Неточные совпадения
Увидав этих моих мучительниц, я застонал и, зажмурив глаза, начал их брыкать ногами и плеваться, но их это нимало не испугало, и я был раздет ими донага, причем заявлял мой протест только
плачем и стенаниями, на которые эти бесчувственные грации
с рубенсовским колоритом тела не обращали никакого внимания и повлекли меня в баню, где меня ожидали сугубые муки.
«Как она прекрасна, и о чем она может так грустить и
плакать? Матушка непременно должна все это знать», — думал я и тоже во что бы то ни стало хотел это узнать,
с тем чтобы, если можно, сделаться другом этой девушки. Ведь она сама же просила меня об этом. А я хотел умереть за нее, лишь бы она так не грустила и не
плакала.
Я понял, что Харитина уразумела мою деликатность и, оценив ее,
платит мне трогательнейшею откровенностью, — и
с гордым спокойствием держал мою роль, сказав ей прежним спокойным тоном...
— Изволь. Я не знаю, что заключалось в твоем письме; ты лжешь, что ты открыла какие-то пороки, потому что твое письмо привело мать в совершенный восторг. Я думал, как бы она
с ума не сошла; она целовала твое письмо, прятала его у себя на груди; потом обнимала меня,
плакала от радости и называла тебя благороднейшею девушкой и своим ангелом-хранителем. Неужто это все от открытия тобою твоих пороков?
Христя еще стояла на пороге и все смотрела ему вслед. Мне казалось, что она тихо и неутешно
плакала, и я все хотел к ней подойти, и не решался; а в это время невдалеке за углом послышались голоса какой-то большой шумной компании, и на улице показалось несколько молодых людей, в числе которых я
с первого же раза узнал Пенькновского. Он был очень весел — и, заметив в калитке женское платье Христи, кинулся к ней
с словами...
Христя вся вспыхнула и, быстро сбросив на пол работу, вскочила
с места — и, став посреди комнаты, закрыла глаза, не ладонями, а пульсами рук, как это делают,
плача, простонародные малороссийские девушки.
Это все мне ужасно надоело, и… я, к стыду моему, понял, что это значит: я не мог лукавить
с самим собою, я должен был сознаться себе, что мне наскучило быть
с матерью, что мне не хочется уже к ней возвращаться, и я
заплакал… от стыда своей неблагодарности и от досады, что я беден, ничтожен, что я не могу обеспечить мою мать всем нужным и сам броситься в какую-то иную жизнь…
Только когда приезжал на зиму Штольц из деревни, она бежала к нему в дом и жадно глядела на Андрюшу, с нежной робостью ласкала его и потом хотела бы сказать что-нибудь Андрею Ивановичу, поблагодарить его, наконец, выложить пред ним все, все, что сосредоточилось и жило неисходно в ее сердце: он бы понял, да не умеет она, и только бросится к Ольге, прильнет губами к ее рукам и зальется потоком таких горячих слез, что и та невольно
заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно уйдет из комнаты.
— Ты плачешь, мать? Плачь, плачь, и долго еще будут
плакать с тобою все матери земли. Дотоле, пока не придем мы вместе с Иисусом и не разрушим смерть.
Неточные совпадения
Слуга. Так-с. Он говорил: «Я ему обедать не дам, покамест он не
заплатит мне за прежнее». Таков уж ответ его был.
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет
платить».
Была ты нам люба, // Как от Москвы до Питера // Возила за три рублика, // А коли семь-то рубликов //
Платить, так черт
с тобой! —
С ребятами,
с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли
платить не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, // К болоту поперечины // Велел по ней возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!
Г-жа Простакова. Я, братец,
с тобою лаяться не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни
с кем не бранивалась. У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова не скажу. Пусть же, себе на уме, Бог тому
заплатит, кто меня, бедную, обижает.