Неточные совпадения
— Странная ты девушка, Тамара.
Вот гляжу я на тебя и удивляюсь. Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На
то они и дуры. А ведь ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем ты эту рубашку вышиваешь?
— Нет, не до смерти. Выкачалась, — говорит Нюра, точно с сожалением. — Однако два месяца пролежала в Александровской. Доктора говорили, что если бы на вот-вот столечко повыше, —
то кончено бы. Амба!
— Ну и идите в портерную, если там дешевле, — обиделась Зося. — А если вы пришли в приличное заведение,
то это уже казенная цена — полтинник. Мы ничего лишнего не берем.
Вот так-то лучше. Двадцать копеек вам сдачи?
— А хотя бы? Одного философа, желая его унизит! посадили за обедом куда-то около музыкантов. А он, садясь, сказал: «
Вот верное средство сделать последнее место первым». И, наконец, я повторяю: если ваша совесть не позволяет вам, как вы выражаетесь, покупать женщин,
то вы можете приехать туда и уехать, сохраняя свою невинность во всей ее цветущей неприкосновенности.
И
вот, когда я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно,
то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Но
вот на днях попадается мне короткая хроникерская заметка о
том, как где-то во Франции казнили убийцу.
И
вот проделал я всю эту процедуру, завязываю шнурок петелькой, и, знаете, все у меня никак не выходит петля:
то чересчур некрепко связана,
то один конец слишком короток.
Один большой писатель — человек с хрустально чистой душой и замечательным изобразительным талантом — подошел однажды к этой
теме, и
вот все, что может схватить глаз внешнего, отразилось в его душе, как в чудесном зеркале.
Он выслушал меня с большим вниманием, и
вот что он сказал буквально: «Не обижайтесь, Платонов, если я вам скажу, что нет почти ни одного человека из встречаемых мною в жизни, который не совал бы мне
тем для романов и повестей или не учил бы меня, о чем надо писать.
Вот вся их нелепая жизнь у меня как на ладони, со всем ее цинизмом, уродливой и грубой несправедливостью, но нет в ней
той лжи и
того притворства перед людьми и перед собою, которые опутывают все человечество сверху донизу.
— Я, как анархист, отчасти понимаю тебя, — сказал задумчиво Лихонин. Он как будто бы слушал и не слушал репортера. Какая-то мысль тяжело, в первый раз, рождалась у него в уме. — Но одного не постигаю. Если уж так тебе осмердело человечество,
то как ты терпишь, да еще так долго,
вот это все, — Лихонин обвел стол круглым движением руки, — самое подлое, что могло придумать человечество?
Так-то
вот я и набрел на публичный дом, и чем больше в него вглядываюсь,
тем больше во мне растет тревога, непонимание и очень большая злость.
—
Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, — не найдется ли у вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с вами играю в открытую. За деньгами мы не постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно в
том же виде, в каком они были. Это, вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак не могу разобраться…
Вечный шепот сзади тебя, когда ты проходишь: «
Вот она,
та самая, знаменитая!» Анонимные письма, наглость закулисных завсегдатаев… да всего и не перечислишь!
—
Вот и все. А прибавьте к этому самое ужасное,
то, что каждый раз, почувствовав настоящее вдохновение, я тут же мучительно ощущаю сознание, что я притворяюсь и кривляюсь перед людьми… А боязнь успеха соперницы? А вечный страх потерять голос, сорвать его или простудиться? Вечная мучительная возня с горловыми связками? Нет, право, тяжело нести на своих плечах известность.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали, когда о них только мечтаешь. Но когда их достиг —
то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения, днем репетиция, а там едва хватит времени на обед — и пора на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься
вот, как мы с вами. Да и
то… развлечение совсем из средних…
— Именно! Я вас очень люблю, Рязанов, за
то, что вы умница. Вы всегда схватите мысль на лету, хотя должна сказать, что это не особенно высокое свойство ума. И в самом деле, сходятся два человека, вчерашние друзья, собеседники, застольники, и сегодня один из них должен погибнуть. Понимаете, уйти из жизни навсегда. Но у них нет ни злобы, ни страха.
Вот настоящее прекрасное зрелище, которое я только могу себе представить!
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки падалью. Ваши отцы, мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за
то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И
вот, если вы приехали сюда, как в театр,
то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
— Если возможно, простите нашу выходку… Это, конечно, не повторится. Но если я когда-нибудь вам понадоблюсь,
то помните, что я всегда к вашим услугам.
Вот моя визитная карточка. Не выставляйте ее на своих комодах, но помните, что с этого вечера я — ваш друг.
Вот и теперь он не раскаивается в
том, что сделал.
— Люба, дорогая моя! Милая, многострадальная женщина! Посмотри, как хорошо кругом! Господи!
Вот уже пять лет, как я не видал как следует восхода солнца.
То карточная игра,
то пьянство,
то в университет надо спешить. Посмотри, душенька, вон там заря расцвела. Солнце близко! Это — твоя заря, Любочка! Это начинается твоя новая жизнь. Ты смело обопрешься на мою сильную руку. Я выведу тебя на дорогу честного труда, на путь смелой, лицом к лицу, борьбы с жизнью!
Подумал я и о
том, что
вот наши сестры пользуются нашим вниманием, любовью, покровительством, наши матери окружены благоговейным обожанием.
