Неточные совпадения
— Эге! — мотает дед головой. — Нет ни Захара, ни Максима, да и Мотря побрела в лес за коровой… Корова куда-то ушла, — пожалуй, медведи… задрали…
Вот оно
как, нет никого!
— Эге, знаю теперь, знаю, — говорит старик, принимаясь опять за лапоть. —
Вот старая голова,
как решето, ничего не держит. Тех, что давно умерли, помню, — ой, хорошо помню! А новых людей все забываю… Зажился на свете.
— Эге, это я знаю! Хорошо знаю,
как дерево говорит… Дерево, хлопче, тоже боится…
Вот осина, проклятое дерево, все что-то лопочет, — и ветру нет, а она трясется. Сосна на бору в ясный день играет-звенит, а чуть подымется ветер, она загудит и застонет. Это еще ничего… А ты
вот слушай теперь. Я хоть глазами плохо вижу, а ухом слышу: дуб зашумел, дуба уже трогает на поляне… Это к буре.
— Эге, я ж это знаю!.. Нынче, говорят, такие люди пошли, что уже ничему и не верят.
Вот оно
как! А я ж его видел,
вот как тебя теперь, а то еще лучше, потому что теперь у меня глаза старые, а тогда были молодые. Ой-ой,
как еще видели мои глаза смолоду!..
— А
вот, все равно,
как и теперь: сначала сосна застонет на бору…
Эге, хлопче,
вот он
какой сердитый!..
— Эге, хотел-таки! Так то ж он рассердился, зачем я в окно на него смотрю,
вот оно что. А если в его дела носа не совать, так и он такому человеку никакой пакости не сделает.
Вот он
какой, лесовик!.. А знаешь, в лесу от людей страшнее дела бывали… Эге, ей-богу!
—
Вот я тебе расскажу, хлопче, лесную нашу бывальщину. Было тут раз, на самом этом месте, давно… Помню я, ровно сон, а
как зашумит лес погромче, то и все вспоминаю… Хочешь, расскажу тебе, а?
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного.
Вот оно
как со мною было, эге!
Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…»
Вот он
как говорит, а громада ему отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я с тех самых пор в лесу и остался.
Вот он
какой был — ей-богу, правда!
Призвал его на село, да и говорит: «
Вот что, говорит, Ромáсю, женись!» Говорит пану Роман сначала: «А на
какого же мне биса жинка?
Ну, а тот настоящий был, из прежних…
Вот, скажу тебе, такое на свете водится, что сотни людей одного человека боятся, да еще
как!.. Посмотри ты, хлопче, на ястреба и на цыпленка: оба из яйца вылупились, да ястреб сейчас вверх норовит, эге!
Как крикнет в небе, так сейчас не то что цыплята — и старые петухи забегают…
Вот же ястреб — панская птица, а курица — простая мужичка…
Эге, сам таки захотел жениться на ней.
Вот какой человек был, ей-богу!
Эге, он порой и пану спуску не давал.
Вот какой был Роман! Когда уж осердится, то к нему, бывало, не подступайся хотя бы и пан. Ну а пан был хитрый! У него, видишь, другое на уме было. Велел опять Романа растянуть на траве.
Ну а после ничего, притерпелся. Оксана, бывало, избу выметет и вымажет чистенько, посуду расставит: блестит все, даже сердцу весело. Роман видит: хорошая баба, — помаленьку и привык. Да и не только привык, хлопче, а стал ее любить, ей-богу, не лгу!
Вот какое дело с Романом вышло.
Как пригляделся хорошо к бабе, потом и говорит...
—
Вот спасибо пану, добру меня научил. Да и я ж таки неумный был человек: сколько канчукóв принял, а оно,
как теперь вижу, ничего и дурного нет. Еще даже хорошо.
Вот оно что!
Вот как говорит Роман, да не то, что говорит, а так
как раз и сделал: вырыл могилку и похоронил.
Знаешь, хлопче,
вот же я тебе скажу: и до сих пор,
как солнце сядет и звезда-зорька над лесом станет, летает какая-то пташка, да и кричит.
Вот я и думаю: может, это зверь
какой невиданный так хорошо кричит.
Вот уж и слуг таких теперь тоже на свете нету: старый был человек, с дворней строгий, а перед паном,
как та собака.
