Неточные совпадения
Для их же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина,
а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их же выгоды, —
а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот,
как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали,
а прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна быть за золотой строчкой…
— Вот, слухи между ними пошли, что «енарал с Питеру» приедет им «волю заправскую читать»… Полковник вынужден вчера эстафетой потребовать войско,
а они, уж Бог знает
как и откуда, прослышали о войске и думают, что это войско и придет к ним с настоящею волею, —
ну, и ждут вот, да еще и соседних мутят, и соседи тоже поприходили.
— Да помилуйте, барон, — горячо начал Непомук,
как бы слегка оправдываясь в чем-то, — третьего дня мы получили от тамошнего исправника донесение, что, по дошедшим до него слухам, крестьяне этих деревень толкуют между собой и о подложной воле, —
ну, полковник тотчас же и поехал туда… дали знать предводителю… исправник тоже отправился на место…
а теперь вдруг — опять бунт, опять восстание!..
—
Ну, так — правое плечо вперед и — марш ко мне в мое логово! Испием сначала пива, по-старому,
а потом потолкуем. Повествуй мне,
как, что, почему и зачем и давно ли ты здесь?
Физиономии двух достойных друзей начало уже кисло коробить и передергивать от опасения:
а ну,
как он вдруг, при всех-то, нам и не подаст руки?
—
Ну, уж я вам доложу-с — по моему крайнему убеждению вот
как выходит, — заговорил Полояров, — я поляков люблю и уважаю; но коли поляк раз вошел на эдакую службу, так уж это такой подлый кремень, который не то что нас с вами,
а отца родного не пощадит! Это уж проданный и отпетый человек! в нем поляка ни на эстолько не осталось! — заключил Ардальон, указывая на кончик своего мизинца, — и все безусловно согласились с его компетентным мнением.
— «Ухмыляюсь» я,
как вы выразились, тому, — начала она еще с большим спокойствием, — что мне жалко вас стало.
Ну, что вы нас, девчонок, удивляете вашим радикализмом!.. Это не трудно.
А жалко мне вас потому, что вы сами ведь ни на горчичное зерно не веруете в то, что проповедуете.
—
Ну,
а прошлое-то его
какое? — полюбопытствовал Хвалынцев.
— Гм… вот
как!.. Это неудобно… неудобно!
Ну,
а если б от него перенять как-нибудь школу в другие руки, понадежнее?
— Подумаем и придумаем, с Божьею помощью! — сказал он, покорно склоняя голову,
как пред высшей волей Провидения. — Сказано: толцыте и отверзится, ищите и обрящете —
ну, стало быть, и поищем!
А если что нужно будет, я опять уведомлю пана.
— Эх!..
Как же это так! — с раздумчивым сожалением прицмокнул да покачал головою опешенный Петр Петрович. —
Ну, жаль, очень жаль!.. Ее превосходительство была так милостива, сама даже предложила… Мы так надеялись… Очень, очень жаль…
А участие ее много помогло бы доброму делу… Много помогло бы!
—
Ну, вот вздор
какой, «не помню»!.. На прошлой неделе читал же у меня в классе,
а тут вдруг «не помню»!.. Э, батюшка, я не знал, что вы такой трус!
— Да что «ну-с»… «Ну-с» по-немецки значит орех!
А я нахожу, что все это глупость!
Какая тут дуэль? По-моему, просто: коли повздорили друг с другом,
ну возьми друг друга да и потузи сколько душе твоей угодно!.. Кто поколотил, тот, значит, и прав!..
А то что такое дуэль, я вас спрашиваю? Средневековый, феодально-аристократический обычай!
Ну, и к черту бы его!.. Но в этом в Подвиляньском все-таки этот гонор еще шляхетский сидит, традиции, знаете, и прочее… Так вот, угодно, что ли, вам драться?
—
Ну, брат Андрюша, вставай! просыпайся! — разбудил учителя Хвалынцев, вернувшись к нему в половине десятого: — дело всерьез пошло!..
Как ни глупо,
а драться, кажись, и взаправду придется.
— Господи Боже мой! — продолжал он, — двадцать лет знаю человека, встречаюсь каждый день, и все считал его русским,
а он вдруг, на тебе, поляк оказывается! Вот уж не ожидал-то! Ха-ха-ха!
Ну, сюрприз! Точно что сюрприз вы мне сделали!