— Ну
вот, я и подумал: а ведь каждую из этих женщин любой прохвост, любой мальчишка, любой развалившийся старец может взять себе на минуту или на ночь, как мгновенную прихоть, и равнодушно еще в лишний, тысяча первый раз осквернить и опоганить в ней
то, что в человеке есть самое драгоценное — любовь…
И вдруг с необычайной остротой Лихонин почувствовал, — каждый человек неизбежно рано или поздно проходит через эту полосу внутреннего чувства, — что
вот уже зреют орехи, а тогда были розовые цветущие свечечки, и что будет еще много весен и много цветов, но
той, что прошла, никто и ничто не в силах ему возвратить.
Вот Соловьев —
тот хотя и говорил непонятно, как и прочее большинство знакомых ей студентов, когда они шутили между собой или с девицами в общем зале (отдельно, в комнате, все без исключения мужчины, все, как один, говорили и делали одно и
то же), однако Соловьеву она поверила бы скорее и охотнее.
— Слушай, князь! Каждую святую мысль, каждое благое дело можно опаскудить и опохабить. В этом нет ничего ни умного, ни достойного. Если ты так по-жеребячьи относишься к
тому, что мы собираемся сделать,
то вот тебе бог, а
вот и порог. Иди от нас!
Коварная Александра успела уже за это время сбегать к управляющему домом пожаловаться, что
вот, мол, приехал Лихонин с какой-то девицей, ночевал с ней в комнате, а кто она,
того Александра не знает, что Лихонин говорит, будто двоюродная сестра, а паспорта не предъявил.
— А еще
вот что. Теперь я должна вам сказать, что ваша Любка дрянь, воровка и больна сифилисом! У нас никто из хороших гостей не хотел ее брать, и все равно, если бы вы не взяли ее,
то завтра мы ее выбросили бы вон! Еще скажу, что она путалась со швейцаром, с городовыми, с дворниками и с воришками. Поздравляю вас с законным браком!
— Да и прислугой тоже. Потрудитесь представить свидетельство от вашего квартирохозяина, — ведь, надеюсь, вы сами не домовладелец?.. Так
вот, свидетельство о
том, что вы в состоянии держать прислугу, а кроме
того, все документы, удостоверяющие, что вы именно
та личность, за которую себя выдаете, например, свидетельство из вашего участка и из университета и все такое прочее. Ведь вы, надеюсь, прописаны? Или, может быть,
того?.. Из нелегальных?
— Ах! Жизнь их была какая разнесчастная!
Вот судьба-то горькая какая! И уже кого мне жалеть больше, я теперь не знаю: его или ее. И неужели это всегда так бывает, милый Соловьев, что как только мужчина и женщина
вот так
вот влюбятся, как они,
то непременно их бог накажет? Голубчик, почему же это? Почему?
—
Вот — сказал он, протягивая руки
то по направлению к гостям,
то к Любке, —
вот, товарищи, познакомьтесь. Вы, Люба, увидите в них настоящих друзей, которые помогут вам на вашем светлом пути, а вы, — товарищи Лиза, Надя, Саша и Рахиль, — вы отнеситесь как старшие сестры к человеку, который только что выбился из
того ужасного мрака, в который ставит современную женщину социальный строй.
— А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю, что и вы такие же, как и я! Но у вас папа, мама, вы обеспечены, а если вам нужно, так вы и ребенка вытравите,многие так делают. А будь вы на моем месте, — когда жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, —
то и вы бы были в публичном доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, —
вот что!
И
вот именно эти мечты, затаенные планы, такие мгновенные, случайные и в сущности подлые, — из
тех, в которых люди потом самим себе не признаются, — вдруг исполнились.
И
вот однажды — не
то, что уговорили Гладышева, а, вернее, он сам напросился поехать к Анне Марковне: так слабо он сопротивлялся соблазну.
Вот как Лупендиху три года
том» назад.
— Потребность? Только потребность? Значит,
вот так же, как в
той посуде, которая стоит у меня под кроватью?
А
вот другой, —
того мне жаль.
Стало быть, — думаю я
вот теперь, — стало быть,
то, что я задумала — моя мечта заразить их всех, заразить их отцов, матерей, сестер невест, — хоть весь мир, — стало быть, это все было глупостью, пустой фантазией, раз я остановилась?..
Вот уже около двадцати лет как ему приходилось каждую неделю по субботам осматривать таким образом несколько сотен девушек, и у него выработалась
та привычная техническая ловкость и быстрота, спокойная небрежность в движениях, которая бывает часто у цирковых артистов, у карточных шулеров, у носильщиков и упаковщиков мебели и у других профессионалов.
И
вот Елена Викторовна уверила себя в
том, что у нее болит голова, что в висках у нее нервный тик, а сердце нет-нет и вдруг точно упадет куда-то.
«Если бы меня судьба не изломала так жестоко, — подумала Тамара, с удовольствием следя за его движениями, —
то вот человек, которому я бросила бы свою жизнь шутя, с наслаждением, с улыбкой, как бросают возлюбленному сорванную розу…»
— Коли что надо, вы скажите, — поучал сторож. — Ежели обряжать как следует покойницу желаете,
то можем все достать, что полагается, — парчу, венчик, образок, саван, кисею, — все держим… Из одежды можно купить что… Туфли
вот тоже…
— До кладбища проводить можно, а на самом кладбище не имею права служить, — там свое духовенство… А также
вот что, молодая особа: ввиду
того, что мне еще раз придется возвращаться за остальными, так вы уж
того… еще десяточку прибавьте.