Неточные совпадения
Следует
не забывать, что все то, о чем мы рассказываем, для Бенни возымело свое начало еще в эпоху бывшего в России крепостного права, которому хотя
тогда и наступили уже последние дни, но кончине которого даже и здесь, в России, еще плохо верилось.
Тогда еще только говорили, а ничего
не делали.
Можно полагать, что Бенни своею пылкостью и назойливостью начал надоедать своим русским лондонским друзьям, но сам он,
тогда нетерпеливо ожидая похода на Россию, ничего этого
не замечал.
Увлекшись заманчивостью своего нового положения и находясь под обаянием ласк самого Герцена (чем
тогда дорожили и
не такие люди), сибирский купец на время позабыл, что он приехал в Лондон, как говорится, «по своим делам», а вовсе
не для того, чтобы вертеться около г-на Герцена.
Одним словом, готов человек вести в Сибири социально-демократическую пропаганду и рыть подкопы против существующего правительства, которое (как
тогда было решено) освободило крестьян скверно и само ничего
не способно разрешить удовлетворительно и сообразно с выгодами народа.
Тогда сибирский социалист, много
не обинуясь с Бенни, сказал ему: «Куда же это мы теперь с тобою, милый барин, подъехали?»
— «
Не вас», — отозвался купец. — Ага! вы ведь думаете, что у нас небось, как у прочих, как в Англии, слабости в начальстве-то. Нет-с, у нас на это честно: у нас как прижучат, так вы
тогда и про меня скажете. А мы с вами давай лучше добром здесь расстанемтесь; вот почеломкаемтесь, да и бывайте здоровы. Ей-богу, так лучше.
Бенни отдал ему деньги, которые извозчик пощупал, повертел и, наконец, с некоторою отчаянностию сунул… «Э, мол, была
не была: настоящая, так настоящая, а красноярка так красноярка!» [
Тогда на нижегородской ярмарке немало обращалось фальшивых бумажек, фабрикованных будто бы где-то вблизи Красноярска и потому называвшихся в народе «красноярками». (Прим. Лескова.).]
Он трясся как в лихорадке и решительно
не мог слушать никаких убеждений Бенни, доказывавшего ему, что появление комиссии в коридоре, по всем вероятиям, действительно должно быть
не что иное как случайность, и что «Колокол» жечь
не из-за чего, тем более, что печная труба вверху может быть закрыта, что печка станет дымить, взойдут люди, и
тогда непременно родится подозрение, что они жгли что-нибудь недозволенное.
Бенни уже ни на волос
не верил Ничипоренке и слушал его только из вежливости; но ему хотелось видеть и Москву, и Малороссию, и Ивана Сергеевича Тургенева, которого он знал за границею и который
тогда жил в Орловской губернии в своем мценском имении, как раз на пути из Москвы в Малороссию. А ко всему этому еще присоединилось то, что с тридцатью рублями разъезжать было довольно трудно; а в Москве Ничипоренко обещал Бенни достать много, много денег.
Бенни еще раз убедился, что в России в то время решительно
не было никакой организованной революции; что в Петербурге
тогда только выдумывали революцию и занимались ею, так сказать, для шику, да и то занимались люди, вовсе
не имеющие ни малейших понятий о том, как делаются революции.
Теперь, когда шпионов таким образом произведено так много, что за ними уже
не видно настоящих мастеров этого ремесла, и когда нравы партии, дающей такие названия, изучены и разоблачены, подобная кличка уже никого
не запугивает и
не огорчает; но
тогда, в то комическое время, были люди, которые лезли на стены, чтобы избавиться от подозрения в шпионстве.
Шпионы эти, или люстраторы, или, как их назвать,
не знаю, решили, что Бенни шпион; но так как для многих он был еще «герценовский посол», то они
не торопились объявлять о его шпионстве тотчас же вслед за тем, как была сочинена эта гнусная клевета, а выжидали случая, чтобы неосторожный Бенни чем-нибудь сам себя скомпрометировал, и
тогда положили все это сплесть, сгруппировать и выставить его шпионом с представлением каких-нибудь доказательств его шпионства.
Наученный посредством своих московских столкновений, что в среде так называвшихся
тогда «постепеновцев» гораздо более уважают те правила жизни, в которых вырос и которые привык уважать сам Бенни, он
не стал даже искать работы у литераторов-нетерпеливцев и примкнул сначала на некоторое время к редакции «Русского инвалида», которою
тогда заведовали на арендном праве полковник Писаревский и Вл. Н. Леонтьев.
Лица, составлявшие
тогда редакцию этой газеты,
не давали ни малейшей веры толкам, распускаемым досужими людьми о шпионстве Бенни.
[Редакция «Пчелы» состояла
тогда из П. С. Усова, П. И. Мельникова (Печерского), П. И. Небольсина, Н. П. Перозио, С. Н. Палаузова, В. В. Толбина, И. Н. Шиля, К. П. Веселовского и меня, и никто из нас
не питал к покойному Бенни никаких неприятных чувств и ничего худого за ним
не знал.
Раскаявшийся прощенный русский эмигрант герценовской партии В. И. Кельсиев, считаясь
тогда в изгнании и именуясь «
не осужденным государственным преступником», [Такое звание принадлежало
не одному В. И. Кельсиеву, а его, в официальных бумагах, давали и покойному Алек.
Тогда везде говорили, что эти пожары происходят будто от поджогов; даже утверждали, что это
не простые грабительские поджоги, а поджоги, производимые «красными» с целию взбунтовать народ.
Бенни во всей этой нечистой игре с передержкой мыслей
не мог понять ничего, да и укорим ли мы в этом его, чужеродца, если только вспомним, что наши коренные и умные русские люди, как, например, поэт Щербина,
тогда до того терялись, что
не знали уже, что оберегать И над чем потешаться?
— Имя мое, — говорил он, —
не поздно будет назвать
тогда, когда я умру и когда кто-нибудь захочет сделать духу моему дружескую услугу, сняв с меня тягостнейшие для меня обвинения в том, в чем меня обвиняли и в чем я
не повинен ни перед друзьями моими, ни перед врагами, которых прощаю от всего моего сердца.
Тогда я прямо подошла к нему и крепко пожала ему руку. Его я
не знала, но была знакома в Париже с его братом Карлом. Долго проговорили мы с ним.
Бенни во время сражения находился в лагере Гарибальди, куда он прибыл из Швейцарии, в качестве корреспондента. Когда командир девятого полка был убит,
тогда сын Гарибальди, Менотти, предложил Бенни команду, от которой он
не отказался. Но командовать пришлось ему недолго, он был ранен в правую руку около большого пальца. В день 4 ноября он вместе с другими ранеными был привезен в госпиталь святого Онуфрия. Вот что он рассказывал мне о ночи на 5 ноября...
У него была большая переписка с одним швейцарским городком, где жила им любимая личность, о которой он, впрочем, мне сказал лишь
тогда, когда уже
не мог более писать и когда я принуждена была ему читать получаемые им письма.
Прежде он говорил: „Пусть
тогда приезжает, когда ампутация будет уже сделана“. А потом думал: „Нет, лучше
тогда, когда поправлюсь. Что она будет делать в незнакомом городе,
не зная языка“.