Неточные совпадения
Другую партию составляли, в некотором роде, плебеи: два-три молодых средней руки помещика, кое-кто из учителей гимназии, кое-кто из офицеров да чиновников, и эта партия оваций
не готовила, но чутко выжидала, когда первая партия начнет их, чтобы заявить свой противовес, как вдруг генерал с его адъютантом неожиданно был вызван телеграммой в Петербург, и по Славнобубенску
пошли слухи, что на место его едет кто-то новый, дабы всетщательнейше расследовать
дело крестьянских волнений и вообще общественного настроения целого края.
Многие пришли так себе, ни для чего, лишь бы поболтаться где-нибудь от безделья, подобно тому, как они
идут в маскарад, или останавливаются поглазеть перед любой уличной сценой; многие прискакали для заявления модного либерализма; но чуть ли
не большая часть пожаловала сюда с целями совсем посторонними, ради одной демонстрации, которую Полояров с Анцыфровым почитали в настоящих обстоятельствах
делом самой первой необходимости.
Мысль одобрена, но в исполнении своем остановилась за тем лишь, что решительно никто
не мог придумать, кому бы, в самом
деле, и зачем, и о чем именно
послать телеграмму?
Насчет стипендии
дело пошло зажимисто и разыгралось более как-то в молчанку, потому что
идет оно скорее по части именитого купечества да на счет откупщика и головы градского; а вот мысль об адресе признана весьма
не дурною, и тем паче, что адрес —
дело вполне современное и для кармана
не убыточное.
Думают, что все так глупы и слепы, что никто ничего
не замечает!» Фелисата Егоровна в ужасе качает головой, и
идет рассказывать — как противная Ярыжникова, в неприличной позе, за кулисами шепталась и целовалась, и обнималась со своим аманом, а на следующий
день весь город уже уверял, что madame Ярыжникова делала в кулисах такое, про что и сказать невозможно.
Но как бороться и в особенности как выжить, если под него, что называется, иголки
не подточишь, если этот старик на виду у всех,
идет себе тихо, но верно своею прямою дорогою и честно делает свое
дело!
День был прекрасный. В саду пестрело много гуляющих. Юноша пытливо и притом с особенною выразительностью вглядывался во многие лица, стараясь разгадать:
не один ли из них это
идет мимо него.
При дальнейших размышлениях выходило, что и у Нюточки
не совсем-то ловко взять деньги: станет подозревать, догадается,
пойдут слезы, драмы и прочее, а лучше махнуть так, чтоб она узнала об этом только по письму, уже после отъезда; тогда
дело короче будет.
— Ну, для моего, я надеюсь, найдется! — с полною уверенностью заметил Ардальон. —
Дело, говорю вам, очень важное, и вы будете мне даже весьма благодарны за то, что я
не пошел с ним помимо вас.
— Можете! — согласился Полояров. — А где, позвольте узнать, — где у вас на все на это свидетели найдутся? Дело-то ведь у нас с глазу на глаз
идет, а я — мало ль зачем мог приходить к вам! Кто видел? кто слышал? Нет-с, почтеннейший, ни хера вы на этом
не возьмете! И мы ведь тоже
не лыком шиты! А вы лучше, советую вам, эдак душевно, по-Божьи! Ну-с, так что же-с? — вопросительно прибавил он в заключение, — говорите просто: желаете аль нет?
— А мне угодно сказать тебе, что ты дура! Как есть дура-баба несуразая! Ведь пойми, голова, что я тебе за этот самый твой пашквиль
не то что тысячу, а десяти, пятнадцати тысяч
не пожалел бы!.. Да чего тут пятнадцать! И все бы двадцать пять отдал! И за тем
не постоял бы, кабы
дело вкрутую
пошло! Вот лопни глаза мои, чтоб и с места с этого
не сойти, когда лгу… А потому что как есть ты дура,
не умел пользоваться, так будет с тебя и двух с половиною сотенек. Вот ты и упустил всю фортуну свою! Упусти-ил!
— Нет,
не все! Уж про поляка ты мне лучше и
не говори. Поляка, брат, я знаю, потому в этой самой их Польше мы три года стояли. Первое
дело — лядащий человек, а второе
дело, что на всю-то их Польшу комар на хвосте мозгу принес, да и тот-то бабы расхватали! Это слово
не мимо
идет!
Если уж москали, наши заклятые враги, наши палачи, сами
идут очистительными жертвами в польский народный лагерь и бьются за польскую независимость, — разве этот факт
не освещает еще более пред глазами всего мира наше святое
дело?