А ведь я
какое угодно пари стал бы держать, что славнобубенский стряпчий наш Матвей Осипыч — русак чистокровный!.. Ведь я даже думал, что он из поповичей!
Майор снова начинал тревожиться и сердиться. «Ведь эдакая, право, скверная, упрямая девчонка! Характер-то
какой настойчивый!.. Это хочет, чтобы я покорился, чтобы я первым прощения просил да по ее бы сделал…
Ну, уж нет-с, извините! Этого не будет! Этого нельзя-с!.. Да-с, этого нельзя-с!.. Из-за пустой поблажки да честных, хороших людей обижать, это называется бабством!
А я не баба, и бабой не буду!.. Да-с, не буду бабой я! вот что!»
—
Как, Боже мой, где? У Ардальона Михайловича, — ответила она все с тою же деланою улыбкой. — Да чего ты такой странный, папахен? Ровно ничего такого особенного не случилось, чтобы в священный ужас приходить! Повздорили мы с тобой вчера немножко,
ну что же делать, всяко бывает! Вчера повздорили,
а сегодня помиримся.
«
А ну,
как поймают,
как все это раскроется, обнаружится? тогда что?..
— Если хотите поступать, я могу объяснить вам все дело,
как и что, одним словом, весь ход, всю процедуру… Научу,
как устроиться, заочно с профессорами познакомлю, то есть дам их характеристики…
Ну,
а кроме того, есть там у меня товарищи кое-какие, могу познакомить, дам письма, это все ведь на первое время необходимо в чужом городе.
— Да, да; вообще в воздухе, кажись, сильно попахивает чем-то, — согласился Свитка; — но все-таки, мне кажется, что все эти бунты не приведут ни к чему большому без последовательной агитации… В этом деле,
как и во всех других, нужна система, план;
а без него будут одни только отдельные вспышки. Если бы тут какая-нибудь организация была,
ну тогда другое дело.
— Дело в том, что дня через два-три мы отправимся с вами по Поволжью: где пешочком, где на лодочке,
а где и конно,
как случится;
ну, и станем мужичкам православным золотые грамоты казать. Понимаете-с? — прищурился Свитка. — Нынче вечером будьте у меня: я покажу вам экземплярчик, и вообще потолкуем, условимся,
а пока прощайте, да помните же хорошенько все, чтó сказал я вам.
— Не желаю, — тихо и
как бы стыдливо сказал, наконец, Верхохлебов, упорно глядя на ковер сильно потупленными глазами. В эту минуту у него просто дух захватило, «
а ну,
как хватит, каналья, сейчас такую цифрищу, от которой семь кругов огненных в глазах заколесятся?!»
«Что же, коли напечатать ее? — грустно раздумывал Полояров, очутясь уже вне кабинета, — ведь тут не более
как два с половиной листа печатных,
а дадут за них…
ну, много-много, коли по пятидесяти с листа… И то уж красная плата! Значит, за все сто двадцать пять,
а гляди, и того меньше будет… Что ж, пятьсот рублей цена хорошая, ведь это выходит по двести с листа. Да такой благодати вовек не дождешься!
Ну его к черту, помирюсь и на этом!»
«
А ну,
как напечатает! — волновался он в нерешимости. — Ведь скандал-то
какой! Скандалище!..
А тут Анна…
а тут срам, позор… да и следствие, пожалуй!.. Вернуть его нешто? Уж куда ни шла тысяча! Дам ему!»
—
Ну, нет, милый! Это ты, должно, блазное слово молвишь! Чтобы русский человек малых ребят стал штыком колоть, этого ни в жизнь невозможно! Вот у нас, точно что бывало, злотворцы наши, чиновники земские понаедут, молельни позапирают, иконы святые отберут, иной озорник и надругательство
какое сотворит, это все точно бывает об иную пору,
а чтобы баб с ребятами в церкви колоть — это уж неправда!
—
А как же насчет теперича лесу,
ну и опять же всяко хозяйство надо обзавести себе, избу поставить, скотинку там, что ли — без того нельзя же ведь, хоша и солдату, али дворовому. Это-то
как же? Сказано про то аль нет?
— В чем? И сам не знаю, ваше сиятельство! — вздохнул и развел руками философ. — Но вы,
как и я же, успели уже, вероятно, заметить, что здесь все
как будто в чем-то виноваты пред вашим сиятельством;
ну,
а я человек мирской и вместе со всеми инстинктивно чувствую себя тем же и говорю: «виноват!» Я только, ваше сиятельство, более откровенен, чем другие.
