Неточные совпадения
Как-то само собою случилось, что на развалинах
тех старинных, насиженных гнезд, где раньше румяные разбитные солдатки
и чернобровые сдобные ямские вдовы тайно торговали водкой
и свободной любовью, постепенно стали вырастать открытые публичные дома, разрешенные начальством, руководимые официальным надзором
и подчиненные нарочитым суровым правилам.
К концу XIX столетия обе улицы Ямы — Большая Ямская
и Малая Ямская — оказались занятыми сплошь,
и по
ту и по другую сторону, исключительно домами терпимости.
Нетерпеливо платят вперед деньги
и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое
и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой жизни,
И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в
ту же ночь, с
теми же словами, улыбками
и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале.
Большой рыжий пес с длинной блестящей шерстью
и черной мордой
то скачет на девушку передними лапами, туго натягивая цепь
и храпя от удушья,
то, весь волнуясь спиной
и хвостом, пригибает голову к земле, морщит нос, улыбается, скулит
и чихает от возбуждения.
У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года
тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да
и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно
тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так
и эти люди глядят на темное
и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
— Да ведь я не об этом говорю, — досадливо морщится околоточный. — Вы вникните в мое положение… Ведь это служба. Господи,
и без
того неприятностей не оберешься!
—
И ни на одного человека нельзя положиться, — продолжает ворчливо хозяйка. — Что ни прислуга,
то стерва, обманщица. А девицы только
и думают, что о своих любовниках. Чтобы только им свое удовольствие иметь. А о своих обязанностях
и не думают.
Он отдаленно похож по настроению на
те вялые, пустые часы, которые переживаются в большие праздники п институтах
и в других закрытых женских заведениях, когда подруги разъехались, когда много свободы
и много безделья
и целый день царит светлая, сладкая скука.
Нюра — маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее белые, льняные волосы, синие жилки на висках. В лице у нее есть что-то тупое
и невинное, напоминающее белого пасхального сахарного ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет, со всеми согласна, первая знает все новости,
и если говорит,
то говорит так много
и так быстро, что у нее летят брызги изо рта
и на красных губах вскипают пузыри, как у детей.
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная
и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак
того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции,
и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево
и направо главными героями, любовные приключения
и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте
и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.
Не выпуская изо рта папироски
и щурясь от дыма, она
то и дело переворачивает страницы намусленным пальцем. Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.
Здесь же, положив ногу на ногу, немного согнувшись с шитьем в руках, сидит Тамара, тихая, уютная, хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, с
тем темным
и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте.
— Странная ты девушка, Тамара. Вот гляжу я на тебя
и удивляюсь. Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На
то они
и дуры. А ведь ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем ты эту рубашку вышиваешь?
Зоя, которая уже кончила играть
и только что хотела зевнуть, теперь никак не может раззеваться. Ей хочется не
то сердиться, не
то смеяться. У ней есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками. Над его визитами к ней потешается все заведение.
— Ты бы, Феклуша, скушала бы
и мою котлетку. Кушай, милая, кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться. А знаете, барышни, что я вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер,
то он всегда ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
Девицы с некоторой гордостью рассказывали гостям о тапере, что он был в консерватории
и шел все время первым учеником, но так как он еврей
и к
тому же заболел глазами,
то ему не удалось окончить курса.
Несмотря на
то, что большинство женщин испытывало к мужчинам, за исключением своих любовников, полное, даже несколько брезгливое равнодушие, в их душах перед каждым вечером все-таки оживали
и шевелились смутные надежды: неизвестно, кто их выберет, не случится ли чего-нибудь необыкновенного, смешного или увлекательного, не удивит ли гость своей щедростью, не будет ли какого-нибудь чуда, которое перевернет всю жизнь?
В этих предчувствиях
и надеждах было нечто похожее на
те волнения, которые испытывает привычный игрок, пересчитывающий перед отправлением в клуб свои наличные деньги.