А между тем в городе толковали, что несколько гвардейских полков заявляют сильное движение в пользу студентов и положительно отказываются
идти, если их
пошлют против них; что студентов и многих других лиц то и
дело арестовывают, хватают и забирают где ни попало и как ни попало, и
днем, и ночью, и дома, и в гостях, и на улице, что министр
не принял университетской депутации с адресом.
— Полноте, успокойтесь, говорю вам, — продолжал Свитка. — Первый акт трагикомедии, можно сказать, кончен… ну, и
слава Богу!.. Полноте же, будьте мужчиной!.. Пойдемте ко мне и потолкуем о
деле… Я довезу вас… Я
не отпущу вас теперь одного: вы слишком взволнованы, вы можете наделать совершенно ненужных глупостей. Давайте вашу руку!
— Об этом
не заботьтесь! Об этом предоставьте заботу другим! — успокоительно и авторитетно отвечал Свитка. —
Дело можно устроить и так, что все обойдется пустяками. Для этого руки найдутся, а спрятать вас необходимо, собственно, на первое только время, пока там
идет вся эта передряга. Погодите: угомонятся.
— Да, иногда, — согласился бравый поручик, — но отнюдь
не в гражданской службе. В военной иное
дело. Чем больше будет у нас развитых, образованных офицеров, тем успешнее
пойдет пропаганда: солдаты, во-первых,
не пойдут тогда против крестьян, когда те подымутся всею землею; во-вторых, образованные офицеры
не помешают освободиться и Польше. Разовьете вы как следует пропаганду между офицерами — вы облегчите революцию и вызовете ее гораздо скорее. Образованный офицер
не пойдет против поляков.
Коли победим — честь нам и
слава, а нет — история тоже
не забудет нас, да и собственное сознание останется, что погибли по крайней мере
не бесславно, а за честное
дело, за братскую свободу.
— Время своим чередом, а успокоения, пожалуй, что и
не нужно теперь, — возразил Колтышко. — Будут составляться кружки, тайные братства, потайная пресса будет давать направление — и для того, и для другого есть уже достаточно подготовленных деятелей, — стало быть, пропаганда
пойдет своей дорогой, если еще даже
не сильнее. А
дело это, кроме пробного шара, неожиданно дало теперь еще и положительные, хорошие результаты: оно озлобило молодежь, во-первых, во-вторых, — общественное мнение…
Свитка опять толкнул его ногою, но на сей раз почти напрасно, так как восточный человек
не домекнулся, в чем суть, и подумал, что
дело идет, вероятно, о каком-нибудь литераторе старого времени.
— Да, да!..
дело вообще
не дурно
идет! — говорил он. — То, что пан ведет в салонах, Свитка проводит в коммунах! я — и там, и сям, а больше в казармах, то есть так себе, исподволь, в батарейной школе, потому тут большая осторожность нужна.
Но…
дни шли за
днями, ареста
не последовало — и члены мало-помалу совсем успокоились.
— Нет, брат, ты ответь!.. Я ведь говорю тебе серьезно,
не на ветер! Только ты постой наперед! Так
дела не делаются. А ты вот что: хочешь
идти со мной на условие?
28-го мая был праздник, Духов
день. Торговля на Апраксином дворе на сей раз
шла весьма незначительная. Большинство лавок и ларей оставались запертыми. Впрочем, кое-кто поторговывал, и по всем направлениям рынка бродили сторожа; а потому купечество надеялось, что угроза
не будет исполнена.
Андрей Павлович Устинов в этот
день обедал у Стрешневых. Еще сидели за столом, когда принесена была весть, что Толкучий горит. Через полчаса опять прибежала горничная и объявила, что пожар — страсти какой! что в Петербурге отродясь такого и
не видано! Татьяне Николаевне вздумалось
пойти поглядеть, что там такое делается, и она отправилась вместе с Устиновым.
— Вы полагаете? — сказал он. — Говорят тоже, будто русские студенты, но я этого
не полагаю. Чтó же касается до поляков, то у них пока еще,
слава Богу, есть другие средства борьбы; а на это
дело и из своих, из русских, найдется достаточно героев.
Ночью
не дозволяют ходить по тротуарам,
днем не пускают во дворы и на лестницы, пока
не скажешь, к кому
идешь — тогда один из дворников отправляется по следам и доводит до самой двери.
Бейгуш смутился и потупил взгляд. Эта встреча словно обожгла его. — «Нет, жить так далее, продолжать бесконечно выносить такие взгляды… Нет, это невозможно!» — решил он сам с собою. «Если бы ты
не верил в
дело,
не сочувствовал ему, — ну, тогда куда б ни
шло еще!.. Но любя их всех, страдая с ними одною болью,
деля их мысли, их убеждения, молясь одному Богу, слыть между ними „изменником“, добровольно лишить себя честного имени поляка… нет, это невозможно!» — повторил себе еще раз Бейгуш.