Неточные совпадения
Для их же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом
в пользу помещика, которому нужно же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот, как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали, а
прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна быть за золотой строчкой…
Толпа жадно слушала, хватая на лету из пятого
в десятое слово, и ничего не понимала.
В ней, как
в одном человеке, жило одно только сознание, что это
читают «заправскую волю».
А
в толпе все рос и крепчал гул да говор… волнение снова начиналось, и все больше, все сильнее. Увещания священника, исправника и предводителя не увенчались ни малейшим успехом, и они возвратились с донесением, что мужики за бунтовщиков себя не признают, зачинщиков между собою не находят и упорно стоят на своем, чтобы сняли с них барщину и
прочли настоящую волю, и что до тех пор они не поверят
в миссию генерала, пока тот не объявит им самолично эту «заправскую волю за золотою строчкою».
Музыканты на одной стороне хор настраивали свои инструменты, а
в газетной — советник губернского правления г. Богоявисенский громко
читал по бумажке свой будущий спич, который через час он должен будет произнести наизусть, по внезапному, так сказать, вдохновению и от полноты сердца.
— Ну, вот вздор какой, «не помню»!.. На прошлой неделе
читал же у меня
в классе, а тут вдруг «не помню»!.. Э, батюшка, я не знал, что вы такой трус!
Но
в сущности легче ли было от этого? Изменило ли его отсутствие хоть сколько-нибудь участь пьяного Шишкина? И едва кончил он, как раздался взрыв неистовых криков и топанья. Особенно отличались хоры, шумевшие по двум причинам: первая та, что
читал свой брат гимназист, которого поэтому «нужно поддержать»; а вторая, читалось запрещенное — слово, вечно заключающее
в себе что-то влекущее, обаятельное.
—
В таком разе напрасно сами вы не вышли вместо гимназиста и не
прочли «Орла». Скажите, пожалуйста, отчего это вы пропустили такой прекрасный случай?
— Меня никто не уськал… Я сам
читал, по своему побуждению, — с достоинством проговорил юноша. Честный малый — он даже был убежден
в эту минуту, что свершает некий подвиг гражданского мужества.
Шишкин опять слегка смутился. Некоторое сомнение закралось ему
в голову: случайно все это или нет? Из тех, или шпионит? Но, взглянув внимательно на лицо своего знакомца и
прочтя на нем полнейшее и открытое простодушие, он снова решил, что Свитка ни то, ни другое.
И вот теперь,
в критическую минуту жизни, сидит Ардальон над своею рукописью и
в рассеянной задумчивости перебирает поблеклые листы ее,
прочитывая кое-какие места и переносясь мыслью
в прошедшее.
И комфортно рассевшись
в глубоком кресле да заложив нoгy на ногу, Ардальон Михайлович, не без внутреннего удовольствия, принялся за чтение и
читал, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой, наблюдая время от времени из-под своих очков, какое действие производит его статья на Калистрата Стратилактовича. Но вначале не было заметно никакого действия. Верхохлебов даже пренебрежительно перебил его...
— Но я… я могу сказать, как дело было-с, как вы у меня
в кабинете все это
читали, как торговались…
— Ишь, какой прыткой!.. На сук!.. За что же это на сук?.. Душа-то ведь тоже хрещеная!.. За эти дела и кнутьем на площади порют да
в каторгу шлют. Нет, это ты, брат, дуришь!.. Да ну, ладно!
Читай дале!..
— Нет, ты погоди! — выступил вперед солдатик. — Нешто волю царскую так объявляют? Волю царскую по церквам, под колоколами
читают, а не
в кабаках! Царское слово через начальство да через священство идет; а ты что за человек? По какому ты праву? а?
Пока Шишкин
читал, а Свитка делал пояснения, он подобрался к раскрытой котомке, из которой чуть-чуть высовывался край другой подобной же грамоты. Подобравшись и смекнув, что дело тут, кажись, не совсем-то чисто, он под шумок запустил
в нее руку и достал целую пачку «золотых грамот».
— Ну, ладно, после
прочтем на досуге, — проворчал себе под нос студент и, сунув письмо
в боковой карман расстегнутого сюртука, повесил пальто и быстрыми шагами поднялся наверх, по лестнице. Как раз на верхней площадке, нос к носу, столкнулась с ним единая от полицейско-университетских властей.
— Господин Хвалынцев… извините… позвольте вам напомнить о себе, — обратился к нему высокий, но очень еще молодой человек,
в сильно заношенном партикулярном платье. — Мы с вами виделись еще
в Славнобубенске… помните литературное-то чтение… Шишкина, может, помните? Шишкина…
Читали еще вместе… Я вот Шишкин-то самый и есть!
Некоторые очевидцы ночного арестования товарищей сообщили, что оно было производимо вне законных оснований: арестуемым не предъявляли предписания начальства, не объявляли причины ареста, а некоторых посторонних лиц будто бы брали по подозрению, что они разделяют студентский образ мыслей [
В «Официальной записке по делу о беспорядках
в С.-Петербургском университете»
читаем: «
В деле комиссии находится акт о зарестовании студента Колениченко.
