Неточные совпадения
«
Не может быть, — говорю я, — он отправлен
с неделю, все другие места получили».
— Лиза ничего
не преувеличивает, а
могла бы
быть пристрастна. Она осталась на восьмом году после смерти матери и десяти перешла на попечение дамы, о которой говорим. Зарницына теперь далеко. Кончив свои занятия по сельскому хозяйству, она поехала к мужу в одну из белорусских губерний, где он командует полком. А
не то я познакомил бы вас
с ней.
Может быть, слова любви
не смели они произнести, потому что над головами их висел дамоклов меч, который в один миг
мог рассечь их тайные надежды. Этим мечом
было слово отца, хотя сказанное в простом разговоре, но твердо намеченное, что он никогда
не даст своего благословения союзу дочери
с польским уроженцем.
P. S. Сожги это письмо;
не кротость агнца нужна нам теперь, а мудрость змеи. Пан ксендз Антоний прочитал его и одобрил. Он посылает тебе свое пастырсское благословение. В этом письме найдешь другое на твое имя. Пишу в нем, что отчаянно больна. Ты предъявишь его своему начальству, чтобы дали тебе скорее законный отпуск. Из деревни, осмотревшись и приготовив все, ты
можешь для формы подать в отставку или поступить, как брат, то
есть разом разрубить все связи свои
с московской Татарией».
— Что бы ни
было, оставайся у меня и прости мне, что я спросонья так холодно тебя принял. Только одни сутки
можешь оставаться здесь,
с первыми поисками бросятся ко мне, и наше дело пропало… Мы
не только братья по крови, но и братья…
— Женщины, в которых течет польская кровь,
не простуживаются, когда сердце их согрето патриотизмом друзей, — отвечала панна, и распростилась со своими восторженными поклонниками. —
Не могу дольше оставаться
с вами, — прибавила она, — дала слово
быть в этот час в одном месте, где должна поневоле кружить головы москалям.
В этом рассказе
не могло быть эпизода встречи Ранеева
с каким-то давним врагом — эпизода, который
был скрыт и от самой Лизы.
— Это до меня
не касается, вероятно, брата моего; где он, что
с ним, вы, должно
быть, лучше меня знаете. Это
может касаться до многих поляков, поднявших оружие против России.
— Этот молодой человек — Стабровский. Он мне родственник, хотя и дальний, но я любил его, как самого близкого. Уполномочиваю вас, — он, конечно, позволит, — поговорить
с ним за меня.
Не то боюсь по родству оскорбить его жестким словом. К тому же он теперь мой гость и на проводах.
Может быть, мы
с ним расстанемся до свидания там.
— Если смотреть
с вашей стороны, многое из ваших слов,
может быть, резонно;
могу только от лица моих компатриотов, без всяких паки, сказать в заключение: «Польша до тех пор
не успокоится, пока
не будет Польшей, или погибнет».
Грудь ее готова
была разорваться, но она превозмогла себя, махнула ему платком, и пошли они оба в разные стороны
с тем, чтобы,
может быть, никогда
не свидеться. Никто из них
не заметил, что за ними наблюдал зоркий глаз соглядатая.
— Вы всегда прекрасная, моя божественная Аннета, — сказал Людвикович, целуя опять
с упоением ее руку. — О! Когда бы
мог назвать эту ручку своею. Смотрите, однако ж,
не заслушивайтесь льстивых слов, которые вам
будут расточать. Вы
не знаете, я ревнив.
Я знаю ваши достоинства, знаю, что
была бы
с вами счастлива, но
не могу отдать вам
с рукою своей сердца чистого, никого
не любившего прежде, сердца, вас достойного.
— Только
не мое. Разве
не говорила уж тебе, что я-то
не могу составить его счастья. Я это ему тоже сказала. Обман в этом случае
был бы
с моей стороны преступлением. Такой умный, благородный, богатый молодой человек
может устроить себе партию получше меня.
— Я должен покончить со всем своим прошлым, — произнес он
с чувством. —
Не на свежей же могиле сына приносить жертвы мщения.
Может быть, скоро предстану перед светлым ликом Вышнего Судьи. Повергну себя перед Ним и скажу ему: «Отче мой, отпусти мне долги мои, как я отпустил их должникам моим». Пускай придет. Да покараульте дочь мою и Тони. Потрудитесь, мой друг, передать им, что я занят
с нужным человеком.
—
Не зная их лично,
могу только судить о них по твоим письмам. Признаюсь тебе, мое сердце лежит более к Лориной. Та
с горячею, эксцентрической головкой, энтузиастка,
с жаждой каких-то подвигов,
не совсем по мне. И сестры твои, по твоим портретам, склоняются более на сторону Тони.
