Неточные совпадения
— Почему же
нет? Брат мой разве не женился по принципу, не любя женщину, для того только, чтобы «освободить ее от тягости отцовской власти», — сказала Лариса, надуто продекламировав последние шесть
слов. Надеюсь, это мог сделать только «умный дурак», которых вы так любите.
—
Нет, это-то, положим, я сказал, но сказал умно: я закинул только
слово.
— Ах ты, кум! — Горданов пожал плечами и комически проговорил, — вот что общество так губит: предрассудкам
нет конца!
Нет, лучше поближе, а не подальше! Иди сейчас к генералу, сию же минуту иди, и до моего приезда умей снискать его любовь и расположение. Льсти, лги, кури ему, —
словом, делай что знаешь, это все нужно — добавил он, пихнув тихонько Висленева рукой к двери.
—
Нет, я хочу побродить с вами и посмотреть, как вы ловите карасей, как сбираете травы и пр., и пр. Одним
словом, мне хочется побыть с вами.
«Черт возьми! — подумал он, — и в
словах этой дуры есть своя правда.
Нет; нельзя отрешаться от Петербурга! „Свежие раны!“ О, какая это чертовски полезная штука! Поусердствуйте, друзья, „свежим ранам“, поусердствуйте, пока вас на это хватит!»
У бедного же писаки, перебивающегося строчением различных мелочей,
нет и этого: в его положении мало быть готовым на позорную торговлю совестью и
словом, на его спекуляцию часто
нет спроса, и он должен постоянно сам спекулировать на сбыт своего писания.
Читатель может подумать, что автор не сдержал своего
слова и, обещав показать в предшествовавшей главе, как Павел Николаевич Горданов даст шах и мат другу своему Иосафу Висленеву, не показал этого хода; но это будет напрасно: погибельный для Висленева ход сделан, и спасения Иосафу Платоновичу теперь
нет никакого; но только как ход этот необычен, тонок и нов, то его, может быть, многие не заметили: проникать деяния нашего героя не всегда легко и удобно.
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона, свобода совести и
слова, — все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого не убившем», а между тем враги нужны, и притом не те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде
нет, и которые просто называются они.
— Ну, хорошо; но только еще одно
слово. Ну, а если к тебе не умный человек пристанет с этим вопросом и вот, подобно мне, не будет отставать, пока ты ему не скажешь, что у тебя за принцип, ну скажи, голубчик, что ты на это скажешь? Я от тебя не отстану, скажи: какой у нас теперь принцип? Его
нет?
—
Нет такого компаньона, который бы мне верил на
слово.
— Так, увезу, как бородатую Прозерпину, если тебе нравятся герценовские сравнения. Мы уедем с тобой от всех здешних напастей куда бы ты думал? В те благословенные места, где ты впервые познал всю сладость бытия; ты там увидишься со своею сестрой, с твоею генеральшей, которой я не имею счастья знать, но у которой, по твоим
словам, во лбу звезда, а под косой месяц, и ты забудешь в ее объятиях все неудачи бытия и пристроишь оленьи рога своей дражайшей половине. Готов ты или
нет на такую выходку?
До побежденных женщинам
нет дела! Видите, какая я предательница для женщин; я вам напоминаю то, о чем должна бы стараться заставить вас позабыть, потому что Байрон этими
словами, действительно, говорит ужасную правду, и дает советы против женщин...
—
Нет, я люблю, — отвечала она тоже тихо, — в его нескладных
словах всегда есть какие-то штришки, делающие картину, это меня занимает… Светозар Владенович, — отнеслась она громко, — а где же ваш Испанский Дворянин?
— Тс!.. ни
слова!.. Не выношу хитростей и становлюсь дерзок.
Нет; я вас обидел, это подло, и я оттого не мог петь; и я, Испанский Дворянин, не гнущий шеи пред роком, склоняю ее пред вами и говорю: простите мне, синьор, я вас обидел.
—
Нет; что пред вами должно умолкнуть все, чтобы потом не каяться за
слово.
Во мне есть решительность, есть воля, есть характер, — одним
словом, во мне есть свойства, на которые она рассчитывает и которых
нет у каждого встречного-поперечного…
—
Нет, это нестерпимо! Это несносно! — восклицала она
слово от
слова все громче и болезненнее, и при этом то ломала свои руки, то, хрустя ими, ударяла себя в грудь, и вдруг, как бы окаменев, заговорила быстрым истерическим шепотом...
— Ты это? ты? Говори же мне, ты или
нет? — добивалась она, разделяя каждое
слово поцелуем, улыбкой и слезами.
Нет; это стряслось не вдруг: это шло чередом и полосой: мы сами только этого не замечали, и ныне дивимся, что общего между прошлым тех героинь, которые замыкались в монастыри, и прошлым сверстниц Лары, получивших более или менее невнятные уроки в
словах пророков новизны и в примерах, ненадолго опередивших их мечтательниц, кинутых на распутьи жизни с их обманутыми надеждами и упованиями?
—
Нет, ты слушай. Я был у Синтянина, и выхожу, а дождь как из ведра, и ветер, и темь, и снег мокрый вместе с дождем —
словом халепа, а не погода.
—
Нет, извините, совсем не судороги, а этакое совершенно особенное тяготение… потребность писать, и только что взяла карандаш, как вдруг на бумаге без всякого моего желания получились вот эти самые
слова.
—
Нет, право, право, я это без лести говорю, вы удивительно умеете владеть
словом: ради бога, съездите вы к ней, пусть это будет еще одна последняя проба; поговорите, упросите ее как-нибудь кончить, и потом где бы нибудь мы с вами увидались.
На ней оправдывались
слова Альберта Великого, что на свете
нет человека, совсем недоступного страху сверхъестественного.