Неточные совпадения
— Ничего; пусть тебя палач плетью помилует, а ты оставляй пристяжную, да и все тут: я уж два года
на тебе сорок рублей жду, а ты всякий раз как приедешь — опять за свою привычку: по Москве медведя водить! Нет;
иди,
иди, запрягай пару, а левую оставь; не велики твои господчики — парой их довезешь.
Кирилл жалостно просил пощады и клялся, что ему парой нас не довезть, потому что ближе к Киеву
пойдут большие пески, и парой ни за что телегу не выволочь; но дворник был неумолим и настаивал
на том, чтобы третью лошадь оставить ему: мы-де ею тут твоего медведя покормим.
Три дня после выезда нашего из Москвы он все спал: спал
на стоянках, спал и дорогою — и с этою целию, для доставления большего удобства себе, никого не подсаживал в беседку, а лежал, растянувшись вдоль обоих мест
на передке. Лошадьми же правил кто-нибудь из нас, но, впрочем, мы это делали более для своего удовольствия, так как привычные к своему делу кони сами знали, что им было нужно делать, и
шли своею мерною ходою.
При безобразном пьянстве нашего провожатого мы кое-как добрались до Королевца, маленького грязного городишки, где тогда
шла ярмарка и где Кирилл снова «надул проклятых хохлов», но уже
на этот раз его находчивость избрала орудием для обмана нас самих. Он устроил все это так обдуманно, смело и тонко, что мы ничего не могли понять до тех пор, пока он выполнил весь свой коварный умысел, чрезвычайно нас тогда обидевший и опечаливший, а нынче, когда я пишу эти строки, заставляющий меня невольно улыбаться.
Он
шел сзади и тщательно оберегал, чтобы его кто не толкнул, а между тем постоянно шептал что-то
на стороны встречным людям, которые тотчас же со страхом расступались и, крестясь, совали Кирилле кто грош, кто бублик, и потом, собираясь толпою, издали тянулись за ними со страхом, смешанным с неодолимым любопытством.
Но несмотря
на всю эту массу почестей, отец Диодор, однако, попал в монахи, и указывал мне
на это, как
на знак воли промысла, а потом
пошел еще храбрее и храбрее: он рассказывал нам о храбрости давних и недавних греческих греков вроде Колокотрони, Ботцариса и Бобелины, а от них непосредственно переносился к нашему балаклавскому баталиону, героизм которого выходит еще грандиознее.
Начав мое целение
на коленях перед нею, с глазами, опущенными вниз, я теперь
шел с нею успокоенный и твердый, устремляя очищенный слезами взгляд
на небо с непоколебимою верою, что для меня будут отверзты сферы наивысшего и наичистейшего счастья, потому что со мною, как с Товием,
идет мой Рафаил, который научит меня достать желчь, нужную для просветления мысленных глаз моих.
Поворачивая с площадки к небольшому спуску, который вел к стоявшему тогда
на Крещатике театру, мы
на полугоре повстречали молодую девушку в сером платье, завернутую в большой мягкий, пушистый платок.
На темно-русой головке ее была скромная шляпочка, а в руке длинный черный шелковый зонтик,
на который она опиралась и
шла тихо и как будто с усталостью.
Я придумал
идти завтра
на почту и подкупить почталиона, чтобы, в случае получения письма
на мое имя, он не приносил его мне домой, а оставил у себя, пока я не приду за ним.
Теперь, когда обнаружилось, что
на свете несомненно существует кто-то, которому она пишет и притом сама собственноручно отправляет
на почту свои письма, — я видел необходимость переменить позицию и уж строго держаться роли друга, чего мне, признаться сказать, не особенно хотелось, так как Харита была не то что тверская барышня: той было тридцать лет, и она приходилась наполовину меня старше, между тем как этой
шел девятнадцатый год, и, стало быть, я был моложе ее только тремя годами.
Первая мысль моя была вернуться к ней и помочь ей встать и перейти
на постель; потом я это отменил и хотел
послать ей из кухни их прислугу; но еще через минуту нашел, что и это, вероятно, было бы ей неприятно.
Затем Пенькновский открыл мне, что он
на войне не будет никого бить из товарищей и только возьмет в плен нашего военачальника, а потом полюбопытствовал, куда лежит мой путь, — и, узнав, что я
иду домой, вызвался меня проводить и дорогою спросил: «Что говорят у вас про венгерскую революцию?»
Я дал слово держать это дело в большом секрете — и мы благополучно расстались бы
на этом, если бы матушка, встретив меня у порога залы, не спросила, с кем я говорил, — и, узнав, что это был мой корпусный товарищ, не
послала меня немедленно воротить его и привести к ней.
— Это тебе надуло в голову, когда ты вчера курил у форточки. Поди ляг в свою постель и постарайся успокоиться: сегодня вечером ты должен
идти к твоему дяде, а завтра подашь ему просьбу о принятии тебя
на службу в его канцелярию.
— Да; ты должен
идти один, — отвечала матушка и рассказала мне, что когда я утром ходил к Альтанским, мой двоюродный дядя, этот важный статский генерал, был у нее и передал свое желание немедленно со мною познакомиться. — А знакомиться с ним, — добавила maman, — тебе гораздо лучше один
на один, чем бы ты выглядывал, как цыпленок, из-под крыла матери. Притом же тебе надо привыкать к обхождению с людьми и уметь самому ставить себя
на настоящую ногу; а это приобретается только навыком и практикой.
