Неточные совпадения
Не забудьте же,
что тут
было дам и девиц слишком около двадцати, и много ему уже знакомых, а он
ни к одной не подошел…
Несмотря
ни на
что, маменька все уверяли,
что у них должен
быть еще сын; но, когда батенька возражали на это,
что уже и так довольно и
что не должно против натуры итти, то маменька, не понимая ничего, потому
что российской грамоты не знали, настаивали на своем и даже открыли,
что они видели видение,
что у них будет-де сын и коего должно назвать Дмитрюшею.
Я
был у маменьки «пестунчик», то
есть любимчик, за то,
что во всякое время дня мог все
есть,
что ни дадут, и съедать без остатков.
Если бы маменькина воля
была, они меня не отдали бы
ни в школу к пану Кнышевскому и никуда не отпустили бы меня от себя, потому
что им со мною большая утеха
была: как посадят меня подле себя, так я готов целый день просидеть, не вставая с места, и не проговорить
ни слова; сколько б
ни пожаловали мне
чего покушать, я все, без упрямства, молча, уберу и опять молчу.
Маменька
были такие добрые,
что тут же мне и сказали:"Не бойся, Трушко, тебя этот цап (козел) не
будет бить,
что бы ты
ни делал. Хотя в десять лет этой поганой грамотки не выучил, так не посмеет и пальцем тронуть. Ты же, как
ни придешь из школы, то безжалостному тво ему отцу и мне жалуйся,
что тебя крепко в школе били. Отец спроста
будет верить и
будет утешаться твоими муками, а я притворно
буду жалеть о тебе". Так мы и положили условие с маменькою.
Со стороны маменькиной подобные проводы
были нам сначала ежедневно, потом все слабее, слабее: конечно, они уже попривыкли разлучаться с нами, а наконец, и до того доходило,
что когда старшие братья надоедали им своими шалостями, так они, бывало, прикрикнут:"Когда б вас чорт унес в эту анафемскую школу!"Батенька же
были к нам
ни се,
ни то. Я же,
бывши дома, от маменьки не отходил.
Братья уже бойко читали шестопсалмие, а особливо Петруся —
что это за разум
был! целый псалом прочтет без запинки, и
ни в одном слове не поймешь его; как трещотка — тррр! — я же тогда сидел за складами.
Пан Кнышевский справедливо заключил,
что мне"не дадеся мудрость и в писании", и потому отложил свои труды; но, желая открыть во мне какой
ни есть талант, при первом случае послал меня на звоницу отзвонить"на верую"по покойнику.
В то время
был благочестивый в школах обычай — и как жаль,
что в теперешнее время он не существует
ни в высших,
ни в нижних училищах.
Зато какая свобода в духе, какая радость на душе чувствуема
была нами до понедельника! В субботу и воскресенье,
что бы ученик
ни сделал, его не только родители, но и сам пан Кнышевский не имел права наказать и оставлял до понедельника, и тогда"воздавал с лихвою", как он сам говорил.
Повелевала не наказывать вовсе
ни за
что школярей и не принуждать их к учению, а особенно панычей (коих с поступившими от других помещиков
было всего одиннадцать), которым приказывала давать во всем полную волю… и много тому подобного наговорив, Петрусь скрылся с глаз дьяка.
Трепещущий, как осиновый лист, вошел в хату пан Кнышевский, где уже Петрусь, как
ни в
чем не бывало, читал псалтырь бегло и не борзяся, а прочие школяры предстояли. Первое его дело
было поспешно выхватить из зеленого поставца калгановую и другие водки и потом толстым рядном покрыть его, чтобы душа дьячихи, по обещанию своему там присутствующая, не могла видеть деяний его.
— Стол вместе с нами всегда, — рассказывали батенька, однако ж вполголоса, потому
что сами видели,
что проторговались, дорогонько назначили, — стол с нами, кроме банкетов: тогда он обедает с шляхтою; жить в панычевской; для постели войлок и подушка. В зимние вечера одна свеча на три дня. В месяц раз позволение проездиться на таратайке к знакомым священникам, не далее семи верст. С моих плеч черкеска, какая бы
ни была, и по пяти рублей от хлопца, то
есть пятнадцать рублей в год.
