Неточные совпадения
Хвалынцеву стало как-то скверно на душе от всех этих
разговоров, так что захотелось просто плюнуть и уйти, но он понимал в
то же время свое двусмысленное и зависимое положение в обществе деликатно арестовавшего его полковника и потому благоразумно воздержался от сильных проявлений своего чувства.
Послеобеденным
разговором почти безраздельно владел дорогой гость. Губернаторша только задавала вопросы, прилично ахала, вставляла сожаления о своей собственной славнобубенской жизни и оживленно восхищалась рассказами барона, когда
тот, в несколько небрежном тоне, повествовал о последней великосветской сплетне, о придворных новостях, о Кальцоляри и Девериа, да о последнем фарсе на Михайловской сцене.
Вообще, в этой группе
то и дело раздавалось смешливое фырканье и довольно громкие, бесцеремонные
разговоры.
Они расстались, но оба в
тот вечер не закончили еще свою деятельность на приятельском
разговоре. И
тот и другой долго еще сидели за рабочими столами в своих кабинетах. Один писал донесение по своему особому начальству, другой — к превелебному пану бискупу с забранего края.
Но оказалось, что майора теперь, пожалуй, не скоро сдвинешь с точки его
разговора. Петр Петрович тоже попал на любимую свою
тему и завербовал в
разговор Татьяну Николаевну да Устинова с Хвалынцевым. Он толковал своему новому знакомому о воскресной школе, которую, наконец-то, удалось ему, после многих хлопот и усилий, завести в городе Славнобубенске. Эта школа была его создание и составляла одну из первых сердечных его слабостей.
Ко времени пикника сердце барона, пораженное эффектом прелестей и талантов огненной генеральши, будет уже достаточно тронуто, для
того чтоб искать романа; стало быть, свобода пикника, прелестный вечер (а вечер непременно должен быть прелестным), дивная природа и все прочие аксессуары непременно должны будут и барона и генеральшу привести в особенное расположение духа, настроить на лад сентиментальной поэзии, и они в многозначительном
разговоре (а
разговор тоже непременно должен быть многозначительным), который будет состоять большею частию из намеков, взглядов, интересных недомолвок etc., доставят себе несколько счастливых, романтических минут, о которых оба потом будут вспоминать с удовольствием, прибавляя при этом со вздохом...
Что касается до «Провинциалки» и «Москаля»,
то насчет этих пьес не могло уже быть ни малейших возражений и
разговоров, ибо сама прелестнейшая madame Гржиб взяла на себя главную роль как в
той, так и в другой, и закрепила постановку их своим беспрекословным «я так хочу».
— За кого это? — серьезно сдвинув брови, спросил губернатор, которому был уже не по нутру самый
разговор подобного рода, в
то время, когда в столовой ждет эль и ростбиф.
Непомук не продолжал, и
разговор на этот раз прекратился. Веселое расположение духа его было поколеблено, и завтрак испорчен.
Тем не менее это неприятное приключение не изменило программу нынешнего дня, и пикник устроился своим порядком.
Разговорам и расспросам с обеих сторон не было конца — и как это всегда бывает у хороших, сердечно близких и давно не видавшихся знакомых, которым есть что попередать друг другу, — рассказы перебивались вопросами, вопросы рассказами, один
разговор быстро, по мгновенно блеснувшему, кстати или некстати, воспоминанию, сменялся другим, другой перебивался вдруг внезапным вопросом или замечанием, затем опять переходил к продолжению старой, оставленной
темы.
Кажется, уж обо всем вдосталь наговорились, а между
тем и Татьяна Николаевна, оставшись одна пред своей постелью, и Хвалынцев, возвращаясь к себе домой, — оба одинаково и равно чувствовали, что
темы для
разговоров далеко еще не истощены, что далеко не все еще сказалось, о чем бы хотелось высказаться, что много и много еще нужно будет передать друг другу…
Кое-что попадалось ему и прежде, но большею частью урывком, кое-что было известно вскользь или только по слуху, по отзывам, по
разговорам, а теперь все оно здесь, воочию, в полном его распоряжении, с возможностью читать не вскользь, а основательно и прочно, углубляясь и вдумываясь в смысл всего
того, что в
то время и не одному Хвалынцеву с его увлекающейся юностью казалось высшей и безусловной правдой, высшим откровением.