Ей хотелось быть и
в Эрмитаже, и
в музеях, и
в Публичной библиотеке, и
в Академии художеств, и
в опере, и
в русском театре, и во французском, и на клубных семейных вечерах, и послушать, как
читают российские литераторы на публичных чтениях, и поглядеть на этих российских литераторов, каковы-то они суть
в натуре, по наружности; словом, желаниям Татьяны Николаевны не было конца, и кидалась она на все это с жадной любознательностью новичка, который наконец-то дорвался до столь желанного и долгожданного предмета, о котором ему еще так давно и так много мечталось.
Кое-что попадалось ему и прежде, но большею частью урывком, кое-что было известно вскользь или только по слуху, по отзывам, по разговорам, а теперь все оно здесь, воочию,
в полном его распоряжении, с возможностью
читать не вскользь, а основательно и прочно, углубляясь и вдумываясь
в смысл всего того, что
в то время и не одному Хвалынцеву с его увлекающейся юностью казалось высшей и безусловной правдой, высшим откровением.
Иногда по вечерам Цезарина просила его
прочитать что-нибудь и для нее, и
в таких случаях всегда сама выбирала и давала ему книги.
Ваше число (Бейгуш вынул свой бумажник и
прочел в записной книжке), ваше число, на всякий случай, будет 7342.
Стрешнева просидела
в читальне около часу. Лидинька просила ее заходить почаще и сама тоже обещалась как-нибудь завернуть к ней.
В конце концов ее снабдили абонементным билетом и связкою нескольких книжек, по преимуществу состоявших из собранных и переплетенных воедино кой-каких журнальных статей. Выбор этих книжек удостоил сделать для Татьяны сам Лука Благоприобретов, сказав, что эти статьи недостаточно
прочесть, но надо даже изучать как догмат всякому порядочному и честному человеку.
В руках у него была случайно подвернувшаяся книга, — кажись, какой-то журнал за прежние годы — и Бейгуш что-то
читал по ней тихо, почти вполголоса, но выразительно-красивое лицо его было одушевлено каким-то особенным чувством, как будто
в этой книге он сделал неожиданную, но
в высшей степени приятную находку.
— Что это вы за ерундищу
читали? — спросил Казаладзе задорным тоном пренебрежительной иронии, которая относилась, по-видимому, не к Бейгушу, а к стихам, хотя
в душе-то у Малгоржана кипела злоба против самого Бейгуша.
Роман-то, пожалуй, и вышел, да только совсем
в другом вкусе, и господа Полояровы этого романа не напишут, а и
прочтут, так не одобрят, а изо всех сил поторопятся поскорей, на весь мир крещеный, обозвать его клеветой да подлым доносом!
Сама madame Толмачева появилась перед санкт-петербургскою публикою на одном литературном вечере, благодарила господ литераторов за столь ревностные протесты против «безобразного поступка» «Века» и
прочла какие-то либеральные стишки, впрочем,
прочла довольно неискусно. Публика приветствовала ее восторженными рукоплесканиями и затем — всему этому суждено было кануть
в Лету забвения.
Она бесцеремонно тыкала на них указательным пальцем, поясняя, что «это, мол, дураки-постепеновцы, а этот — порядочный господин, потому что „из наших“, а тот — подлец и шпион, потому что пишет
в газете, которая „ругает наших“, а кто наших ругает, те все подлецы, мерзавцы и шпионы; а вот эти двое — дрянные пошляки и тупоумные глупцы, потому что они оба поэты, стишонки сочиняют; а этот профессор тоже дрянной пошляк, затем что держится политико-экономических принципов; а тот совсем подлец и негодяй, так как он
читает что-то такое о полицейских и уголовных законах,
в духе вменяемости, тогда как вообще вся идея вменяемости есть подлость, и самый принцип права,
в сущности, нелепость, да и вся-то юриспруденция вообще самая рабская наука и потому вовсе не наука, и дураки те, кто ею занимаются!»
На этом же самом вечере профессор Петербургского университета П.
В. Павлов
читал статью «Тысячелетие России», встреченную публикой с энтузиазмом.
8-го марта
в Александровской зале городской Думы профессор Костомаров
читал свою лекцию.
После этого профессор объявил, что он будет
читать. Но едва лишь сказал он эти слова, как
в зале раздался свист, шиканье, шипенье, крики: «вон! долой!» и даже… площадные ругательства.
— Ступайте
читать свои лекции
в Третье Отделение! Там вас будут слушать! — пронзительно визжала Лидинька, стоя на стуле, среди поднявшейся толпы.
— А о чем пишет-то? Покажи, душа моя…
прочти, пожалуйста! — ласково приступил Малгоржан,
в котором сила любопытства значительно умягчила на время силу враждебности к сотоварищу.
Маленький математик
прочел все это и
в величайшем недоумении только пожал плечами.
Бейгуш, по всегдашней привычке, кивнул им головою, но те не ответили на поклон, и не то чтобы отвернулись от него, не то чтобы сделали вид, будто не узнают его; напротив, оба прямо и твердо глядели ему
в глаза, и
в их взоре он ясно
прочел то же самое презрение, то же самое имя «изменника».