Неточные совпадения
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада
и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну
и пан тоже себе думает…
И пришел на этот раз из лесу лесник
Роман, да
и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее,
и ему хлеб…» Вот он как говорит, а громада ему отвечает: «Бери!» Он
и взял. Так я с тех самых пор в лесу
и остался.
Так мы
и жили вдвоем.
Роман в лес уйдет, а меня в сторожке запрет, чтобы зверюка не съела. А после дали ему жинку Оксану.
Призвал его на село, да
и говорит: «Вот что, говорит, Ромáсю, женись!» Говорит пану
Роман сначала: «А на какого же мне биса жинка?
Ну а
Роман, известно, в лесу вырос, обращения не знал,
и пан на него не очень сердился.
— Не хочу я, — отвечал
Роман, — не надо мне ее, хоть бы
и Оксану! Пускай на ней черт женится, а не я… Вот как!
Вот
Роман было обрадовался, повеселел. Встал на ноги, завязал мотню
и говорит...
Эге, он порой
и пану спуску не давал. Вот какой был
Роман! Когда уж осердится, то к нему, бывало, не подступайся хотя бы
и пан. Ну а пан был хитрый! У него, видишь, другое на уме было. Велел опять
Романа растянуть на траве.
— Я, — говорит, — тебе, дураку, счастья хочу, а ты нос воротишь. Теперь ты один, как медведь в берлоге,
и заехать к тебе не весело… Сыпьте ж ему, дураку, пока не скажет: довольно!.. А ты, Опанас, ступай себе к чертовой матери. Тебя, говорит, к обеду не звали, так сам за стол не садись, а то видишь, какое
Роману угощенье? Тебе как бы того же не было.
А
Роман уж
и не на шутку осердился, эге! Его дуют-таки хорошо, потому что прежние люди, знаешь, умели славно канчукáми шкуру спускать, а он лежит себе
и не говорит: довольно! Долго терпел, а все-таки после плюнул...
Ну а после ничего, притерпелся. Оксана, бывало, избу выметет
и вымажет чистенько, посуду расставит: блестит все, даже сердцу весело.
Роман видит: хорошая баба, — помаленьку
и привык. Да
и не только привык, хлопче, а стал ее любить, ей-богу, не лгу! Вот какое дело с
Романом вышло. Как пригляделся хорошо к бабе, потом
и говорит...
Вот как говорит
Роман, да не то, что говорит, а так как раз
и сделал: вырыл могилку
и похоронил.
Так то ж
и есть та самая сосна, где
Роман диты́ну зарыл.
Вот выздоровела Оксана, все на могилку ходила. Сядет на могилке
и плачет, да так громко, что по всему лесу, бывало, голос ее ходит. Это она так свою диты́ну жалела, а
Роман не жалел диты́ну, а Оксану жалел. Придет, бывало, из лесу, станет около Оксаны
и говорит...
Вот уже Оксана
и не любила, когда он так говорил. Перестанет, бывало, плакать
и начнет его нехорошими словами «лаять». Ну,
Роман на нее не сердился.
А таки говорила мне баба Федосья, когда я за нею на село ходил: «Что-то у тебя,
Роман, скоро диты́на поспела!» А я говорю бабе: «Как же мне таки знать, скоро ли или нескоро?..» Ну а ты все же брось голосить, а то я осержусь, то еще, пожалуй, как бы тебя
и не побил.
Она его, бывало,
и поругает,
и по спине ударит, а как станет
Роман сам сердиться, она
и притихнет, — боялась.
Вот я выбежал из хаты, смотрю: подъехал пан, остановился,
и доезжачие стали;
Роман из избы вышел, подержал пану стремя: ступил пан на землю.
Роман ему поклонился.
Не умел, видишь ты,
Роман пану как следует ответить. Дворня вся от его слов засмеялась
и пан тоже.
Вот
и пошли в хату пан
и Опанас,
и Роман без шапки за ним, да еще Богдан — старший доезжачий, верный панский слуга.
Роман услыхал это слово, повернулся к Опанасу
и говорит ему...
Вот какое слово сказал ему Опанас! Пан даже ногою топнул, Богдан покачал головою, а
Роман подумал с минуту, потом поднял голову
и посмотрел на пана.
