Неточные совпадения
Базаров, по его мнению,
был неумен и слаб — неумен потому, что ссорился с людьми и вредил себе своими резкостями, а слаб потому, что свихнулся пред «богатым
телом» женщины, что Павел Николаевич Горданов признавал слабостью из слабостей.
Будь это во Франции, или в Англии, это
было бы иное дело: там замужняя женщина вся твоя; она принадлежит мужу с
телом, с душой и, что всего важнее, с состоянием, а наши законы, ты знаешь, тянут в этом случае на бабью сторону: у нас что твое, то ее, потому что ты, как муж, обязан содержать семью, а что ее, то не твое, не хочет делиться, так и не поделится, и ничего с нее не возьмешь.
Гроб с
телом матери стоял в нетопленой зале, у гроба горели свечи, и не
было ни одного человека.
Этот восьмиверстный переезд на возу, который чуть волокла управляемая бабой крестьянская кляча, показался Форову за большой путь. С седой головы майора обильно катились на его загорелое лицо капли пота и, смешиваясь с пылью, ползли по его щекам грязными потоками. Толстое, коренастое
тело Форова давило на его согнутые колена, и ноги его ныли, руки отекали, а поясницу ломило и гнуло. Но всего труднее
было переносить пожилому майору то, что совершалось в его голове.
Между тем Кюлевейна схоронили; поезжане еще пробыли в Москве по этому поводу лишних три дня, употребленные частью на хлопоты о том, чтобы
тело умершего кавалериста не
было вскрыто, так как смерть его казалась всем очевидною. Врач дал свидетельство, что он умер от удара, и концы
были брошены, если не в воду, то в могилу Ваганькова кладбища.
Холодные мурашки, бегавшие по
телу генеральши, скинулись горячим песком; ее горло схватила судорога, и она сама
была готова упасть вместе с Ларисой и Бодростиной. Ум ее
был точно парализован, а слух поражен всеобщим и громким хлопаньем дверей, такою беготней, таким содомом, от которого трясся весь дом. И весь этот поток лавиной стремился все ближе и ближе, и вот еще хлоп, свист и шорох, в узких пазах двери сверкнули огненные линии… и из уст Лары вырвался раздирающий вопль.
Это двигались огничане Аленина Верха: они, наконец, добыли огня, сожгли на нем чучелу Мары; набрали в чугунки и корчажки зажженных лучин и тронулись
было опахивать землю, но не успели завести борозды, как под ноги баб попалось мертвое и уже окоченевшее
тело Михаила Андреевича. Эта находка поразила крестьян неописанным ужасом; опахиванье
было забыто и перепуганные мужики с полунагими бабами в недоумении и страхе потащили на господский двор убитого барина.
— Что может
быть на
теле?
Дом и усадьба Бодростиных представляли нечто ужасное. В большом зале, где происходил вчерашний пир, по-прежнему лежал на столе труп Бодростина, а в боковой маленькой зале нижнего этажа пристройки, где жила последнее время Лара,
было сложено на диване ее бездыханное, покрытое белою простыней,
тело.
Войско оцепляло усадьбу и держало караулы; свободные солдатики хозяйничали в крестьянских избах, исполненных всякой тоски и унылости. Начальство, состоящее из разных наехавших сюда гражданских и военных лиц, собралось на мужской половине второго этажа. Здесь
был и Ворошилов, и его землемер Андрей Парфеныч, и старый генерал Синтянин, приехавший сюда узнать о жене. Эти три последние лица сами предложили себя в понятые к предстоящему осмотру
тела.
Все эти господа и вместе с ними Горданов
пили чай и приступали к приготовленному для них легкому завтраку, после которого надлежало
быть вскрытию
тела.
Осмотр
тела убитого Бодростина давал повод к весьма странным заключениям: на трупе не
было никаких синяков и других знаков насилия, но голова вся
была расколона.
Меж тем в доме волнение стало уже успокоиваться и водворялся порядок: вскрытые и описанные
тела Бодростина и Ларисы
были одеты и покрыты церковными покровами; к вечеру для них из города ожидались гробы; комната, в которой лежал труп самоубийцы,
была заперта, а в открытой зале над
телом убитого уже отслужили панихиду, и старый заштатный дьякон, в старом же и также заштатном стихаре, читал псалтырь.
Она искала облегчения в сообществе Синтяниной и Веры, остававшихся здесь ради похорон Ларисы, так как, по ходатайству услужливого Ропшина, самоубийцу разрешено
было похоронить по христианскому обряду. Глафира не обращала внимания, что обе эти женщины не могли питать к ней ни уважения, ни дружбы: она с ними не расставалась; но в то время, когда ей надлежало сойти в зал, где ее ждали к панихиде, обе Синтянины занимались
телом Лары, и потому Глафира Васильевна потребовала, чтоб ее проводил Ропшин.
Это пустое обстоятельство так неприятно повлияло на расстроенные нервы вдовы, что она насилу удержалась на ногах, схватясь за руку Ропшина, и закрыла ладонью глаза, но чуть лишь отняла ладонь, как
была еще более поражена: пред нею несли со стола ко гробу
тело мужа и на нем
был куцый кирасирский мундир с распоротою и широко разошедшеюся спинкой… Мало этого, точно из воздуха появилось и третье явление: впереди толпы людей стоял краснолицый монах…
— Ну, что делать: жили, жили вместе, пора, видно, начать невдалеке один за другим и умирать, — произнес генерал и, поглаживая себе поясницу, точно начал высматривать, где бы, по расположению комнаты, удобнее
было поставить очередной стол для его
тела.
Неточные совпадения
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость
было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее
телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
[Ныне доказано, что
тела всех вообще начальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое
тело, но не следует забывать, что в 1762 году наука
была в младенчестве.
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб
был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях
тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны
быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем
телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
В тот же день Грустилов надел на себя вериги (впоследствии оказалось, впрочем, что это
были просто помочи, которые дотоле не
были в Глупове в употреблении) и подвергнул свое
тело бичеванию.