— Да в конце концов — это и не важно. Но понимаете: самый поступок. Я, конечно, вызвала Хранителей. Я очень люблю детей, и
я считаю, что самая трудная и высокая любовь — это жестокость — вы понимаете?
И
я считаю: я убил ее. Да, вы, неведомые мои читатели, вы имеете право назвать меня убийцей. Я знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она не крикнула...
Неточные совпадения
Так смешно, так неправдоподобно, что вот
я написал и боюсь: а вдруг вы, неведомые читатели,
сочтете меня за злого шутника. Вдруг подумаете, что
я просто хочу поиздеваться над вами и с серьезным видом рассказываю совершеннейшую чушь.
Ну еще бы не понять. Помню,
я подумал: «Такая у него нелепая, асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум». И оттого он так близок
мне — настоящему
мне (
я все же
считаю прежнего себя — настоящим, все теперешнее — это, конечно, только болезнь).
Издалека, сквозь туман потукивает метроном, и под эту привычно-ласкающую музыку
я машинально, вместе со всеми,
считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок.
То есть как это незачем? И что это за странная манера —
считать меня только чьей-то тенью. А может быть, сами вы все — мои тени. Разве
я не населил вами эти страницы — еще недавно четырехугольные белые пустыни. Без
меня разве бы увидели вас все те, кого
я поведу за собой по узким тропинкам строк?
Это
я Второму Строителю. Лицо у него — фаянс, расписанный сладко-голубыми, нежно-розовыми цветочками (глаза, губы), но они сегодня какие-то линялые, смытые. Мы
считаем вслух, но
я вдруг обрубил на полуслове и стою, разинув рот: высоко под куполом на поднятой краном голубой глыбе — чуть заметный белый квадратик — наклеена бумажка. И
меня всего трясет — может быть, от смеха, — да,
я сам слышу, как
я смеюсь (знаете ли вы это, когда вы сами слышите свой смех?).
— Прошу любить старую тетку, — говорила она, целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но
я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к бабушке; но бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала:
— Иду. Сейчас. Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если
я считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и стыда теперь не убоюсь, — сказал он, забегая наперед. — Это гордость, Дуня?
Неточные совпадения
Еще подбавил Филюшка… // И всё тут! Не годилось бы // Жене побои мужнины //
Считать; да уж сказала
я: // Не скрою ничего!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала
я, // За дело принялась. // Три года, так
считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Милон. Это его ко
мне милость. В мои леты и в моем положении было бы непростительное высокомерие
считать все то заслуженным, чем молодого человека ободряют достойные люди.
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко
мне о том же, о чем в Москве сделал предложение.
Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика
считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Стародум. Ему многие смеются.
Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал
меня по-тогдашнему, а
я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…