Неточные совпадения
Рыбу
там или икру можно как в кармане пронесть,
а селянку жидкую никак нельзя.
— То-то,
а то ведь
там, небось, в носки жарят.
Но как бы
там ни было,
а только Помаду в меревском дворе так, ни за что ни про что,
а никто не любил. До такой степени не любили его, что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде чем протянул с примостка руку и отсунул клямку.
Нет, господа, уж как
там ни храбрись,
а пора сознаваться, что отстаю, отстаю от ваших-то понятий.
Бывало, что ни читаешь, все это находишь так в порядке вещей и сам понимаешь, и с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает,
а теперь иной раз читаешь этакую
там статейку или практическую заметку какую и чувствуешь и сознаешь, что давно бы должна быть такая заметка,
а как-то, бог его знает…
—
А то, что
там копаться!
— Вот ты все толкуешь, сестра, о справедливости,
а и сама тоже несправедлива. Сонечке
там или Зиночке все в строку, даже гусаров. Ведь не выгонять же молодых людей.
— Га!
А Лизу можно
там поместить?
А я тебе повторяю, что все это орудует любовь, да не та любовь, что вы
там сочиняете, да основываете на высоких-то нравственных качествах любимого предмета,
а это наша, русская, каторжная, зазнобистая любва, та любва, про которую эти адски-мучительные песни поются, за которую и душатся, и режутся, и не рассуждают по-вашему.
— Кто
там? — вскинув голову, спросил Помада. Гул какой-то послышался из-за окна,
а разобрать ничего невозможно.
Тонкие, кривые ножки вырастали на тени, по мере удаления от свечки причудливо растягивались и не обрезывались,
а как-то смешивались с темнотою, словно пощупывая
там что-то или кого-то подкарауливая.
— И сейчас же рассуждает: «Но ведь это, говорит, пройдет; это
там, в институте, да дома легко прослыть умницею-то,
а в свете, как раз да два щелкнуть хорошенько по курносому носику-то, так и опустит хохол».
Но потом опять пришло мне на мысль, что и
там сахар, хоть и в другом роде, да и отец, пожалуй, упрется, не пустит,
а тут покачаловский мужик Сергей едет.
Женни не взяла ее к себе по искренней, детской просьбе. «Нельзя», говорила. Мать Агния тоже говорила: «опомнись»,
а опомниться нужно было
там же, в том же вертепе, где кошек чешут и злят регулярными приемами через час по ложке.
Она подошла к этой перегородке, да только глянула через нее,
а муж-то
там с солдаткой притаившись и лежит.
Бог их знает, как у них
там выходит,
а выходит.
— Доктор! мы все на вас в претензии, — сказала, подходя к ним, Женни, — вы философствуете здесь с Лизой,
а мы хотели бы обоих вас видеть
там.
В зале жарко, в зале тесно.
Невозможно
там дышать;
А в саду теперь прелестно
Пить, гулять и танцевать.
Положим, Юстину Помаде сдается, что он в такую ночь вот беспричинно хорошо себя чувствует,
а еще кому-нибудь кажется, что
там вон по проталинкам сидят этакие гномики, обязанные веселить его сердце;
а я думаю, что мне хорошо потому, что этот здоровый воздух сильнее гонит мою кровь, и все мы все-таки чувствуем эту прелесть.
— Ну, пусть, положим, теперича, — рассуждали между собою приятельницы, — двадцать пять рублей за харчи. Какие уж
там она ему дает харчи, ну только уж так будем считать: ну, двадцать пять рублей. Ну, десять с полтиной за комнаты: ну, тридцать пять с полтиной.
А ведь она сорок два рубля берет! За что она шесть с полтиной берет? Шесть с полтиной — деньги: ведь это без пятиалтынного два целковых.
Еще P. S. Не стесняйтесь сообщать сведения всякие,
там после разберемся,
а если случится ошибка, то каждый может оправдаться».
—
А то остались бы. Мы поехали бы на озеро:
там есть лодка, покатались бы.
— Ты ведь не знаешь, какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные на время при встрече с Лизой. — Сегодня, всего с час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать будет. И папа, и учители все в такой суматохе,
а Яковлевича взяли на парадном подъезде стоять. Говорят, скоро будет в училище. Папа
там все хлопочет и болен еще… так неприятно, право!
— Это он тебе не про революцию ли про свою нагородыв? Слухай его! Ему только и дела, что побрехеньки свои распускать. Знаю я сию революцию-то с московьскими панычами: пугу покажи им, так геть, геть — наче зайцы драпнут. Ты, можэ, чому и справди повирив? Плюнь да перекрестысь. Се мара. Нехай воны на сели дурят, где люди прусты,
а мы бачимо на чем свинья хвост носит. Это, можэ, у вас
там на провинцыи так зараз и виру дают…
— Они
там этак фигурничают, «с точки зрения справедливости», да то, да другое,
а все-таки не честно об этом говорить.
—
А у вас что? Что
там у вас? Гггааа! ни одного человека путного не было, нет и не будет. Не будет, не будет! — кричала она, доходя до истерики. — Не будет потому, что ваш воздух и болота не годятся для русской груди… И вы… (маркиза задохнулась) вы смеете говорить о наших людях, и мы вас слушаем,
а у вас нет терпимости к чужим мнениям; у вас Марат — бог; золото, чины, золото, золото да разврат — вот ваши боги.
