Неточные совпадения
— Здравствуй, Рославлев! — сказал, подойдя к
нему, видной молодой человек в однобортном гороховом сюртуке,
с румяным лицом и голубыми, исполненными веселости
глазами, — Что ты так задумался?
Все, что ненависть имеет в себе ужасного, показалось бы добротою в сравнении
с той адской злобою, которая пылала в
глазах его, одушевляла все черты лица, выражалась в самом голосе в то время, как
он говорил о французах.
Крестьянская девка, лет двадцати пяти, в изорванном сарафане,
с распущенными волосами и босиком, шла к
ним навстречу. Длинное, худощавое лицо ее до того загорело, что казалось почти черным; светло-серые
глаза сверкали каким-то диким огнем; она озиралась и посматривала во все стороны
с беспокойством; то шла скоро, то останавливалась, разговаривала потихоньку сама
с собою и вдруг начала хохотать так громко и таким отвратительным образом, что Егор вздрогнул и сказал
с приметным ужасом...
Прошло несколько минут в глубоком молчании. Ижорской не спускал
глаз с мелкого леса, в который кинули гончих. Ильменев, боясь развлечь
его внимание, едва смел переводить дух; стремянный стоял неподвижно, как истукан; один Рославлев повертывал часто свою лошадь, чтоб посмотреть на большую дорогу.
Он решился, наконец, перервать молчание и спросил Ижорского: здоров ли
их сосед, Федор Андреевич Сурской?
Рославлев не говорил ни слова, но
он не сводил
глаз с своей невесты;
он был вместе
с нею; рука
его касалась ее руки;
он чувствовал каждое биение ее сердца; и когда тихой вздох, вылетая из груди ее, сливался
с воздухом, которым
он дышал, когда взоры
их встречались… о! в эту минуту
он не желал,
он не мог желать другого блаженства!
— Так! я должна это сделать, — сказала она наконец решительным и твердым голосом, — рано или поздно — все равно! —
С безумной живостью несчастливца, который спешит одним разом прекратить все свои страдания, она не сняла, а сорвала
с шеи черную ленту, к которой привешен был небольшой золотой медальон. Хотела раскрыть
его, но руки ее дрожали. Вдруг
с судорожным движением она прижала
его к груди своей, и слезы ручьем потекли из ее
глаз.
Я еще…
он и
с ног долой, Глядь-поглядь — ахти худо! язык отнялся,
глаза закатились; ну умер, да и только!
— Убит! — повторил молодой офицер, побледнев как смерть.
С полминуты
он молчал; потом вдруг
глаза его засверкали, румянец заиграл в щеках;
он оборотился к полковнику и сказал...
— А вот увидим-с, — сказал, подходя к
ним, человек небольшого роста,
с широким красным лицом и прищуренными
глазами. — Позвольте-c!
— Как! — вскричал Рославлев, — так я был на кладбище?.. Я видел это не во сне?.. Ну что же? говори, говори!.. — продолжал
он, вскочив
с постели; бледные щеки
его вспыхнули,
глаза сверкали; казалось, все силы
его возвратились.
— От Полины!.. — вскричал Рославлев.
Он, сорвав печать, развернул дрожащей рукою письмо. Холодный пот покрыл помертвевшее лицо
его,
глаза искали слов… но сначала
он не мог разобрать ничего: все строчки казались перемешанными, все буквы не на своих местах; наконец,
с величайшим трудом
он прочел следующее...
Рославлев закрыл платком
глаза и не отвечал ни слова. Лекарь взял
его за руку и, поглядев на
него с состраданием, повторил свой вопрос.
— Боже мой! — вскричал Рославлев, закрыв рукою
глаза. — Боже мой! — повторил
он с невольным содроганием. — Я сам… да, я ненавижу французов; но расстреливать хладнокровно беззащитных пленных!.. Нет! это ужасно!..
— Я или не я, какое вам до этого дело; только перевод недурен, за это я вам ручаюсь, — прибавил
с гордой улыбкою красноречивый незнакомец, вынимая из кармана исписанную кругом бумагу. Купец протянул руку; но в ту самую минуту молодой человек поднял
глаза и — взоры
их встретились. Кипящий гневом и исполненный презрения взгляд купца, который не мог уже долее скрывать своего негодования, поразил изменника;
он поспешил спрятать бумагу опять в карман и отступил шаг назад.
— Да! — отвечал другой, —
они обе в моих
глазах бросились
с моста прямо в реку.
Прошло
с четверть часа. Зарецкой начинал уже терять терпение; наконец двери отворились, и толстый немец,
с прищуренными
глазами, вошел в комнату. Поклонясь вежливо Зарецкому,
он повторил также на французском языке вопрос своей дочери...
Хозяин-немец побледнел, начал пятиться назад и исчез за дверьми другой комнаты; но дочь
его осталась на прежнем месте и
с детским любопытством устремила свои простодушные голубые
глаза на обоих офицеров.
Рославлев не отвечал ни слова; казалось,
он боролся
с самим собою. Вдруг сверкающие
глаза его наполнились слезами,
он закрыл
их рукою, бросил пистолет, и прежде чем Зарецкой успел поднять
его и сесть на лошадь, Рославлев был уже у стен Донского монастыря.
