Неточные совпадения
Но
я предполагаю, что вы — лицо служащее и
не заживаетесь в Крутогорске подолгу. Вас посылают
по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное дело.
И все это ласковым словом,
не то чтоб
по зубам да за волосы: „
Я, дескать, взяток
не беру, так вы у
меня знай, каков
я есть окружной!“ — нет, этак лаской да жаленьем, чтоб насквозь его, сударь, прошибло!
—
Я еще как ребенком был, — говорит, бывало, — так мамка
меня с ложечки водкой поила, чтобы
не ревел, а семи лет так уж и родитель
по стаканчику на день отпущать стал.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и дело покончили. После мы
по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого
не нашли. Только,
я вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли, так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
— А
я, ваше благородие, с малолетствия
по своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец у
меня царь небесный, мать — сыра земля; скитался
я в лесах дремучих со зверьми дикиими, в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить
не могу,
по той причине, что сам об себе сведений никаких
не имею.
Перегоренский. Повторяю вашему высокородию:
не донос, которого самое название презрительно для моего сердца, намерен
я предъявить вам, государь мой! — нет! Слова мои будут простым извещением, которое,
по смыслу закона, обязательно для всякого верноподданного…
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну, ты умница! Прохладись же ты хоть раз, как следует образованному человеку! Ну, жарко тебе — выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу… а то водки!
Я ведь
не стою за нее, Иван Перфильич!
Мне что водка! Христос с ней!
Я вам всем завтра утром
по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись… а! ну, была
не была! Эй, музыканты!
Однако ж
я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце;
я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит,
не ревизор, а хороший человек.
По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Драться
я, доложу вам,
не люблю: это дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить
не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее
по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это
я называю управлением.
— И вот все-то
я так маюсь
по белу свету. Куда ни сунусь, везде какая-нибудь пакость… Ну, да, слава боту, теперь, кажется, дело на лад пойдет, теперь
я покоен… Да вы-то сами уж
не из Крутогорска ли?
— Да то, что служить
мне у вас больше
не приходится: жалованье маленькое, скоро вот первый чин получу. Ну, и место это совсем
не по моим способностям.
— Вы
меня извините, Татьяна Сергеевна, — говорил он ей, —
не от любопытства, больше от жажды просвещения-с, от желания усладить душу пером вашим — такое это для
меня наслаждение видеть, как ваше сердечко глубоко все эти приятности чувствует… Ведь
я по простоте, Татьяна Сергеевна,
я ведь по-французскому
не учился, а чувствовать, однако, могу-с…
— Виноват, — говорит, — Семен Акимыч,
не погубите!
Я, то есть, единственно
по сердоболию; вижу, что дама образованная убивается, а оне… вот и письма-с!.. Думал
я, что оне одним это разговором, а теперь видел сам, своими глазами видел!..
— Это, брат, дело надобно вести так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего
не понял. Это, брат, ты по-приятельски поступил, что передо
мной открылся;
я эти дела вот как знаю!
Я, брат, во всех этих штуках искусился! Недаром же
я бедствовал, недаром три месяца жил в шкапу в уголовной палате: квартиры, брат,
не было — вот что!
Эту maman
я, признаюсь откровенно,
не совсем-то долюбливаю;
по моему мнению, она самая неблагонамеренная дама в целом Крутогорске (ограничимся одним этим милым
мне городом).
Мне кажется, что только горькая необходимость заставила ее сделать свой дом"приятным", — необходимость, осуществившаяся в лице нескольких дочерей, которые,
по достаточной зрелости лет, обещают пойти в семена, если в самом непродолжительном времени
не будут пристроены.
— Умный человек-с, — говаривал
мне иногда
по этому поводу крутогорский инвалидный начальник, —
не может быть злым, потому что умный человек понятие имеет-с, а глупый человек как обозлится, так просто, без всякого резона, как индейский петух, на всех бросается.
— Нет-с,
я найду
не по красоте, а
по своей основательности-с… Он что найдет? он горечь какую-нибудь найдет! а
я желаю за себя купеческую дочь взять, чтоб за ней,
по крайности, тысяча серебра числилась…
— За
меня отдадут-с… У
меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а
я и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду
я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот, говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало быть, ценят же!.. А за что?