Таким побытом, инспектор наш, домине Галушкинский, ободренный милостивым вниманием батенькиным, пустился преподавать нам свои глубокие познания вдаль и своим особым методом.
Ни я,
ни Петруся,
ни Павлуся не обязаны
были,
что называется, учиться
чему или выучивать
что, а должны
были перенимать все из слов многознающего наставника нашего и сохранять это все, по его выражению,"как бублики, в узел навязанные, чтобы
ни один не выпав,
был годен к употреблению".
Со мною домине Галушкинскому
было тяжелее, потому
что я не выучивал своих уроков и не требовал у него объяснений
ни на
что.
Я находил,
что во мне
есть какая-то благородная амбиция, внушающая мне ничего
ни у кого не искать, чтобы не
быть никому обязану.
NB. Маменька, по тогдашнему времени,
были неграмотные, и потому не могли знать,
что никак невозможно отделить вишневку от вселенной. Да, конечно: куда вы вселенную
ни перенесете, а вишневку где оставите? На
чем ее утвердите, поставите? Никак невозможно.
Но я
был маменькиной комплекции:
чего мне не хотелось,
ни за
что не скажу и не сделаю
ни за какие миллионы, и хоть самая чистейшая правда, но мне не нравится, то я и не соглашаюсь
ни с кем, чтоб то
была правда.
Но
что бы
ни было, только после сечения положение восхитительно!
Правда, запах и вкус
был настоящего мыла, потому,
что маменька нам так говорили:"Этой проклятой травы нельзя
ни с
чем держать, так и принимает чужой запах.
Известна же им очень хорошо
была батенькина комплекция,
что в такой час не подходи к ним никто,
ни правый,
ни виноватый — всем
будет одна честь: кулак и оплеухи.
— Я пришел с вами, Фекла Зиновьевна, посоветоваться. Как бы
ни было, вы мне жена, друг, сожительница и советница, законом мне данная, а притом мать своих и моих детей.
Что мне с ними делать? присоветуйте, пожалуйте. Закон нас соединил; так когда у меня режут, то у вас должно болеть. Дайте мне совет, а у меня голова кругом ходит, как будто после приятельской гульни.
Брат Павлусь после отъезда Петруся недолго страдал. Он умер, к огорчению батеньки и маменьки. Как бы
ни было, а все же их рождение. Батенька решительно полагали,
что смерти его причиною домине Галушкинский, рано и преждевременно поведши их на вечерницы; а маменька, как и всегда, справедливее батеньки заключали,
что домине Галушка тем виноват,
что часто водил их в это веселое сборище; я же полагаю,
что никто смерти его не виною: она случилась сама по себе. Такая, видно, Павлусина
была натура!..
Кажется, и ничего: мало ли случается столкнуться коленом или иначе как с кем бы то
ни было, и ведь ничего же; подите же,
что случилось со мною!..
Вот, как мы себе так утопаем в блаженстве от взаимных поцелуев и забываем всю вселенную, я, в каком
ни был восторге, а заметил,
что дверь, против меня находящаяся, все понемногу отворяется, и видно,
что кто-то подсматривает за нами; я сделался осторожнее и уже не притягиваю к себе Тетяси, но невольно наклоняюсь к ней, когда она меня к себе тащит.
Быть может, и потому,
что ни одна из любимых мною, даже и Анисья Ивановна, моя законная супруга, так не любила меня, как незабвенная Тетяся, и из всех любимых мною, коих могу насчитать до тридцати, я
ни с одною так приятно не амурился, как с Тетясею, оттого и незабвенною.
Кроме жалких слов всякого разбора, они еще при всех торжественно говорили,
что"какая бы
ни была моя жизнь за ним и сколько я от него, моего соколика, претерпела, а не нарушала моей супружеской верности
ни однажды.