Разговор все время шел
то по-русски,
то по-французски и только вскользь было обронено кое-кем несколько польских фраз, непонятных для Хвалынцева.
Разговор перешел на университетские события, все еще составлявшие главную
тему толков
того времени.
— Нет, бывает иногда, но очень редко, — отвечал
тот с некоторой неохотой, как показалось Хвалынцеву, и тотчас же переменил
разговор.
Все общество, в разных углах комнат, разбивалось на кружки, и в каждом кружке шли очень оживленные
разговоры; толковали о разных современных вопросах, о политике, об интересах и новостях дня, передавали разные известия, сплетни и анекдоты из правительственного, военного и административного мира, обсуждали разные проекты образования, разбирали вопросы истории, права и даже метафизики, и все эти разнородные
темы обобщались одним главным мотивом, который в
тех или других вариациях проходил во всех кружках и сквозь все
темы, и этим главным мотивом были Польша и революция — революция польская, русская, общеевропейская и, наконец, даже общечеловеческая.
В
те времена почти везде и зачастую слышались
разговоры на подобные
темы.
Старуха поняла, что девушке слишком тяжело говорить на эту
тему, и потому, сколь ни хотелось ей самой узнать подробности и пружины всего этого странного обстоятельства,
разговор между ними о Хвалынцеве не возобновлялся более ни разу.
Но это молчание и усиленное старание заводить
разговор о посторонних вещах еще более убеждали старика в
том, что Устинов принес с собою что-то недоброе.
А как за лекции берут деньги,
то отчего же не брать денег за всякий
разговор, за всякую мысль, которая покажется кому-либо его собственной?
Развивая теорию возможности усвоения мыслей, нетрудно прийти к
тому, что люди не должны говорить ни одного слова даром, потому что всякий
разговор есть ряд мыслей» [«Современник», март 1872 г. «Русская литература», стр. 70.].
Первые занимались преимущественно юридическими науками и посещали аудитории еще до закрытия университета, вторые познакомились с университетской наукой только с
тех пор, как открылись публичные лекции, и отличались
тем, что носили шляпки, шиньоны, кринолины, перчатки и, по неведению, в
разговоры о Бюхнере, Фогте, Молешоте и Фейербахе, как и вообще в «большие
разговоры», не вступали.
Часто какой-нибудь случайный
разговор, какая-нибудь фраза, оброненная
тем или другим высокопоставленным лицом, служили для пана грабего великим поводом к своим, совершенно особым соображениям, выводам, заключениям, — и обо всем этом, о слышанном, виденном, о сделанном и подстроенном он немедленно же сообщал по назначению в Париж или в Варшаву, в Вильну — словом, куда требовалось, смотря по обстоятельствам.
«Так-то спокойнее, а
то еще взаймы попросит», — подумал он себе и поспешил перевести
разговор на другую
тему.
— А я бы на твоем месте и непременно женился бы! И чем скорее,
тем лучше! — резонерским тоном заговорил пан грабя. — Если действительно, как ты говоришь, из нее веревки вить можно, да еще если к
тому же эта добродетель ни в чем отказывать не умеет, а для тебя готова всем пожертвовать — я бы вот сию же минуту «к алтарю». К алтарю, сударыня, без всяких
разговоров! И пусть себе Исайя ликует по-москéвську! Я тоже стану ликовать с ним вместе!
Отчасти смущало ее порою только
то, что среди ласкового, веселого
разговора муж ее вдруг, ни с
того, ни с сего, на несколько мгновений становился как-то тоскливо угрюм и озабочен, или вдруг нападала на него
то непонятная рассеянность,
то какая-то глубокая подавляющая дума.