— Да ведь это все так себе, одни слова только или от нечего делать! Задача в жизни!.. легко сказать!.. И все мы любим тешить себя такими красивыми словами. Оно и точно: сказал себе «задача в жизни» — и доволен,
как будто и в самом деле одним уже этим словом что-то определено, что-то сделано,
а разобрать поближе — и нет ничего!
Ну,
какая, например, ваша задача в жизни? Простите за вопрос! — улыбнулся Хвалынцев.
— Что ж, может быть, с своей точки зрения и Лидинька права, — пожала плечами Стрешнева, —
как права и мать Агафоклея. Я, Константин Семенович, понимаю это дело так, — продолжала она. — Прожить свою жизнь так, чтобы ни своя собственная совесть, ни людская ненависть ни в чем не могли упрекнуть тебя,
а главное — собственная совесть. Для этого нужно немножко сердца, то есть человеческого сердца, немножко рассудка да искренности.
Ну, вот и только.
— Рецепт не особенно сложен, — возразил Хвалынцев, — и был бы очень даже хорош, если бы сердце не шло часто наперекор рассудку, вот,
как у меня, например, рассудок говорит: поезжай в Петербург, тебе, брат, давно пора,
а сердце, быть может, просит здесь остаться. Что вы с ним поделаете!
Ну и позвольте спросить вас, что бы вы сделали, если бы, выйдя замуж да вдруг… ведь всяко бывает! — глубоко полюбили бы другого?
— Чтó бы я сделала? — медленно проговорила она. — Во-первых, я бы не вышла иначе замуж,
как только убедясь прежде в самой себе, что я точно люблю человека, что это не блажь, не вспышка, не увлечение,
а дело крепкое и серьезное.
Ну, и после этого… мне бы уж, конечно, не пришлось полюбить другого.
—
А так,
как есть, настоящую коммуну, на основании социалистов. Ведь вы, сударь мой, вероятно, маракуете кое-что в социалистах?..
Ну, там, знаете, Фурье, Сен-Симон, Бюхнер, Молешот, Прудон…
ну, там, Фохт еще…
ну, и прочие — маракуете?
—
Ну, это так, одна только любезная фраза! — улыбнулась Цезарина, —
а шутки в сторону; я думаю, вы таки скучаете. Ведь он так усердно посвятил себя занятиям с моим сыном, — обратилась она к Чарыковскому, — так ревностно предался своему делу, что вот уже более недели,
как никуда не показывается, никуда даже из дому не выходит!
— Во-первых, везде есть свои фанатики, — заговорил он; — и смотрите на них не более
как на фанатиков. Случалось ли вам как-нибудь, например, вколачивая гвоздь, хватить нечаянно молотком по пальцу и в первое мгновение, с досадой,
а то еще и выругавшись, швырнуть от себя молоток?
Ну, за что вы изругали молоток? Ведь он не виноват, он только орудие, но вы выругали его, потому что это орудие причинило вам боль, вы ведь сделали это почти бессознательно, не так ли?
Ну,
а убыль нескольких голов нисколько не повредит общему великому строю дела, потому что главные нити и пружины — ух,
как далеко и высоко от нас, грешных!..
«
Ну,
как бы то там ни было,
а уж теперь поздно!» — злобно решил он, вставая с извозчика перед домом, где жили Стрешневы. «Пусть оно и нехорошо… Пусть даже подло, но… Цезарина… Это женщина, которая и из подлеца сделает честного человека, и из честного — подлеца!..
А она для меня все!.. Помоги же мне, Цезарина!»
—
Ну, и разумеется, клубничка!
А вы
как полагали?.. Батюшка мой, я вам скажу-с, — ударяя себя в грудь и тоже входя в азарт, говорил Полояров, — я вам скажу-с, по моему убеждению, есть в мире только два сорта людей: мы и подлецы!
А поэты там эти все, артисты, художники, это все подлецы! Потому что человек, воспевающий клубничку и разных высоких особ,
как, например, Пушкин Петра,
а Шекспир Елизавету — такой человек способен воровать платки из кармана!
—
А пятьдесят тысяч и того еще вкуснее? — подмигнул Свитка. —
Ну,
а что?
