Неточные совпадения
На бедную Флору смотрели жадно и со вниманием, и она, доселе по общему признанию считавшаяся некрасивою,
к удивлению,
не только никому отнюдь
не казалась дурною, но напротив, кроткое, бледное, с легким золотистым подцветом
лицо ее и ее черные, глубокие глаза, направленные на одну точку открытых врат алтаря, были найдены даже прекрасными.
Через неделю этому же отцу Гермогену исповедала грехи свои и отходившая Флора, а двое суток позже тот же отец Гермоген, выйдя
к аналою, чтобы сказать надгробное слово Флоре, взглянул в тихое
лицо покойницы, вздрогнул, и, быстро устремив взор и руки
к стоявшему у изголовья гроба генералу, с немым ужасом на
лице воскликнул: «Отче благий: она молит Тебя: молитв ее ради ими же веси путями спаси его!» — и больше он
не мог сказать ничего, заплакал, замахал руками и стал совершать отпевание.
«Опять
не то», — подумал Висленев и затем, довольно скоро одевшись и сияя свежестью
лица и туалета, вышел в залу
к сестре.
— Отчего же
не носишь? Тебе зеленый цвет должен быть очень
к лицу.
Глафира была бледна как плат, но Ропшин этого
не заметил, потому что на ее
лицо падало отражение красной шали. Он наклонился
к ногам окаменевшей Глафиры, чтобы поднять лист. Бодростина в это мгновение встрепенулась и с подкупающею улыбкой на устах приподняла от ног своих этого белого юношу, взяв его одним пальцем под его безволосый подбородок.
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел народа, равноправие всех и каждого пред
лицом закона, свобода совести и слова, — все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого
не убившем», а между тем враги нужны, и притом
не те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям
к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они.
— Какие вздоры! Это я купаюсь в смоляном экстракте, — отвечала Бодростина и, приближая
к его
лицу свою руку, добавила, — понюхайте,
не это ли?
Когда я перечитываю библейскую повесть о подвиге жены из Витулии, мне, конечно, странно ставить себя, тогдашнюю маленькую девочку, возле этой библейской красавицы в парче и виссоне, но я, как и она,
не забыла даже одеться
к лицу.
Исчезновение его было загадкой и для сестры его, и для тетки, которые писали ему в Петербург на имя его жены, но письма их оставались без ответа, — на что, впрочем, и Катерина Астафьевна, и Лариса, занятые положением ближайших
к ним
лиц,
не слишком и сетовали.
Генеральша торопливо оправилась и зажгла спичкой свечу. Огонь осветил пред нею обросшую косматую фигуру майора Филетера Форова,
к которому в исступлении самых смешанных чувств ужаса, радости и восторга, припала полновесная Катерина Астафьевна. Увидев при огне
лицо мужа, майорша только откинула назад голову и,
не выпуская майора из рук, закричала: «Фор! Фор! ты ли это, мой Фор!» — и начала покрывать поцелуями его сильно поседевшую голову и мокрое от дождя и снега
лицо.
Женщины пошли по их стопам и даже обогнали их: вчерашние отрицательницы брака
не пренебрегали никакими средствами обеспечить себя работником в
лице мужа и влекли с собою неосторожных юношей
к алтарю отрицаемой ими церкви.
Подозеров взглянул на нее острым взглядом и прошептав: «как ничего
не значит?» — повернул
лицо к стене.
Лариса нашла эту восторженность
не идущею
к делу, и усилившимся недовольным выражением
лица дала почувствовать, что и величание ее «жемчужиной в венке творений», и воспевание любви, и указание обязанности «его печали раздвоить», и наконец самый венок, — все это напрасно, все это ей
не нужно, и она отнюдь
не хочет врисовывать себя в пасторально-буколическую картину, начертанную Евангелом.
— Ангелы небесные! — воскликнула майорша и, прижав
к своим губам руки попадьи и Синтяниной, впилась в них нервным, прерывистым и страстным поцелуем, который, вероятно, длился бы до нового истерического припадка, если б отец Евангел
не подсунул шутя своей бороды
к лицам этих трех скученных женщин.
Глафира подошла скорыми шагами
к двери, быстро отмахнула ее одним движением, но отмахнула
не без труда и
не без усилия, потому что за дверью цепко держался за ручку и наконец вылетел на средину комнаты… кто?.. Как назвать это
лицо? Глафира отступила два шага назад. Вместо Жозефа пред ней стоял… чужой человек, брюнет, с
лицом, тщательно закрытым ладонями.
Это достойное небольшого внимания
лицо до сих пор еще почти
не появлялось в нашей повести, хотя имя его упоминали и Глафира, и Горданов, и Подозеров, последний даже обращался однажды
к Григорью Васильевичу с просьбой «принять его на какую-нибудь службу, хоть, например, в писаря, в его департамент».
Здесь, спиной
к драпировке, а
лицом к двери, за небольшим письменным столом, покрытым в порядке разложенными кипами бумаг, сидел генерал: он был немного лыс, с очень добрыми, но привыкшими гневаться серыми глазками. При входе Бодростиной, генерал читал и подписывал бумаги,
не приподнялся и
не тронулся с места, а только окинул гостью проницательным взглядом и, протянув ей левую руку, проговорил...
