Неточные совпадения
— Да, милостивые государи! — говорил важным голосом синий фрак, — поверьте
мне, старику;
я делал
по сему предмету различные опыты и долгом считаю сообщить вам, что принятой способ натирать
по скобленому месту сандараком — есть самый удобнейший: никогда
не расплывется.
— Нет, почтеннейший! — говорил старик, покачивая головою, — воля ваша,
я не согласен с вами. Ну рассудите милостиво: здесь берут
по рублю с персоны и подают только
по четыре блюда; а в ресторации «Мыс Доброй Надежды»…
— Однако ж если вы считаете Англию в числе европейских государств, то кажется… но, впрочем, может быть, и англичане также бунтуют? Только,
я думаю, вам трудно будет послать к ним экзекуцию: для этого нужен флот; а
по милости бунтовщиков англичан у вас
не осталось ни одной лодки.
—
Не беспокойся! — перервал князь Радугин, садясь на диван. —
Я заехал к тебе на минуту, рассказать одну презабавную историю, и очень рад, что застал у тебя этих господ. Так и быть!.. Дурно ли, хорошо ли, а расскажу этот анекдот по-французски: пускай и они посмеются вместе со
мною… Ecoutez, messieurs! [Послушайте, господа! (франц.)] — примолвил Радугин по-французски. — Хотите ли,
я вам расскажу презабавную новость?
Оленька перестала
меня дичиться;
не прошло двух недель, и она бегала уже со
мной по саду, гуляла
по полям,
по роще; одним словом, обращалась, как с родным братом.
Вот, третьего дня, повез
я под вечер проезжего — знашь ты, какой-то
не русской,
не то француз,
не то немец — леший его знает, а
по нашему-то бает; и такой добрый, двугривенный дал на водку.
— И
я тоже слышал, — сказал один пожилой извозчик. — Вишь, какой неугомонный, все таскается с войском
по чужим землям! Что это, Савельич, этим хранцузам дома
не сидится?
— Дай бог вам здоровье, батюшка! — сказал купец, поклонясь вежливо Рославлеву. — Он спешит в Москву
по самой экстренной надобности, и подлинно вы изволили ему сделать истинное благодеяние.
Я подожду здесь лошадей; и если
не нынче, так завтра доставлю вам, Иван Архипович, вашу повозку.
Мне помнится, ваш дом за Серпуховскими воротами?
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело пошло наперекор, так
не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У
меня два дома да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так
я их своей рукой запалю. На вот тебе!
Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во лбу, а — вот те Христос! — подавится.
— Как
не знать, ваша милость.
Я не раз важивал Прасковью Степановну Лидину в город. Ну ты, одер! посматривай
по сторонам-то.
— Здоров, братец! — отвечал Ижорской, — что ему делается?.. Постой-ка?.. Слышишь?.. Никак тяфкнула?.. Нет, нет!.. Он будет сюда с нашими барынями… Чудак!.. поверишь ли?
не могу его уговорить поохотиться со
мною!.. Бродит пешком да ездит верхом
по своим полям, как будто бы некому, кроме его, присмотреть за работою; а уж читает, читает!..
— С утра до вечера, батюшка! — перервал Ильменев. — Как это ему
не надоест, подумаешь? Третьего дня
я заехал к нему… Господи боже мой! и на столе-то, и на окнах, и на стульях — всё книги! И охота же, подумаешь, жить чужим умом? Человек, кажется, неглупый, а — поверите ль? — зарылся
по уши в эту дрянь!..
— Полно, сестра! Что, разве мост подломился под вашей каретою? Прошу
не погневаться: мост славной и строен
по моему рисунку; а вот если б в твоей парижской карете дверцы притворялись плотнее, так дело-то было бы лучше. Нет, матушка,
я уверен, что наш губернатор полюбуется на этот мостик… Да, кстати!
Меня уведомляют, что он завтра приедет в наш город; следовательно, послезавтра будет у
меня обедать.
— А с нею и
меня, — отвечал Сурской, — судя
по тому, как трудно
мне было одному выбраться на берег. Нет сомнения, что
я не спас бы Ольгу Николаевну, а утонул бы с нею вместе!
— Что вы, батюшка! Ее родители были
не нынешнего века — люди строгие, дай бог им царство небесное! Куда гулять
по саду!
Я до самой почти свадьбы и голоса-то ее
не слышал. За день до венца она перемолвила со
мной в окно два словечка… так что ж? Матушка ее подслушала да ну-ка ее с щеки на щеку — так разрумянила, что и боже упаси!
Не тем помянута, куда крута была покойница!
— Полно, брат! по-латыни-та говорить!
