Неточные совпадения
— Что это с ним? — спрашивала
мать себя и других. Дядя
Максим внимательно вглядывался в лицо мальчика и не мог объяснить его непонятной тревоги.
Мать вела его за руку. Рядом на своих костылях шел дядя
Максим, и все они направлялись к береговому холмику, который достаточно уже высушили солнце и ветер. Он зеленел густой муравой, и с него открывался вид на далекое пространство.
Яркий день ударил по глазам
матери и
Максима. Солнечные лучи согревали их лица, весенний ветер, как будто взмахивая невидимыми крыльями, сгонял эту теплоту, заменяя ее свежею прохладой. В воздухе носилось что-то опьяняющее до неги, до истомы.
Он начинал расспрашивать обо всем, что привлекало его внимание, и
мать или, еще чаще, дядя
Максим рассказывали ему о разных предметах и существах, издававших те или другие звуки.
Дядя
Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда на глазах
матери являлись слезы, а лицо ребенка бледнело от сосредоточенных усилий, тогда
Максим вмешивался в разговор, отстранял сестру и начинал свои рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Мальчик смеялся, слушая эти описания, и забывал на время о своих тяжелых попытках понять рассказы
матери. Но все же эти рассказы привлекали его сильнее, и он предпочитал обращаться с расспросами к ней, а не к дяде
Максиму.
Маленькая знакомка Петра представляла в себе все черты этого типа, который редко вырабатывается жизнью и воспитанием; он, как талант, как гений, дается в удел избранным натурам и проявляется рано.
Мать слепого мальчика понимала, какое счастье случай послал ее сыну в этой детской дружбе. Понимал это и старый
Максим, которому казалось, что теперь у его питомца есть все, чего ему еще недоставало, что теперь душевное развитие слепого пойдет тихим и ровным, ничем не смущаемым ходом…
Оба, и
мать и сын, так были поглощены своим занятием, что не заметили прихода
Максима, пока он, в свою очередь, очнувшись от удивления, не прервал сеанс вопросом...
Мать смотрела на сына с печалью в глазах. Глаза Эвелины выражали сочувствие и беспокойство. Один
Максим будто не замечал, какое действие производит шумное общество на слепого, и радушно приглашал гостей наведываться почаще в усадьбу, обещая молодым людям обильный этнографический материал к следующему приезду.
Он слышал также в открытое окно, как
мать и Эвелина о чем-то спорили с
Максимом в гостиной.
В голосе
матери он заметил мольбу и страдание, голос Эвелины звучал негодованием, а
Максим, казалось, страстно, но твердо отражал нападение женщин.
Если б я мог увидеть таким образом
мать, отца, тебя и
Максима, я был бы доволен…
— Вот-вот! — сказал
Максим. — Ты понял разницу. Когда-то, — ты был еще ребенком, —
мать пыталась объяснить тебе звуками краски.
Что именно он видел, и как видел, и видел ли действительно, — осталось совершенно неизвестным. Многие говорили ему, что это невозможно, но он стоял на своем, уверяя, что видел небо и землю,
мать, жену и
Максима.
Тогда вдруг внешние звуки достигли его слуха в своей обычной форме. Он будто проснулся, но все еще стоял, озаренный и радостный, сжимая руки
матери и
Максима.
Неточные совпадения
«У меня ль не житье! — дивится
Максим Иванович, — у
матери босой бегал, корки жевал, чего ж он еще пуще прежнего хил?» А учитель и говорит: «Всякому мальчику, говорит, надо и порезвиться, не все учиться; ему моцион необходим», и вывел ему все резоном.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье
Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и
матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
Глядим мы с
матерью на
Максима, а он не похож на себя, багровый весь, пальцы разбиты, кровью сочатся, на висках будто снег, а не тает — поседели височки-то!
Ведь когда
мать на земле обижают — в небесах
матерь божия горько плачет!» Ну, тут
Максим схватил меня на руки и давай меня по горнице носить, носит да еще приплясывает, — силен был, медведь!
Мать твоя все пуговицы на кофте оборвала, сидит растрепана, как после драки, рычит: «Уедем,
Максим!