По отношению
к первому, снисходительнейшие читатели еще милостиво извиняют автора приведением в его оправдание слов Гоголя, что «хорошего русского человека будто бы рельефно нельзя изображать», но зато по отношению
к Ларе суд этот гораздо строже: автор слышит укоризны за неясность нравственного образа этой женщины, напоминающей, по словам некоторых судей, таких известных им
лиц, которые, «
не называясь умопомешанными, поступают как сумасшедшие».
— Молоденькой, хорошенькой дамочке одной
к мужу ехать скучно… Прекрасно-с! А при третьем
лице, при провожатом вроде старухи-тетки, вам будет веселей… Нет, нет, именно: благодарю,
не ожидал. Мне это напоминает Поль-де-Коковскую няньку, охранительницу невинности, или мадемуазель Жиро…
Приходилось долгожданные Вальдегановские щетки бросить и ждать всего от времени, но тем часом начиналось дело о дуэли, затянувшееся за отсутствием прикосновенных
лиц, и произошло маленькое qui pro quo, [Недоразумение (лат.).] вследствие которого Глафира настойчиво требовала, чтобы Жозеф повидался с сестрой, и как это ни тяжело, а постарался привести, при ее посредстве, Подозерова
к соглашению
не раздувать дуэльной истории возведением больших обвинений на Горданова, потому что иначе и тот с своей стороны поведет кляузу.
Лариса сидела на кровати, пред печкой, которая топилась, освещая ее
лицо неровными пятнами; руки ее потерянно лежали на коленях, глаза смотрели устало, но спокойно. Она переменилась страшно: это были какие-то останки прежней Лары. Увидя Синтянину, она через силу улыбнулась и затем осталась бесчувственною
к волнению, обнаруженному генеральшей: она давала ласкать и целовать себя, и сама
не говорила ни слова.
Синтянину она
не пригласила
к себе и даже
не спросила у нее ни о ком и ни о чем… Глядя на Лару, по ее
лицу нельзя было прочесть ничего, кроме утомления и некоторой тревоги. Она даже видимо выживала от себя Синтянину, и когда та с Форовым встали, она торопливо пожала им на пороге руки и тотчас же повернула в двери ключ.
— Великий боже! он провалился в люк! — воскликнула Бодростина и в сопровождении подбежавших
к ней мужа и гостей кинулась
к прорезу, через который увидала внизу освещенную тем же красным освещением какую-то фантастическую кучу, из которой выбивался Сумасшедший Бедуин, и,
не обращая ни малейшего внимания на зов его сверху, вышел в двери смежной комнаты нижнего этажа. Он все это сделал очень быстро и с какою-то борьбой, меж тем как на ярко освещенном
лице его сверкали резкие огненные линии.
При виде растрепанной фигуры, взволнованного и перепачканного кровью
лица и обезумевших глаз Жозефа, который глядел, ничего
не видя, и стремился
к самому
лицу Глафиры, хватая ее окровавленными руками и отпихивая ногой Горданова, Глафира затрепетала и, сторонясь, крикнула: «прочь!»
Горданов пришел, наконец, в себя, бросился на Висленева, обезоружил его одним ударом по руке, а другим сшиб с ног и, придавив
к полу, велел людям держать его. Лакеи схватили Висленева, который и
не сопротивлялся: он только тяжело дышал и, водя вокруг глазами, попросил пить. Ему подали воды, он жадно начал глотать ее, и вдруг, бросив на пол стакан, отвернулся, поманил
к себе рукой Синтянину и, закрыв
лицо полосой ее платья, зарыдал отчаянно и громко...
Прошло около четверти часа: Ворошилов стоял и внимательно глядел на мертвеца, словно изучал его или что-то над ним раздумывал и соображал, и наконец, оглянувшись на чтеца, увидал, что и тот на него смотрит и читает наизусть, по памяти. Глаза их встретились. Ворошилов тотчас же опустил на
лицо убитого покров и, подойдя
к чтецу, открыл табакерку. Сид,
не прерывая чтения, поклонился и помотал отрицательно головой.
Мужики, напирая друг на друга, старались
не глядеть в
лицо солдатам, которые, дрожа от мороза, подпрыгивали, выколачивая стынущими ногами самые залихватские дроби. Солдаты были ни скучны, ни веселы: они исполняли свою службу покойно и равнодушно, но мужикам казалось, что они злы, и смущенные глаза крестьян, блуждая, невольно устремлялись за эту первую цепь, туда,
к защитам изб,
к простору расстилающихся за ними белых полей.
Вокруг гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по ту сторону гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать глазами, как будто звал ее скорее подходить или, напротив, предостерегал
не подходить вовсе —
не разберешь. Меж тем мертвец ждал ее лежа с закрытым
лицом и с отпущением в связанных платком руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный Сид; он подскочил
к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему в руки, приговаривая...