И
вот они трое повернулись к Оксане. Один старый Богдан сел в углу на лавке, свесил чуприну, сидит, пока пан чего не прикажет. А Оксана в углу у печки стала, глаза опустила, сама раскраснелась вся,
как тот мак середь ячменю. Ох, видно, чуяла небóга, что из-за нее лихо будет.
Вот тоже скажу тебе, хлопче: уже если три человека на одну бабу смотрят, то от этого никогда добра не бывает — непременно до чуба дело дойдет, коли не хуже. Я ж это знаю, потому что сам видел.
Вот какое слово сказал ему Опанас! Пан даже ногою топнул, Богдан покачал головою, а Роман подумал с минуту, потом поднял голову и посмотрел на пана.
— Ох, Опанас, Опанас!
Вот какой на свете народ злой да хитрый! А я же ничего того, живучи в лесу, и не знал. Эге, пане, пане, лихо ты на свою голову затеял!..
—
Вот же вражий сын,
как здорово горелку хлещет, а сам и не моргнет глазом! Другой бы уж давно заплакал, а он, глядите, добрые люди, еще усмехается…
— Как-таки не помнить! Ото ж и говорю, что неумный человек был, не знал, что горько, что сладко. Канчук горек, а я его лучше бабы любил.
Вот спасибо вам, милостивый пане, что научили меня, дурня, мед есть.
—
Вот уж это и трудно: пора не ранняя, до болота далеко, а еще вдобавок и ветер по лесу шумит, к ночи будет буря.
Как же теперь такую сторожкую птицу убить?
Вот он
какую загадал загадку! А козак таки сразу и понял. И ответил козак пану песней. Ой, кабы и пан понял козацкую песню, то, может быть, его пани над ним не разливалась слезами.
Эй, хлопче, не довелось тебе слышать,
как играл Опанас Швидкий, а теперь уж и не услышишь!
Вот же и не хитрая штука бандура, а
как она у знающего человека хорошо говорит. Бывало, пробежит по ней рукою, она ему все и скажет:
как темный бор в непогоду шумит, и
как ветер звенит в пустой степи по бурьяну, и
как сухая травинка шепчет на высокой козацкой могиле.
Вот же, хлопче, будто и теперь я эту песню слышу и тех людей вижу: стоит козак с бандурой, пан сидит на ковре, голову свесил и плачет; дворня кругом столпилась, поталкивают один другого локтями; старый Богдан головой качает… А лес,
как теперь, шумит, и тихо да сумно звенит бандура, а козак поет,
как пани плачет над паном над Иваном...
— Ох, пане, пане, — говорит Опанас, — у нас говорят старые люди: в сказке правда и в песне правда. Только в сказке правда —
как железо: долго по свету из рук в руки ходило, заржавело… А в песне правда —
как золото, что никогда его ржа не ест…
Вот как говорят старые люди!
Вот уж тут пан осердился, толкнул козака,
как собаку, ногой.
— Иди ты от меня прочь! Ты, видно, не козак, а баба! Иди ты от меня, а то
как бы с тобой не было худо… А вы что стали, хамово племя? Иль я не пан вам больше?
Вот я вам такое покажу, чего и ваши батьки от моих батьков не видали!
Вот скоро и ушли все в лес вон по той дороге; и пан в хату ушел, только панский конь стоит себе, под деревом привязан. А уж и темнеть начало, по лесу шум идет, и дождик накрапывает, вот-таки совсем,
как теперь… Уложила меня Оксана на сеновале, перекрестила на ночь… Слышу я, моя Оксана плачет.
Забился тут пан, закричал, а Роман только ворчит про себя,
как медведь, а козак насмехается.
Вот и вышли.
А оно не приснилось, ой, не приснилось, а было направду. Выбежал я из хаты, побежал в лес, а в лесу пташки щебечут и роса на листьях блестит.
Вот добежал до кустов, а там и пан, и доезжачий лежат себе рядом. Пан спокойный и бледный, а доезжачий седой,
как голубь, и строгий,
как раз будто живой. А на груди и у пана, и у доезжачего кровь.
Вот же все так и сделалось,
как сказал козак Опанас.
Вот же
какие дела, хлопче, бывали на моей памяти в этом лесу…