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией
и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах
и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале
и ступеньки лестницы,
и люди с проткнутыми боками
и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась
и науськивала, в
то время как ее подруги визжали от страха
и прятались под кровати.
Но во время его отсутствия всезнающий Симеон с таинственным
и даже несколько гордым видом успел сообщить своей тогдашней любовнице Нюре, а она шепотом, с ужасом в округлившихся глазах, рассказала подругам по секрету о
том, что фамилия мещанина — Дядченко
и что он прошлой осенью вызвался, за отсутствием палача, совершить казнь над одиннадцатью бунтовщиками
и собственноручно повесил их в два утра.
И как бы
то ни было, каждый вечер приносил с собою такое раздражающее, напряженное, пряное ожидание приключений, что всякая другая жизнь, после дома терпимости, казалась этим ленивым, безвольным женщинам пресной
и скучной.
И не
то, чтобы за что-нибудь, а просто так, пойдет утром со мной в комнату, запрется
и давай меня терзать.
А
то целует-целует, да как куснет за губы, так кровь аж
и брызнет… я заплачу, а ему только этого
и нужно.
И вместе с
тем она — эта истинная жертва общественного темперамента — в обиходной жизни очень добродушна, уступчива, совершенная бессребреница
и очень стыдится своей чрезмерной страстности.
— Да, да, мой грузинчик. Ох, какой он приятный. Так бы никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он мне в последний раз что сказал? «Если ты будешь еще жить в публичном доме,
то я сделаю
и тэбэ смэрть
и сэбэ сделаю смэрть».
И так глазами на меня сверкнул.
Он играет одним пальцем
и напевает
тем ужасным козлиным голосом, каким обладают все капельмейстеры, в которые он когда-то готовился...
Когда, наконец, после долгих усилий, музыканты слаживаются, низенькая Вера подходит к рослой Зое
той мелкой, связанной походкой, с оттопыренным задом
и локтями на отлете, какой ходят только женщины в мужских костюмах,
и делает ей, широко разводя вниз руками, комический мужской поклон.
Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед
и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его,
то он пересек залу
и опустился на стул рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный
и независимый вид девицы из порядочного дома.
Он медленно оценивал всех женщин, выбирая себе подходящую
и в
то же время стесняясь своим молчанием.
Ему нравилась своим большим коровьим телом толстая Катя, но, должно быть, — решал он в уме,она очень холодна в любви, как все полные женщины,
и к
тому же некрасива лицом.
Одну минуту он совсем уж было остановился на Жене, но только дернулся на стуле
и не решился: по ее развязному, недоступному
и небрежному виду
и по
тому, как она искренно не обращала на него никакого внимания, он догадывался, что она — самая избалованная среди всех девиц заведения, привыкшая, чтобы на нее посетители шире тратились, чем на других.
Впрочем,
того же самого добивались все мужчины даже самые лядащие, уродливые, скрюченные
и бессильные из них, —
и древний опыт давно уже научил женщин имитировать голосом
и движениями самую пылкую страсть, сохраняя в бурные минуты самое полнейшее хладнокровие.
— Ну
и идите в портерную, если там дешевле, — обиделась Зося. — А если вы пришли в приличное заведение,
то это уже казенная цена — полтинник. Мы ничего лишнего не берем. Вот так-то лучше. Двадцать копеек вам сдачи?
— Ты давно здесь? — спросил он, прихлебывая пиво. Он чувствовал смутно, что
то подражание любви, которое сейчас должно произойти, требует какого-то душевного сближения, более интимного знакомства,
и поэтому, несмотря на свое нетерпение, начал обычный разговор, который ведется почти всеми мужчинами наедине с проститутками
и который заставляет их лгать почти механически, лгать без огорчения, увлечения Или злобы, по одному престарому трафарету.
— Коли не любила бы,
то не пошла бы к нему. Он, подлец, жениться обещал, а потом добился, чего ему нужно,
и бросил.