как?.. Кажись, что крепость обложена, мины кой-куда подведены и атака подвигается?
— Да и я ведь серьезно! — отозвался Ардальон. — Я вас к тому спрашиваю про Дарвина, что ежели бы вы что-нибудь дельное вычитали из него, так поняли бы, что это ваше естественное назначение,
как самки, и тогда бы вы не стали творить драм и романов из-за такого пустяка. Отец!..
Ну, что ж такое отец? При чем он-то тут в этом процессе? Тут дело акушерки,
а не отца! И зачем это вдруг понадобилось вам скрывать от него? Не понимаю!
— Могу! — ответил он решительно и даже не без веселости. — Се сон де пустяки. Мы всю эту штуку вам во
как обделаем! И овцы будут целы, и волки сыты. Это я все могу,
а только ты, Нюта, не сердись. Дутье-то в сторону!
А лучше протяни-ка лапку старому другу!.. Честно и открыто протяни! От сердца!
Ну, Нюта!.. Что же?.. Я жду!.. — ласково понудил он, после короткого выжидательного молчания, подставив ей свои ладони. — Хочешь услуги от меня, так мирись!
—
Ну,
как сдадим в Воспитательный, там пущай и крестят его
как хотят,
а нам, мать моя, некогда такими пустяками заниматься!
—
Ну, ладно, ладно! —
как бы соглашаясь, замахал рукой Полояров и в то же время выразительно подмигнул акушерке: дескать, пусть ее болтает,
а мы таки свое сделаем.
— Да вот, приглядываю по силам; уж и то, говорю вам, всю практику бросила на это время… Оставить-то не на кого….
Ну, тоже доктор — спасибо ему — навещает пока,
а что господин Полояров, так очень даже мало ездят; я просто удивляюсь на них… Эдакой, подумаешь, ученый, умный человек, писатель, и никакого сострадания!..
Как даже не грешно!..
Но вместе с уважением на сто же градусов возвысился и страх некоторых коммунистов: «
а ну,
как и меня так же сжамкают?» За что бы, собственно, сжамкать Малгоржана или Анцыфрова — этого ни Малгоржан, ни Анцыфров и сами не ведали, но почему же, казалось им, и не сжамкать, если сжамкали Луку?
— «
А ну,
как отпечатают?!» Эта мысль приводила его в содрогание: если отпечатают, тогда в журнальном мире погибла его репутация, тогда эти канальи Фрумкины сделают, что и статей его, пожалуй, принимать не станут; тогда по всем кружкам, по всем знакомым и незнакомым, по всем союзникам, друзьям и врагам самое имя его эти Фрумкины пронесут, яко зол глагол.
— Не стоит благодарности-с, ваше превосходительство… Помилуйте-с… Мой долг… рад живот положить!..
Какое распоряжение изволите теперь сделать-с?.. В острог?.. — Очень хорошо-с.
Ну, любезнейшие, пожалуйте-с!.. Милости просим на казенное содержание!..
А что? Будете теперь сомневаться, от кого мы письма получаем? Будете требовать отчетов? ась?..
—
А я только вчера из Варшавы, — говорил он Бейгушу, фланерски ухватя его под руку и направляя праздные стопы свои в одну с ним сторону. —
Ну, душа моя, дела наши идут пока отлично! Наязд сконфужен, потерял и руки, и голову, и нос опустил на квинту!.. Варшава теперь чудо что такое!.. Эдакая пестрота, движение, чамарки, кунтуши, конфедератки, буты, то есть просто душа радуется!.. Доброе времечко!
Ну,
а ты
как?.. Что семейная сладость и прочее?..
а?
— Король бит!
А что? — обратился к ней Слопчицький, —
а что? Не говорил я вам, что
как добрый враг поражаю москалей на картах?.. хе-хе!..
А вы мне не верили!..
Ну, так вот же вам! Рублишко имею за вами.
—
Ну меньше нет. Пожалуйте сдачи,
а то и на извозчика не будет, — сказал он, кладя на стол бумажку. —
А может, хотите еще попытать счастья? — заманчиво подмигнул ей пан грабя. — Вишь, вам все идет «любишь да любишь!»
Какая, право, счастливая! И в жизни везет, и в картах везет, и в любви везет! Так что же, угодно еще немножко?
—
Ну,
а как там-тo?.. — любопытно вопрошает знакомец. —
Как держали-то вас?
как обращались?..