не за вертопрашество-с!
— Вот как
я вашему благородию скажу, что нет того на свете знамения, которое бы,
по божьему произволению, случиться
не могло!
— А какая у него одежа? пониток черный да вериги железные — вот и одежа вся. Известно,
не без того, чтоб люди об нем
не знали; тоже прихаживали другие и милостыню старцу творили: кто хлебца принесет, кто холстеца, только мало он принимал, разве
по великой уж нужде. Да и тут, сударь, много раз при
мне скорбел, что
по немощи своей,
не может совершенно от мира укрыться и полным сердцем всего себя богу посвятить!
Сам
я,
по неразумию своему, хотя
не силен духовного подвига преодолеть, однако к подражателям Христовым великое почитание имею.
Так
не будет же по-твоему, гадина пресмыкающа: со
мною сила крестная, со
мною святых угодников пречестное воинство!"
— Ишь ведь как изладили! да что,
по ресункам, что ли, батюшка?
Не мало тоже, чай, хлопот было! Вот намеднись Семен Николаич говорит:"Ресунок, говорит, Архипушко, вещь мудреная: надо ее сообразить! линия-то на бумаге все прямо выходит: что глубина, что долина? так надо, говорит, все сообразить, которую то есть линию в глубь пустить, которую в долину, которую в ширь…"Разговорился со
мной — такой добреющий господин!
— Так
я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне
по зиме ко
мне:"Ты, говорит, делить нас захотел, так
я, говорит, тебе этого
не позволяю, потому как
я у графа первый человек! А как ты, мол,
не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать
мне, а
не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Думал
я, сударь, и так; да опять, как и напишешь-то к графу? по-мужицки-то ему напишешь, так он и читать
не станет… вот что! Так уж
я, сударь, подумавши, так рассудил, чтоб быть этому делу как бог укажет!
—
Я, милостивый государь, здешняя дворянка, — сказала она
мне мягким голосом, но
не без чувства собственного достоинства, — коллежская секретарша Марья Петровна Музовкина, и хотя
не настоящая вдова, но
по грехам моим и
по воле божией вдовею вот уж двадцать пятый год…
—
Мне, милостивый государь, чужого ничего
не надобно, — продолжала она, садясь возле
меня на лавке, — и хотя
я неимущая, но, благодарение богу, дворянского своего происхождения забыть
не в силах…
Я имею счастие быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно, перед ними
я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том
я добродетель во всяком месте,
по дворянскому моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших
не почитать
не в силах…
— Вот, милостивый государь, каким
я,
по неимуществу моему, грубостям подвержена, — сказала Музовкина, нисколько
не конфузясь, — конечно, по-християнски
я должна оставить это втуне, но
не скрою от вас, что если бы
не была
я разлучена с другом моим Федором Гаврилычем, то он, без сомнения, защитил бы
меня от напрасных обид…
Имела
я тогда всего-навсе двадцать пять лет от роду, и,
по невинности своей, ничего, можно сказать,
не понимала:
не трудно после этого вообразить, каким искушениям
я должна была подвергнуться!
Много
мне стоило слез, чтобы женскую слабость мою преодолеть, однако
я ее
не пересилила и,
по молодости моей,
не устояла против соблазна.
Ну, это точно, что он желанию моему сопротивления
не сделал, и брачную церемонию всю исполнил как следует,
я же,
по своей глупости, и заемное письмо ему в семь тысяч рублей ассигнациями в тот же вечер отдала…
Конечно, и с трех десятин
я могла бы еще некоторую поддержку для себя получать, но их, сударь, и
по настоящее время отыскать нигде
не могут, потому что капитан только указал их на плане пальцем, да вскоре после того и скончался, а настоящего ничего
не сделал.
