Неточные совпадения
Духовник
шел с дарами на лестницу; вслед за ним входил Антонио Фиоравенти; навстречу
шел хозяин дома, бледный, дрожащий, с растрепанной
головой, с запекшимися губами. Был полдень; солнце ярко освещало лестницу, все предметы резко означались. Первым делом барона, гордого, спесивого, родственника королевского, было броситься к ногам итальянца и молить его о спасении супруги. Золото, поместья, почести, все сулил он ему, лишь бы спасти ту, которая была для него дороже самой жизни.
— Не молитвы, а думы хитрой жду от советника и друга. Твоя
голова не горит, не
идет кругом, как моя. Ты для меня раз, в другой я для тебя, будут и за нас, мы за них, круговая порука, хоть стоном
пойди земля! И в других странах, сказывают наши ездоки, знатные люди не иначе крепко держатся.
У Образца новые каменные палаты, поставленные на
славу и, прибавить изволь, на его
голову.
Мамон остановился и, покачав презрительно
головой,
послал ему в сердце адскую усмешку.
— Чу! — сказал Хабар, подняв
голову, будто конь, послышавший звук бранной трубы. — Шумят внизу.
Иду.
— Коли ныне снесет эту
голову, так ради тебя, господине, и нашей православной Руси, — произнес с твердостию Иоанн-младой. — Когда
пойдет на лобное место, я поцелую его в эту
голову.
Слово «поле» омрачило дом Образца, и без того несветлый; это слово отозвалось, будто удар ножа, в сердце Анастасии, знавшей, что она виновница ужасной вражды между отцом ее и Мамоном и может быть виною братниной смерти. Слово «поле» долго ходило по домам, как в наши дни ходит роковая карточка с черными каймами и с изображением мертвой
головы. Прохожие,
идя мимо домов Образца и Мамона, слышали уж в них пение по усопшем.
— А если я не
пойду, крепка ли будет
голова на плечах моих?
По данному заранее наставлению Мамон положил на стол горсть серебра и пал опять на землю. Тут снова
пошли ходить струи дыма, сгущались более и более и наконец затмили все предметы. Исчезли и таинственный старик, и книга Адамова; только мелькали вниз и вверх семь огненных пятен, и череп скалил свои желтые зубы.
Голова у Мамона закружилась, и он пал без памяти. Придя в себя, очутился на берегу Яузы, где его ожидали холопы и лошадь его.
Это не Антон. Тот в немецкой епанечке, светлые волосы его падают кудрями по плечам, а этот молодец острижен в кружок, в русской одежде, в шеломе и латах. Щеки его горят, он весь в пыли с
головы до ног. Между тем паробок принимает коня его, служит ему, как своему господину, и дает знать, что он может
идти в хоромы.
— Стоит какой-то молодец на крыльце басурмана, — сказала мамка, качая
головой, — только не братец твой родимый. Вот
пошел в хоромы к Онтону-лекарю.
Не чувствуя ног под собою, весь погруженный в грустном раздумье,
шел Антон домой; навстречу ему, пыхтя, багровый от жары и сильного движения, переводчик Варфоломей. Неизбежный стал поперек дороги его, униженно кланяясь, кивая
головой и ногой, опахивая себя шапкою: он хотел говорить и от усталости не мог. Молодой человек учтиво просил дать ему дорогу.
— Вот видишь образ Спаса нашего, — перебил Иван Васильевич своим владычно-роковым голосом, — беру господа во свидетели, коли ты уморишь царевича,
голова твоя слетит долой. Слышь? Слово мое немимо
идет. Вылечишь — любая дочь боярская твоя, с нею любое поместье на всей Руси.
— О, коли так, коли мой совет не угоден вам, — перебил Варфоломей, воспламеняясь, — так знайте: я имею еще одно средство вам услужить… Но этого не скажу, воля ваша, не скажу, хоть бы сам великий князь приказывал…
Голову свою положу на плаху, не скажу… Может статься, всевышний, любя вас, выбрал меня орудием…
Шел мне навстречу юродивый, видно, святой человек, и молвил мне такие слова… Нет, воля ваша, не скажу… скреплю сердце, замкну уста… Прощайте, прощайте.
Отыскали наконец… Бедный, несчастный Антон! не застал царевича в живых. Даньяр лежал в беспамятстве на трупе сына; он не видел лекаря, а то б убил его. Татаре бросились было на Антона, но его освободили недельщики, присланные уж с приказанием великого князя взять его под стражу и заковать в железа. Антон не противился; он знал, что участь его решена, он понимал Ивана Васильевича и помнил, что слово грозного владыки не мимо
идет. Невинный, он должен был подклонить
голову под топор палача.
Разве не видал он, что сам князь Холмский, украшение и
слава своего отечества, избавился от плахи, успев только укрыть
голову под щитом случая, у него ж, иноземца?
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня
голова идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
Тот, мужик, убил в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с семьей, с родными, закован в кандалы и с бритой
головой идет в каторгу, а этот сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в
голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Неточные совпадения
Осип. Ваше высокоблагородие! зачем вы не берете? Возьмите! в дороге все пригодится. Давай сюда
головы и кулек! Подавай все! все
пойдет впрок. Что там? веревочка? Давай и веревочку, — и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно.
Однако нужно счастие // И тут: мы летом ехали, // В жарище, в духоте // У многих помутилися // Вконец больные
головы, // В вагоне ад
пошел:
Скотинин. Я никуда не
шел, а брожу, задумавшись. У меня такой обычай, как что заберу в
голову, то из нее гвоздем не выколотишь. У меня, слышь ты, что вошло в ум, тут и засело. О том вся и дума, то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.
Г-жа Простакова. Извольте насмехаться, а я теперь же всех с
головы на
голову… (Порывается
идти.)
Без шапки, в разодранном вицмундире, с опущенной долу
головой и бия себя в перси, [Пе́рси (церковно-славянск.) — грудь.]
шел Грустилов впереди процессии, состоявшей, впрочем, лишь из чинов полицейской и пожарной команды.