На такой странный вопрос, конечно, мы отвечали утвердительно, потому
что Петрусь писал бегло, четко и чисто — он
был гений во всем — я тоже, как
ни писал, но все же писал и мог мною написанное читать.
Каков бы
ни был суп, но я его скоро очистил и, чувствуя,
что он у меня не дошел до желудка, попросил другую тарелку.
Хозяин выставил на меня глаза свои и сказал:"Бог с вами, панычу! Не одурели ли вы немного? У меня только и
есть,
что единоутробный сын Ефим, а дочерью не благословлен и по сей день
ни за
что не имею. Как же за мужской пол выдать такой же мужской пол? Образумьтесь!"
— Пожалуй, много, да неизвестно сколько. Отделитесь от братьев, так и
будет видно,
что ваше. Без того
ни одна, хоть и дура, не пойдет за вас.
Пошел Кузьма, спрашивал всех встречающихся, наведывался по дворам нет Ивана Ивановича. Вся беда от того произошла,
что я забыл то место, где его дом, и как его фамилия, а записку в сердцах изорвал. Обходил Кузьма несколько улиц;
есть домы, и не одного Ивана Ивановича, так все такие Иваны Ивановичи,
что не знают
ни одного Ивана Афанасьевича.
Что тут делать? А уже ночь на дворе.
В письме своем ко мне (конечно, она давно ожидала меня, потому
что письмо
было все истерто и довольно засалено) она описывала,
что в ней течет кровь высокоблагородная;
что один злодей лишил ее всего;
что она имеет теперь человека, который, несмотря
ни на
что, хочет взять ее, но она не имеет ничего, просит меня, как особу, известную моими благотворениями во всех концах вселенной (каково? вселенная знает обо мне!), пособить ей, снабдив приданым…
Народ и нужды нет. Полагая,
что они приготовляют там
что ни на
есть «комедное», оставляли их в покое, дабы не мешать и скорее насладиться зрелищным удовольствием. В городе Глухове все умирало, то
есть так только говорится, а надобно разуметь — мучились от нетерпения увидеть скорее представительную потеху.
Но делать нечего; они
выпили — и я
выпил; они заплатили, заплатил и я;
ни в
чем не отставал от порядка. Посмотрим же,
что это за хитрый город Петербург?
Оставя все, я сел негляже
ни на
что и, по совету вчерашнего приятеля, советовавшего мне ничем не заниматься и ничего не слушать, кроме актерщиков, я так и сделал. Как
ни ревела музыка, как
ни наяривал на преужасном басе какой-то проказник, я и не смотрел на них, и хоть смешно
было, мочи нет, глядеть на этого урода-баса, и как проказник в рукавице подзадоривал его реветь, но я отворотился от него в другую сторону и сохранил свою пассию.
Видите ли, я сперва думал,
что это идет по натуре, то
есть настояще, да так и принимал, и потужил немного, как Дидона в огонь бросилась. Ну, думаю, пропала душа, чорту баран! АН не тут-то
было! Как кончился пятый театр, тут и закричали: Дидону, Дидону! чтоб, дескать, вышла напоказ — цела ли, не обгорела ли? Она и выйди, как
ни в
чем не бывало, и уборка не измята.
Надобно знать,
что я известен
был всему городу Петербургу и, где бы
ни являлся, тотчас меня спрашивали, давно ли я из Малороссии?
Эта книжечка, какова
ни есть, попадись в руки моему Горбу-Маявецкому. Прочитал и узнал меня живьем. Принялся отыскивать; отыскал петербургский Лондон, а меня нет, я любуюсь актерщицами. Он Кузьму за мною: призови, дескать, его ко мне. Кузьма отыскал театр, да и вошел в него. Как же уже последний театр
был, и на исходе, то никто его и не остановил. Войдя, увидел кучу народу, а в лесу барышни гуляют; он и подумал,
что и я там где с ними загулялся. Вот и стал по-своему вызывать.