Не об этом речь:
я слыву хлебосолом, и надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы
не едут!
Я разослал ко всем соседям приглашения: того и гляди, станут наезжать гости; одному
мне не управиться, так сестра бы у
меня похозяйничала. А уж на будущей неделе
я стал бы у нее хозяйничать, — прибавил Ижорской, потрепав
по плечу Рославлева. — Что, брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
— Сейчас… Изволил прислать
меня, уведомить вас, что
по встретившимся обстоятельствам он
не может сегодня у вас кушать.
— Почему знать? — отвечал со вздохом Рославлев, —
По крайней мере
я почти уверен, что долго еще
не буду ее мужем. Скажите, могу ли
я обещать, что
не пойду служить даже и тогда, когда французы внесут войну в сердце России?
—
Не могу доложить. Оно пришло
по почте.
Я знал, что найду вас здесь, так захватил его с собою. Вот оно.
Не ахай,
не удивляйся, а слушай:
я расскажу тебе все
по порядку.
— Да с чем попало, — отвечал Буркин. — У кого есть ружье — тот с ружьем; у кого нет — тот с рогатиной. Что в самом деле!.. Французы-то о двух, что ль, головах? Дай-ка
я любого из них хвачу дубиною
по лбу — небось
не встанет.
— А, так она его читала?
Не правда ли, что оно бойко написано?
Я уверен был вперед, что при чтении этого красноречивого послания русское твое сердце забьет такую тревогу, что любовь и места
не найдет. Только в одном ошибся:
я думал, что ты прежде женишься, а там уж приедешь сюда пировать под картечными выстрелами свою свадьбу:
по крайней мере
я на твоем месте непременно бы женился.
— Да и Блесткин,
я думаю,
не больно себя поздравляет: генерал-то вовсе
не по нем — молодец! Терпеть
не может дуелистов; а под картечью раскуривает трубку да любит, чтоб и адъютанты его делали то же.
—
Не о тоне речь, сударь. Вы посланы к стрелкам,
я также:
не угодно ли вам прогуляться со
мною по нашей цепи.
— Да так-то плоха, что и сказать нельзя. Объездом лучше; а все, как станете подъезжать к селу, так —
не роди мать на свете!.. грязь
по ступицу. Вот
я поеду подле вас да укажу, где надо своротить с дороги.
— Помните ли, сударь, месяца два назад, как
я вывихнул ногу — вот, как
по милости вашей прометались все собаки и русак ушел? Ах, батюшка Владимир Сергеич, какое зло тогда
меня взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а вы… Ну, уж честил же
я вас —
не погневайтесь!..
— Слыхать-то об этом и
я слыхал, а сам
не видывал. От креста вы проедете еще версты полторы, а там выедете на кладбище; вот тут пойдет опять плохая дорога, а против самой кладбищенской церкви — такая трясина, что и боже упаси! Забирайте уж лучше правее;
по пашне хоть и бойко, да зато
не увязнете. Ну, прощайте, батюшка, Владимир Сергеич!
— Да, точно поют! Но это совсем
не похоронный напев… напротив…
мне кажется… — Рославлев
не мог кончить: невольный трепет пробежал
по всем его членам. Так, он
не ошибается… до его слуха долетели звуки и слова,
не оставляющие никакого сомнения… — Боже мой! — вскричал он, — это венчальный обряд… на кладбище… в полночь!.. Итак, Шурлов говорил правду… Несчастная! что она делает!..
— Тем лучше! Там должна решиться судьба нашего отечества, и если
я не увижу гибели всех французов, то
по крайней мере умру на развалинах Москвы.
—
Не знаю, что вперед, а теперь это самое лучшее средство поровнять наши силы. Да вот, например, у
меня всего сотни две молодцов; а если б вы знали, сколько они передушили французов; до сих пор уж человек
по десяти на брата досталось. Правда, народ-то у
меня славный! — прибавил артиллерийской офицер с ужасной улыбкою, — всё ребята беспардонные; сантиментальных нет!
— Да,
не мешает. Ах, черт возьми!
Я думал, что французской латник только оцарапал
мне щеку; а он, видно, порядком съездил
меня по роже.
— Да! — возразил Зарядьев, — много бы мы наделали с ними дела. Эх, братец! Что значит этот народ? Да
я с одной моей ротой загоню их всех в Москву-реку. Посмотри-ка, — продолжал он, показывая на беспорядочные толпы народа, которые, шумя и волнуясь, рассыпались
по Красной площади. — Ну на что годится это стадо баранов? Жмутся друг к другу, орут во все горло; а начни-ка их плутонгами, так с двух залпов ни одной души на площади
не останется.