Повернулся пан
и пошел из избы; а под деревом доезжачие уж
и закуску сготовили. Пошел за паном Богдан, а Опанас остановил
Романа в сенях.
Посмотрел
Роман на козака
и спрашивает...
— Добре, — говорит
Роман. — Соберусь на охоту, рушницу не дробью заряжу
и не «леткой» на птицу, а доброю пулей на медведя.
Вот
и они вышли. А уж пан сидит на ковре, велел подать фляжку
и чарку, наливает в чарку горелку
и подчивает
Романа. Эге, хороша была у пана
и фляжка
и чарка, а горелка еще лучше. Чарочку выпьешь — душа радуется, другую выпьешь — сердце скачет в груди, а если человек непривычный, то с третьей чарки
и под лавкой валяется, коли баба на лавку не уложит.
Эге, говорю тебе, хитрый был пан! Хотел
Романа напоить своею горелкой допьяна, а еще такой
и горелки не бывало, чтобы
Романа свалила. Пьет он из панских рук чарку, пьет
и другую,
и третью выпил, а у самого только глаза, как у волка, загораются, да усом черным поводит. Пан даже осердился.
— А с чего ж мне, —
Роман ему отвечает, — плакать? Даже, пожалуй, это нехорошо бы было. Приехал ко мне милостивый пан поздравлять, а я бы таки
и начал реветь, как баба. Слава богу, не от чего мне еще плакать, пускай лучше мои вороги плачут…
Посмотрел
Роман на него
и говорит пану...
— Ну, собирайся,
Роман! Хлопцы, садитесь на коней!
И ты, Опанас, поезжай с ними, — будет уж мне твоих песен слушать!.. Хорошая песня, да только никогда того, что в ней поется, на свете не бывает.
Не успел пан ответить, вскочил Опанас в седло
и поехал. Доезжачие тоже на коней сели.
Роман вскинул рушницу на плечи
и пошел себе, только, проходя мимо сторожки, крикнул Оксане...
Отворил пан двери, с рушницей выскочил, а уж в сенях
Роман его захватил, да прямо за чуб, да об землю… Вот видит пан, что ему лихо,
и говорит...
— Не печалься за нас, пане, — говорит Опанас, —
Роман будет на болоте раньше твоих доезжачих, а я, по твоей милости, один на свете, мне о своей голове думать недолго. Вскину рушницу за плечи
и пойду себе в лес… Наберу проворных хлопцев
и будем гулять… Из лесу станем выходить ночью на дорогу, а когда в село забредем, то прямо в панские хоромы. Эй, подымай, Ромасю, пана, вынесем его милость на дождик.
Забился тут пан, закричал, а
Роман только ворчит про себя, как медведь, а козак насмехается. Вот
и вышли.
А когда
и с другими товарищами заходил, — всегда его Оксана
и Роман принимали.
Неточные совпадения
«Льны тоже нонче знатные… // Ай! бедненький! застрял!» // Тут жаворонка малого, // Застрявшего во льну, //
Роман распутал бережно. // Поцаловал: «Лети!» //
И птичка ввысь помчалася, // За нею умиленные // Следили мужики…
Роман сказал: помещику, // Демьян сказал: чиновнику, // Лука сказал: попу. // Купчине толстопузому! — // Сказали братья Губины, // Иван
и Митродор. // Старик Пахом потужился //
И молвил, в землю глядючи: // Вельможному боярину, // Министру государеву. // А Пров сказал: царю…
Роман сказал: помещику, // Демьян сказал: чиновнику, // Лука сказал: попу, // Купчине толстопузому, — // Сказали братья Губины, // Иван
и Митродор.
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки: // Ведро вина поставили, // Горой наклали хлебушка //
И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. //
Роман за караульного // Остался у ведра, // А прочие вмешалися // В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…
Косушки по три выпили, // Поели —
и заспорили // Опять: кому жить весело, // Вольготно на Руси? //
Роман кричит: помещику, // Демьян кричит: чиновнику, // Лука кричит: попу; // Купчине толстопузому, — // Кричат братаны Губины, // Иван
и Митродор; // Пахом кричит: светлейшему // Вельможному боярину, // Министру государеву, // А Пров кричит: царю!