— Подала, сударь, и хотя опять дело мое проиграла, однако
не могла же
я не подать просьбы, потому что дворянскую свою честь очень знаю, и защищать ее,
по закону, завсегда обязываюсь… После того…
— В настоящее время, пришедши в преклонность моих лет,
я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как
я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше
по святым монастырям и обителям,
не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
Забиякин (Живновскому). И представьте себе, до сих пор
не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался
я к господину полицеймейстеру; наконец даже говорю ему: «Что ж, говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?» (Вздыхает.) И что же-с? он же
меня, за дерзость, едва при полиции
не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли
я оставить это втуне! Еще если бы честь моя
не была оскорблена, конечно,
по долгу християнина,
я мог бы,
я даже должен бы был простить…
Живновский. Да, да, по-моему, ваше дело правое… то есть все равно что божий день. А только, знаете ли? напрасно вы связываетесь с этими подьячими! Они,
я вам доложу, возвышенности чувств понять
не в состоянии. На вашем месте,
я поступил бы как благородный человек…
Налетов. Э… однако ж это странно! скажите, пожалуйста, где
я могу,
по крайней мере, найти Леонида Сергеича Разбитного? хоть бы он объяснил князю, что
я не кто-нибудь…
Я, наконец, малолетний был, когда это сделал,
мне не было двадцати лет!
я сделал это
по глупости,
по неопытности…
Разбитной. Никак нет, князь; такого дела у нас никогда
не бывало…
по крайней мере,
я не припомню.
Ваше сиятельство! наслышавшись столько о необыкновенных качествах души вашего сиятельства и имея твердое намерение
по мере моих сил и способностей быть полезным престол-отечеству
я не смел бы утруждать ваше сиятельство моею покорнейшею просьбой если б
не имел полной надежды оправдать лестное ваше для
меня доверие.
Прослезился
я, да так и ушел от него,
по той причине, что он был на ту пору в подпитии, — ну, а в этом виде от него никаких резонов, окроме ругательства,
не услышишь.
— «А знаешь ли ты, говорит, эквилибристику?» — «Нет, мол, Иван Никитич,
не обучался
я этим наукам: сами изволите знать, что
я по третьему разряду».
Бобров. Ничего тут нет удивительного, Марья Гавриловна.
Я вам вот что скажу — это, впрочем,
по секрету-с —
я вот дал себе обещание, какова пора пи мера, выйти в люди-с. У
меня на этот предмет и план свой есть. Так оно и выходит, что жена в евдаком деле только лишнее бревно-с. А любить нам друг друга никто
не препятствует, было бы на то ваше желание. (Подумавши.) А
я, Машенька, хотел вам что-то сказать.
Дернов. А то на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты на него посмотри; вот он намеднись приходит, дела
не видит, а уж сторублевую в руку сует — посули только, да будь ласков. Ах, кажется, кабы только
не связался
я с тобой! А ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить. А хочешь,
не будет по-твоему?
Дернов. Нет, уж это тово…
я чаю
не пил, так вы эти закуски-то до завтрева оставьте…
Я этого Боброва
по шеям вытолкаю,
я ему бока переломаю… да что тут?
я и тебя, слякоть ты этакая, так отделаю, что ты… (Воодушевляясь.) Да ты что думаешь? ты что думаешь?
я молчать буду?..
Скопищев. А ты бы, Александра Александрыч, попреж ее-то самоё маленько помял… У
меня вот жена-покойница такая же была, так
я ее, бывало, голубушку, возьму, да всю
по суставчикам и разомну… (Вздыхает.) Такая ли опосля шелковая сделалась! Кровать, вишь, скрипит! а где ж это видано, чтоб кровать
не скрипела, когда она кровать есть!
Ижбурдин. Какие они, батюшка, товарищи? Вот выпить, в три листа сыграть — это они точно товарищи, а помочь в коммерческом деле — это, выходит, особь статья.
По той причине, что им же выгоднее, коли
я опоздаю ко времени, а как совсем затону — и того лучше. Выходит, что коммерция, что война — это сюжет один и тот же. Тут всякий
не то чтоб помочь, а пуще норовит как ни на есть тебя погубить, чтоб ему просторнее было. (Вздыхает.)
А об мужичках и говорить нече; случалось
мне самолично видеть, как иной
по месяцу ходит за каким-нибудь целковым, и все решенья получить
не может.
Когда придет к нему крестьянин или мещанин"за своею надобностью"или проще
по рекрутской части и принесет все нужные
по делу документы, он никогда сразу
не начнет дела, а сначала заставит просителя побожиться пред образом, что других документов у него нет, и когда тот побожится,"чтоб и глаза-то мои лопнули"и"чтоб нутро-то у
меня изгнило", прикажет ему снять сапоги и тщательно осмотрит их.