И с этим она, вздохнув, встала и своими руками перевязала
на моей шее галстук иначе, чем он был завязан, поправила воротнички моей рубашки и, перекрестив меня, велела
идти.
Но, к моему благополучию, чай оказался совсем холоден, так что я без особых затруднений проглотил всю чашку одним духом — и
на предложенный мне затем вопрос о моей maman отвечал, что она,
слава богу, здорова.
Я заметил, что ничего не говоривший и, по-видимому, безучастный Серж при первых словах о моей maman точно встрепенулся и потом начал внимательно слушать все, что о ней говорили, а при последних похвалах ее практичности — встал порывисто с места и, взглянув
на часы,
пошел к двери.
Христя отвечала совсем иначе: в голосе ее звучала тревога, но речь ее
шла с полным самообладанием и уверенностию, которые делали всякое ее слово отчетливым, несмотря
на то, что она произносила их гораздо тише. Начав вслушиваться, я хорошо разобрал, что она уверяла своего собеседника, будто не имеет ни
на кого ни в чем никакой претензии; что она довольна всеми и сама собой, потому что поступила так, как ей должно было поступить.
Наконец, — продолжал Серж, — когда, по прошествии этого года моего испытания, мать моя по своим барским предрассудкам косо смотрела
на мою любовь и не соглашалась
на нашу свадьбу, ты сказала, что ни за что не
пойдешь за меня против ее воли; я и это устроил по-твоему: мать моя согласна.
— Да; я решилась. Я хотела сделать это, но не так скоро. Я хотела собраться с силами, — но ты не послушал меня, приехал — и мне ничего не остается, как сказать тебе все. Я знала, что ты
пойдешь к нам, и решилась ждать тебя здесь…
на дороге.
— Один подлец дворянский заседатель. Он подписал
на революцию сто рублей и
на этом основании захотел всеми командовать. Мы его высвистали, и отец час тому назад выгнал его, каналью. Даже деньги его выбросили из кассы, и мы их сейчас спустим. Хочешь,
пойдем с нами в цукерню: я угощу тебя сладким тестом и глинтвейном.
У меня сделалась лихорадка и колотье в ушах — болезнь, конечно, не важная, но, однако, она мешала моим и служебным и учебным занятиям. Первый блин
шел комом; я только начал уроки, только подал просьбу об определении меня
на службу, и сейчас же слег.
Уроки
шли долго, но мне казалось, что время за ними летело
на крыльях; а беседы, которыми Альтанский заключал эти уроки, портили все расписание часов, сделанное для меня матушкою.
И когда я
пошел буквально исполнить то, что мне сказано, старик уснул — и я застал его спящим
на диване, всего озаренного янтарными лучами заходящего солнца.
— Нет; я ни за что
на свете не
пойду от вас, maman, я хочу быть с вами.
Я уже в глубине души словно смеялся над этою перепискою — и, получив
на другой день конверт со знакомою надписью, подумал, что если в самом деле матушка заботится о том, чтобы всех, кого она любит, воспитывать и укреплять в своем духе, то она едва ли в этом успевает. По крайней мере Христя серьезно
шла бунтом против ее морали, да и я чувствовал, что я… тоже склонен взбунтоваться.
Мы прошли за ним в небольшом от него расстоянии несколько улиц.
На дворе был поздний серый вечер, покрапывал дождь, и улицы были почти пусты. Серж
шел тихо, понурив голову и часто останавливался; — мы всё издали за ним следовали — и я не заметил, как очутились в улице, где была квартира Альтанских.
Застав меня одного в зале, она, ни слова не говоря, подала мне руку, улыбнулась и поцеловала меня в лоб; я ей хотел что-то сказать, но она закрыла мне рот и
пошла скорыми шагами к матушкиной комнате, но вдруг
на самом пороге двери остановилась, закрыла ладонями глаза и опустилась
на колени.
Вообще прятанье сделалось у Христи какою-то страстью и наводило
на меня лично очень неприятное впечатление: укрывающаяся Христя была точно олицетворение нечистой совести, что вовсе не
шло к ней, тем более что она, судя по ее недавнему объяснению с maman, считала свою совесть совершенно чистою.
Хозяин уйдет из лавки пообедать, а я стаканы
на полке расставлю, подберу их под тон, да и валяю
на них палочкой «Всемирную
славу».
Он понял, какой червяк забрался в мою душу, и порешил помочь мне его выкурить; но ошибся в расчете и вместо одного горя отпустил со мною
на дорогу два, из коих одно было злее другого, хотя оба они выводили меня
на одну торную дорогу, к глубочайшему раздору с собою и с миром, от которого скрыла меня черная мантия и воскрылия клобука — моего духовного
шлема.
Это ведь то же, что монашество: оставь, человек, отца своего и матерь, и бери этот крест служения, да
иди на жертву — а то ничего не будет или будет вот такой богомаз, как я, или самодовольный маляришка, который что ни сделает — всем доволен.
Здесь нам сделали
на сене постель,
на которую я и бросился, меж тем как Лаптев
пошел любоваться какими-то видами, представлявшими, по его словам, большой эффект при лунном освещении.