— В этом еще немного худого, Зарядьев, — перервал Зарецкой. — Можно, в одно и то же время, любить французской язык и
не быть изменником; а конечно, для этого молодца лучше бы было, если б он
не учился по-французски. Однако ж прощай!
Мне еще до заставы версты четыре надобно ехать.
— А вы бы, господа, по-моему, — сказал Буркин. — Если от
меня кто рыло воротит, так и
я на него
не смотрю. Велика фигура — гусарской офицер!.. Послушай-ка, Ладушкин, — продолжал Буркин, поправляя свой галстук, — подтяни, брат, портупею-то: видишь, у тебя сабля совсем
по земле волочится.
— Да! Мой летучий отряд стоит
по Владимирской дороге, верстах в десяти отсюда.
Не угодно ли деньков пять или шесть покочевать вместе со
мною?
— И, полноте! Вы видите, что
я в маскерадном платье, а масок
по именам
не называют. Что ты, Миронов? — продолжал офицер, увидя входящего казака.
—
По мне пожалуй! Только
не извольте пенять на
меня, если мы на чистое место
не выдем; да и назад-то уж нельзя будет вернуться.
— Да оттого-то именно
я знаю его лучше, чем вы, и
не хочу,
по примеру многих соотечественников моих, повторять нелепые рассказы о русских и платить клеветой за всегдашнюю их ласку и гостеприимство.
— Перед кем, господин Сегюр? Если перед нами, то
я совершенно согласен;
по их милости мы сейчас было все сгорели; но
я думаю, что за это преступление их судить
не станут.
— Да, конечно…
не спорю, тут есть, по-видимому, какое-то противоречие… Однако ж
я не менее того уверен, что эта философия…
— Ничем
не лучше моей. Что грех таить, Александр! у
меня вырвалась глупость, а ты, желая доказать, что
я вру, и сам заговорил вздор. По-моему, жизнь должна быть вечной ссылкою, а по-твоему, беспрерывным праздником. Благодаря бога, и то и другое для нас невозможно, Александр! Тот, кто вечно крушится, и тот, кто всегда весел, — оба эгоисты.
Знаете ли, что
я на десятом году
не умел еще писать по-русски?
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя и три пушки у неприятеля; но разве
я не могу взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно, буду
по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве — и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
— Господа! — сказал гренадер, —
не надобно терять времени — до Москвы еще далеко; ступайте вперед, а
мне нужно кой о чем расспросить
по секрету этого русского. Allons, morbleu avancez donc! [Вперед, черт возьми, двигайтесь! (франц.)]
— А деньги-то дал впридачу, что ль? — закричал Ерема. — Ах ты, проклятый басурман! Что мы тебе, олухи достались? Да что с тобой калякать? Ваня! хвати его
по маковке!.. Что ж ты?.. Полно, брат,
не переминайся! а
не то
я сам… — примолвил Ерема, вынимая из-за пояса свой широкой нож.
— Нет, братец, решено! ни русские, ни французы, ни люди, ни судьба, ничто
не может нас разлучить. — Так говорил Зарецкой, обнимая своего друга. — Думал ли
я, — продолжал он, — что буду сегодня в Москве, перебранюсь с жандармским офицером; что
по милости французского полковника выеду вместе с тобою из Москвы, что нас разлучат русские крестьяне, что они подстрелят твою лошадь и выберут тебя потом в свои главнокомандующие?..
—
Не извольте беспокоиться, — сказал семинарист, подавая начальнику отряда вышитый
по канве книжник, —
я захватил его из предосторожности — diffidentia tempestiva… [военная предосторожность… (лат.)]
Я буду к тебе писать, а ты
не беспокойся:
по всему видно, что наша большая армия
не будет отдыхать на лаврах, а отправится прямой дорогой…
— Полно, братец! перестань об этом думать. Конечно, жаль, что этот француз приглянулся ей больше тебя, да ведь этому помочь нельзя, так о чем же хлопотать? Прощай, Рославлев! Жди от
меня писем; да, в самом деле, поторопись влюбиться в какую-нибудь немку. Говорят, они все пресентиментальные, и если у тебя
не пройдет охота вздыхать, так
по крайней мере будет кому поплакать вместе с тобою. Ну, до свиданья, Владимир!
— Что за спажинки?.. Неужели ты
не знаешь?.. Да бишь, виноват!.. совсем забыл: ведь вы, кавалеристы, народ модный, воспитанный, шаркуны! Вот кабы
я заговорил с тобой по-французски, так ты бы каждое слово понял… У нас на Руси зовут спажинками успенской пост.