Говоря это свободным и громким голосом, княгиня все крепче и крепче сжимала
руки графа и при последних словах еще усилила это пожатие и, понизив тон, добавила...
Неточные совпадения
Губернатору и
графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом гости напрасно похаживали около окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать
руку Рогожину, который имел привилегию водить бабушку к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
— Не обижайтесь, княгиня, — сказал он, — я бедный человек, мне его ни одного пальца не нужно. Пусть Павлыганьеву целую
руку даст, тот его в собрание на обед позовет. Поезжайте,
граф, меня там не будет.
Граф действительно ехал с тем, чтобы проследить тропу к бабушкиному сердцу и состоянию; чутье княгини не ошибалось: он хотел искать ее
руки; конечно, желал быть вежлив, но меж тем неожиданно обидел Рогожина и сам обиделся.
Граф сочувственно слушал, когда бабушка, вытягивая вперед
руки, как бы отстраняла от себя какое-то безобразное явление и говорила...
Каждый раз, как княгиня додумывалась до этой мысли, она погружалась в такую сосредоточенность, что
граф не раз вставал и, не прерывая этих мечтаний, молча подходил к
руке княгини и уезжал.
В подкрепление этой просьбы княгиня пожала Функендорфу
руку, и они расстались; а чуть только карета
графа отъехала от подъезда, бабушка сейчас же позвала к себе Ольгу Федотовну и послала ее к модистке, чтобы та принесла ей «коробук самых солидных чепцов». Выбрав себе из них самый большой, с крахмальным бантом на темени, княгиня сейчас же надела на себя этот старушечий чепец и, осмотревшись пред зеркалом, велела, чтоб ей таких еще две дюжины нашили.
Глубиною этого живучего чувства был тронут даже сам
граф; он бросился целовать
руки бабушки и просил ее о прощении.
В тот раз, при покушении на
руку твердой и самостоятельной княгини,
граф не мог иметь никаких пособников: там он должен был действовать сам, но теперь он держался иной, более безопасной тактики.
Но все это было только тишина перед бурею. Чуть только в длинной анфиладе открытых комнат показалась импозантная фигура
графа Функендорфа, по лицу бабушки заходили розовые пятна, — однако она и на этот раз себя сдержала и отвечала
графу поцелуем в щеку на его поцелуй ее
руки, шутливо молвив...
Граф склонился еще ниже и прильнул губами к
рукам княгини.
— Вы получите две тысячи вместо одной, — отвечала княгиня и сама присутствовала при операции, как
графу по старине намылили ногу, как его начали тащить люди в одну сторону, а костоправ намыленными по локоть
руками в другую: дернул раз, два и в третий что-то глухо щелкнуло, и
граф вскрикнул...
— Ах, помилуйте, я совсем не думал напоминать вам, я вас просто так спросил. Мы вас передали с рук на
руки графу Строганову и не очень торопим, как видите, сверх того, такая законная причина, как болезнь вашей супруги… (Учтивейший в мире человек!)
Лиза принесла еще пастилы, трех сортов варенья и сохранившиеся особенного моченья опортовые яблоки и остановилась за спиной матери, вглядываясь в игру и изредка поглядывая на офицеров и в особенности на белые с тонкими, розовыми, отделанными ногтями
руки графа, которые так опытно, уверенно и красиво бросали карты и брали взятки.
Необходимо проследить шаг за шагом жизнь княжны в течение недели, двух, может быть месяца, узнать, кто бывает у ней, нет ли в ее дворне подозрительного лица, и таким образом напасть на след убийцы. Тогда только можно считать дело совершенно выигранным. Никита будет в
руках графа и сознание его — он, граф, доведет его до этого сознания, захватив врасплох — явится грозным доказательством в его руках относительно этой соблазнительной самозванки.
Неточные совпадения
— Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а
граф Беззубов. Но дело не в том, а Лидия — я ее очень люблю, но у нее голова не на месте — разумеется, накинулась теперь на этого Landau, и без него ни у нее, ни у Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба вашей сестры теперь в
руках этого Landau, иначе
графа Беззубова.
Услыхав с другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся и, увидав русского
графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул
руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер был и что дело с наймом палаццо состоялось.
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на
графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не
граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он
рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
— За этот вопрос дайте еще
руку. Я опять прежний Райский и опять говорю вам: любите, кузина, наслаждайтесь, помните, что я вам говорил вот здесь… Только не забывайте до конца Райского. Но зачем вы полюбили…
графа? — с улыбкой, тихо прибавил он.
— Татьяна Марковна остановила его за
руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!» и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово:
граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна осталась в девушках… Не подло ли распускать такую… гнусную клевету!