— Да так, у нашего частного майора именинишки были, так
там его сынок рассуждал. «Никакой, говорит, веры не надо. Еще, говорит, лютареву ересь одну кое время можно попотерпеть,
а то, говорит, не надыть никакой». Так вот ты и говори: не то что нашу,
а и вашу-то, новую, и тое под сокрытие хотят, — добавил, смеясь, Канунников. — Под лютареву ересь теперича всех произведут.
— Все звери
там были: чистые по семи пар,
а нечистые по паре, — отвечал щеголь.
— Да-с. Мы служащие у Ильи Артамоновича Нестерова, только Пармен Семенович над всеми делами надзирают, вроде как директора,
а я часть имею; рыбными промыслами заведую. Вы пожалуйте ко мне как-нибудь, вот вместе с господином Лобачевским пожалуйте. Я
там же в нестеровском доме живу. В контору пожалуйте. Спросите Андрияна Николаева: это я и есть Андриян Николаев.
— К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать,
а они частенько
там… Нет, мы сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю.
А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
— Все это вздор; надо стоять
там, где людей бьют,
а не ораторствовать.
— Сам был все время! О создатель! Он сам
там был все время! И еще признается! Колпак вы, батюшка, колпак. Вот как сына упекут,
а вас пошлют с женою гусей стеречь в Рязанскую губернию, так вы и узнаете, как «я сам
там был».
—
А о чем
там говорят? — спросила Варвара Ивановна с придыханием и указывая большим пальцем руки в сторону, откуда долетали студенческие голоса.
— Дети! — произнес генерал и после некоторой паузы начал опять: —
А вы вот что, господин доктор! Вы их
там более или менее знаете и всех их поопытнее, так вы должны вести себя честно,
а не хромать на оба колена. Говорите им прямо в глаза правду, пользуйтесь вашим положением… На вашей совести будет, если вы им не воспользуетесь.
Арапов с Бычковым и Персиянцевым, несмотря на поздний ночной час, не поехали от Розанова домой,
а отправились к маркизе. Они хорошо знали, что
там обыкновенно засиживаются далеко за полночь и позднее их прибытие никого не потревожит,
а к тому же бурный водоворот признаваемых этим кружком политических событий разрешал всех членов этого кружка от многих стеснений.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь,
а они
там; что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше, чем быть вместе и жить черт знает как,
а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
Все
там было свое как-то: нажгут дома, на происшествие поедешь, лошадки фыркают, обдавая тонким облаком взметенного снега, ночь в избе, на соломе, спор с исправником, курьезные извороты прикосновенных к делу крестьян, или езда теплою вешнею ночью, проталины, жаворонки так и замирают, рея в воздухе, или, наконец, еще позже, едешь и думаешь… тарантасик подкидывает,
а поле как посеребренное, и по нем ходят то тяжелые драхвы, то стальнокрылые стрепеты…
—
Там, — отвечает странница. — «Священную Библию, говорят, почитать». Ведь, разумей, что выдумать надо было. Ну и дали. Утром приходят,
а они ушли.
—
А мне до него с этих пор нет дела: я попрошу его оставить меня и делать, что ему
там нужно и полезно.
— Я сейчас, — продолжал нараспев Калистратов, — раз, два, рукою за дверцу,
а она ко мне на руки. Крохотная такая и вся разодетая, как херувимчик. «Вы, говорит, мой спаситель; я вам жизнью обязана. Примите, говорит, от меня это на память». Видишь
там ее портрет?
—
А что ж? Съездите. Лучше уж вам в Петербурге чего-нибудь искать. Будем
там видаться.
— Ну что
там: в сердцах мать что-нибудь сказала,
а ты уж и поднялась.
Маркиза и Романовны совсем оставили Лизу. Маркиза охладела к Лизе по крайней живости своей натуры,
а Романовны охладели потому, что охладела маркиза. Но как бы
там ни было,
а о «молодом дичке», как некогда называли здесь Лизу, теперь не было и помина: маркиза устала от долгой политической деятельности.
—
А поставлена, пусть
там и стоит.
Но Женни в комитете грамотности заскучала о детях и уехала, не дождавшись конца заседания,
а о благотворительном обществе, в которое ее записали членом, отозвалась, что она
там сконфузится и скажет глупость.
— Прекрасно-с, прекрасно, — говорил Белоярцев молоденькой девушке, — даже и таким образом я могу доказать вам, что никто не имеет права продать или купить землю. Пусть будет по-вашему, но почитайте-ка внимательнее, и вы увидите, что
там оказано: «наследите землю»,
а не «продайте землю» или не «купите землю».
Лиза зажгла свечу, надела на нее лежавший на камине темненький бумажный абажурчик и, усевшись в уголке, развернула какую-то книгу. Она плохо читала. Ее занимала судьба Райнера и вопрос, что он делает и что сделает?
А тут эти странные люди! «Что же это такое за подбор странный, — думала Лиза. —
Там везде было черт знает что такое,
а это уж совсем из рук вон. Неужто этому нахальству нет никакой меры, и неужто все это делается во имя принципа?»
— Очень может быть. В «Отелле»,
там какую-то бычачью ревность изобразил… Может быть, это и дорого стоит…
А что он человек бесполезный и ничтожный — это факт.
— Нет: птица сейчас юркнула куда-то сюда. Сейчас вынырнет,
а дома
там его ждут.