Пришел постоянный гость, любовник Соньки Руль, который приходил почти ежедневно
и целыми часами сидел около своей возлюбленной, глядел на нее томными восточными глазами, вздыхал, млел
и делал ей сцены за
то, что она живет в публичном доме, что грешит против субботы, что ест трефное мясо
и что отбилась от семьи
и великой еврейской церкви.
Он знал, что Сонька была продана одному из скупщиков живого товара ее же матерью, знал много унизительных, безобразных подробностей о
том, как ее перепродавали из рук в руки,
и его набожная, брезгливая, истинно еврейская душа корчилась
и содрогалась при этих мыслях, но
тем не менее любовь была выше всего.
Но чаще всего у него не было денег,
и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо
и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно брал гость.
И когда она возвращалась обратно
и садилась с ним рядом,
то он незаметно, стараясь не обращать на себя общего внимания
и не поворачивая головы в ее сторону, все время осыпал ее упреками.
И в ее прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.
У
тех и у других считалось особенно приличным
и светским танцевать как можно неподвижнее, держа руки опущенными вниз
и головы поднятыми вверх
и склоненными, с некоторым гордым
и в
то же время утомленным
и расслабленным видом.
Словом, все они делали вид, будто принадлежат к самому изысканному обществу,
и если танцуют,
то делают это, только снисходя до маленькой товарищеской услуги.
Катались на лодках по Днепру, варили на
той стороне реки, в густом горько-пахучем лозняке, полевую кашу, купались мужчины
и женщины поочередно — в быстрой теплой воде, пили домашнюю запеканку, пели звучные малороссийские песни
и вернулись в город только поздним вечером, когда темная бегучая широкая река так жутко
и весело плескалась о борта их лодок, играя отражениями звезд, серебряными зыбкими дорожками от электрических фонарей
и кланяющимися огнями баканов.
И когда вышли на берег,
то у каждого горели ладони от весел, приятно ныли мускулы рук
и ног,
и во всем теле была блаженная бодрая усталость.
И потому в два часа ночи, едва только закрылся уютный студенческий ресторан «Воробьи»
и все восьмеро, возбужденные алкоголем
и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх, на улицу, в сладостную, тревожную темноту ночи, с ее манящими огнями на небе
и на земле, с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри, с ее ароматами, скользившими из невидимых садов
и цветников,
то у каждого из них пылала голова
и сердце тихо
и томно таяло от неясных желаний.
В сад Тиволи оказывалось очень далеко, да к
тому же еще за входные билеты платить,
и цены в буфете возмутительные,
и программа давно окончилась.
— Оставь меня в покое, Лихонин. По-моему, господа, это прямое
и явное свинство —
то, что вы собираетесь сделать. Кажется, так чудесно, мило
и просто провели время,так нет, вам непременно надо, как пьяным скотам, полезть в помойную яму. Не поеду я.
Товарищи никогда не могли постигнуть, где он находил время для занятий наукой, но
тем не менее все экзамены
и очередные работы он сдавал отлично
и с первого курса был на виду у профессоров.
И, стало быть, если, выпив лишнюю рюмку вина, я все-таки, несмотря на свои убеждения, еду к проституткам,
то я совершаю тройную подлость: перед несчастной глупой женщиной, которую я подвергаю за свой поганый рубль самой унизительной форме рабства, перед человечеством, потому что, нанимая на час или на два публичную женщину для своей скверной похоти, я этим оправдываю
и поддерживаю проституцию,
и, наконец, это подлость перед своей собственной совестью
и мыслью.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное
то, что я вас всех видел сегодня на реке
и потом там… на
том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер
и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
В
то время, когда его коллеги занимались вперемежку политикой, любовью, театром
и немножко наукой, Рамзес весь ушел в изучение всевозможных гражданских исков
и претензий, в крючкотворные тонкости имущественных.
И когда этот самый синдикат затеял известный процесс против одного из своих членов, полковника Баскакова, пустившего в продажу против договора избыток сахара,
то Рамзес в самом начале предугадал
и очень тонко мотивировал именно
то решение, которое вынес впоследствии по этому делу сенат.