Хотя беспристрастно сказать, страстишка велика
была, как бы
ни жениться, да жениться; но я помнил все,
чем обязан
был роду своему.
Но каков бы он
ни был, а я в нем находился —
что формально и доказал Лаврентию Степановичу, нашему таки соседу.
Вот он, с первого слова, дает мне целый этаж, да еще верхний, парадный, отлично изукрашенный, и дает с тем,
что каждый из нас
есть полный хозяин своего этажа (Петрусь оставил за собою нижний, а мне, как будущему женатому, парадный), и имеет полное право, по своему вкусу, переделывать, ломать и переменять, не спрашивая один у другого
ни совета,
ни согласия.
— Так потому?
Ни за
что в свете не вытерплю такой обиды! — закричала Афимья Борисовна. Глаза ее распылались, она выскочила со стула, бросила салфетку на стол и продолжала кричать:"Кто-то женился бог знает на ком и для
чего, может, нужно
было поспешить, а я терпи поругание?
Ни за
что в свете не останусь… Нога моя у вас не
будет…"и хотела выходить.
Поспешно схватил я верхнее платье, отпер дверь, бросился за дерзким, кликнув людей; но нигде не могли его найти, а сказывали,
что у ворот останавливалась тройка и в повозке сидел брат Петрусь. Его великого ума
была эта новая мне обида, о которой я не сказал
ни батеньке,
ни даже моей Анисье Ивановне. Она
была в глубоком сне и ничего не слыхала.
К утешению моему, все
было в порядке и
ни в
чем не
было недостатка.
Прибыв в деревню, я располагал всем устройством до последнего: назначал квартиры для ожидаемых гостей, снабжал всем необходимым, в доме также до последнего хлопотал: а моя миленькая Анисья Ивановна,
что называется, и пальцем
ни до
чего не дотронулась. Лежала себе со всею нежностью на роскошной постели, а перед нею девки шили ей новое платье для балу. Досадно мне
было на такое ее равнодушие; но по нежности чувств моих, еще несколько к ней питаемых, извинял ее.
Как сказал он эти слова, у меня дух замер. Точно так. По разделу, при предводителе, сделанному, так точно
было постановлено. Теперь я всесемейно пропал в этом ужасном доме, откуда
ни нам сойти,
ни к нам никому притти не можно. А темперамент Петрусин мне совершенно
был известен; он
ни за
что не сжалится над нами,
что бы тут с нами не случилось.
От появления у нас в доме этой проклятой истерики, которую я называл и «химерикою», потому
что она
ни с
чего, так всегда почти при моем приближении, нападала на Анисью Ивановну; называл ее и"поруческою болезнью", потому
что Анисья Ивановна
будет здорова одна и даже со мною, и говорит и расспрашивает
что, но лишь нагрянули лоручики, мо>я жена и зачикает и бац! на пол или куда попало!
Анисья Ивановна моя — несмотря
ни на
что, все-таки «моя» — так она-то хитро поступила, несмотря на то,
что в Санкт-Петербурге не
была. Ей очень прискорбно
было видеть сыновей наших женившихся; а как пошли у них дети, так тут истерика чуть и не задушила ее."Как, дескать, я позволю, чтобы у меня
были внуки?., неужели я допущу, чтобы меня считали старухою? Я умру от истерики, когда услышу,
что меня станут величать бабушкою!"
Другое он говорил:"к
чему служить в какой бы то
ни было службе? Мало ли в России этих баранов-мужиков? Ну, пусть несут свои головы на смерть, пусть роются в бумагах и обливаются чернилами. Но наследникам богатых имений это предосудительно! Как ставить себя на одной доске с простолюдином, с ничтожным от бедности дворянином? Ему предстоят высшие чины, значительные должности. Несведущ
будет в делах? возьми бедного, знающего все, плати ему деньги, а сам получай награды без всякого беспокойства".