Может быть, мы и ошибаемся.
К удивлению Андрея Ивановича, все это оказалось в целости согласно
с описями, которые вел дядя в величайшей исправности и которые
могли бы
быть истреблены
с помощью и
не дворовых людей.
Поцелуям и уверениям в неизменной дружбе
не было конца. Скажу вам по секрету, мой читатель, что если к этому быстрому решению подвинула ее дружба, так над этим чувством в то же время господствовало другое,
может быть, более сильное. Тони уловила из разговора Сурмина
с Ранеевым, что он должен непременно ехать в Белоруссию для получения наследства, доставшегося после дяди, она
будет видеть его,
будет близко от него… Головка ее воспламенилась от этой мысли.
— Вы еще мало путешествовали, — прибавлял Андрей Иванович, — к тому же
с железной варшавской дороги должны
будете своротить на почтовую до местопребывания Зарницыной. Времена смутные.
Могут встретиться хлопоты, дорожные заботы. Человек, вам преданный,
не лишний товарищ на таком дальнем пути. А если осчастливите наш дом, так это
будет для матери, для сестренок моих, заочно вас полюбивших, большим праздником.
— Безумный, — говорил он, — я так долго
не знал этого сокровища,
не мог оценить его. Слушай, Елизавета, счеты наши
с твоим отцом тянулись слишком долго. Кончаю их, хоть и поздно. Виноват я
был перед ним, перед твоею матерью; сильно каюсь в этом. Прости мне, добрая моя Агнеса, прости, Михаил Аполлонович.
Не взыщите
с меня на страшном суде и, когда явлюсь перед вами, примите меня
с миром.
— Если нужно
будет, по первому призыву твоему, — говорила она, благословляя его, — я проберусь к тебе хоть бы сквозь ряды вражеских кинжалов, разделю
с тобою опасности и, если
не смогу спасти тебя, умру на твоей груди.
— Через пять дней я окончательно выписываюсь из лазарета.
Могут в Литве начаться военные действия, стыдно мне в это время
не быть при полку. Пожалуй, еще трусом назовут, а я скорее готов всадить себе пулю в лоб, чем заслужить такое позорное название. Со мною выписываются десять солдат.
С этим отрядом делаю крюку верст пятьдесят,
может быть, и более от маршрута нашего. Хоть бы пришлось опять под суд, как Бог свят, я это исполню. Мы завертываем уж, конечно,
не к пану Стабровскому, а… отгадаете ли куда?
Холодный пот капал
с лица на его закрученные усики. Пыхтя, он отвечал, что
не может придумать кто бы
был сочинителем таинственного послания.
Все-таки эта
была сила, которая, если
не могла бороться
с русскими войсками, имела возможность в соединении
с могилевскими и минскими бандами раздуть революционный пожар и озаботить русское правительство.
«Наконец, только теперь
могу сказать тебе, мой друг, — писал он, — что все в крае спокойно. Воля твоя исполнена. Обезоруженный нами жонд
не был в состоянии ничего предпринять. Кровь братьев
не будет больше литься. Счастье наше обеспечено. Я остался здесь только на два дня по экстренным хозяйственным делам. Через 48 мучительных часов разлуки я, счастливейший из смертных, обнимаю тебя. Но, желая тебя успокоить на свой счет, посылаю
с этим письмом нарочного. Да
будет над тобою благословение Божье.
Свадьба
была в Москве, здесь провели молодые свой медовый месяц. Родные остались для Тони теми же дорогими друзьями, какими
были прежде. Она приглашала Крошку Доррит к себе на житье в деревню, но та, пожелав ей всевозможного счастья,
не хотела расставаться со своими братьями и скромной долей, которой лучше
не желала. Тони распределила свой денежный капитал, доставшийся ей после смерти ее благодетельницы, братьям и сестре, только переслала к себе в деревню свой любимый рояль,
с которым
не могла расстаться.
Для этой цели
был переведен сюда из Москвы ксендз Б. находившийся там для исполнения должности законоучителя в кадетских корпусах; он
был в близких сношениях вообще
с учащейся польской молодежью, и,
может быть, имел поручение наблюдать за нею, чтобы невзначай кто-нибудь
не совратился
с постановленного пути и
не сделался бы русофилом.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Но это
не может быть, Антоша: он обручился
с Машенькой…
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера,
с тем чтобы отправить его
с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось,
не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок.
С тех пор, как я принял начальство, —
может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной
не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и
не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Правдин. Каким же образом? Происшествии
с человеком ваших качеств никому равнодушны
быть не могут. Вы меня крайне одолжите, если расскажете…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко
с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову
не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить
не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только
будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…