—
Оно и есть за что! — сказал молодой человек, — ведь мы у
них как бельмо на
глазу. Да бог милостив! Кой-как до сих пор
с ними справлялись. Fortes fortuna adjuvat, то есть: смелым бог владеет, Кондратий Пахомыч!
При первом взгляде на
его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости
глаза Рославлев узнал в
нем, несмотря на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное время — певец любви, вина и славы — обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся
с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных
его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду,
он не оставлял своей златострунной цевницы...
Впереди ехал видный собою мужчина на сером красивом коне; черные, огненные
глаза и густые бакенбарды придавали мужественный вид
его прекрасной и открытой физиономии; но в то же время золотые серьги, распущенные по плечам локоны и вообще какая-то не мужская щеголеватость составляла самую чудную противуположность
с остальною частию
его воинственного наряда, и без того отменно странного.
Рославлев застал еще в живых своего умирающего друга; но
он не мог уже говорить. Спокойно,
с тихою улыбкою на устах, закрыл
он навек
глаза свои. Последний вздох
его был молитвою за милую родину!
Мертвец
с открытыми неподвижными
глазами приводит в невольный трепет; но, по крайней мере, на бесчувственном лице
его начертано какое-то спокойствие смерти:
он не страдает более; а оживленный труп, который упал к ногам моим, дышал, чувствовал и, прижимая к груди своей умирающего
с голода ребенка, прошептал охриплым голосом и по-русски: «Кусок хлеба!..
ему!..» Я схватился за карман: в
нем не было ни крошки!
Ночь была холодная; я прозяб до костей, устал и хотел спать; следовательно, нимало не удивительно, что позабыл все приличие и начал так постукивать тяжелой скобою, что окна затряслись в доме, и грозное «хоц таузент! вас ист дас?» [«проклятье! что это такое?» (
нем.)] прогремело, наконец, за дверьми;
они растворились; толстая мадам
с заспанными
глазами высунула огромную голову в миткалевом чепце и повторила вовсе не ласковым голосом свое: «Вас ист дас?» — «Руссишер капитен!» — закричал я также не слишком вежливо; миткалевой чепец спрятался, двери захлопнулись, и я остался опять на холоду, который час от часу становился чувствительнее.
Казалось, все эти гипсовые головы готовы были заговорить со мною; но пуще всех надоел мне колоссальный бюст Демокрита: вполне освещенный луною,
он стоял на высоком белом пьедестале, против самой моей постели, скалил зубы и глядел на меня
с такою дьявольскою усмешкой, что я, не видя возможности отделаться иначе от этого нахала, зажмурил опять
глаза, повернулся к стене и, наконец, хотя
с трудом, но заснул.
Прошло еще
с полчаса, и, признаюсь, это словесное угощение начало мне становиться в тягость, тем более что в прищуренных и лукавых
глазах хозяина заметно было что-то такое, что совершенно противоречило кроткому
его голосу и словам, исполненным ласки и чувствительности.
В продолжение этих слов лицо ложного купца приняло свой обыкновенный холодный вид,
глаза не выражали никакого внутреннего волнения; казалось,
он продолжал спокойно давно начатый разговор; и когда двери комнаты отворились,
он даже не повернул головы, чтоб взглянуть на входящего Шамбюра вместе
с капитаном Рено.
Рославлев не мог без сердечного соболезнования глядеть на этих бесстрашных воинов, когда при звуке полковой музыки, пройдя церемониальным маршем мимо наших войск,
они снимали
с себя всё оружие и
с поникшими
глазами продолжали идти далее.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за
ним судья
с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За
ним Коробкин, обратившийся к зрителям
с прищуренным
глазом и едким намеком на городничего; за
ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский
с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга
глазами.
Помещик так растрогался, // Что правый
глаз заплаканный //
Ему платочком вытерла // Сноха
с косой распущенной // И чмокнула старинушку // В здоровый этот
глаз. // «Вот! — молвил
он торжественно // Сынам своим наследникам // И молодым снохам. — // Желал бы я, чтоб видели // Шуты, врали столичные, // Что обзывают дикими // Крепостниками нас, // Чтоб видели, чтоб слышали…»
Спустили
с возу дедушку. // Солдат был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На
нем сюртук
с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. //
Глаза — что угольки!
С козою
с барабанщицей // И не
с простой шарманкою, // А
с настоящей музыкой // Смотрели тут
они. // Комедия не мудрая, // Однако и не глупая, // Хожалому, квартальному // Не в бровь, а прямо в
глаз! // Шалаш полным-полнехонек. // Народ орешки щелкает, // А то два-три крестьянина // Словечком перекинутся — // Гляди, явилась водочка: // Посмотрят да попьют! // Хохочут, утешаются // И часто в речь Петрушкину // Вставляют слово меткое, // Какого не придумаешь, // Хоть проглоти перо!
Простаков. Да
он сам
с Правдиным из
глаз у меня сгиб да пропал. Я чем виноват?