Неточные совпадения
По его узкому, туго застегнутому фраку, черному галстуку и небольшим усам нетрудно было догадаться,
что он служил в кавалерии, недавно скинул эполеты и не совсем
еще отстал от некоторых военных привычек.
— И смотреть таким же сентябрем, как ты? Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть повесив нос, когда я чувствую,
что могу
еще быть веселым и счастливым…
— Дерзость или нет, этого мы не знаем; дело только в том,
что карета, я думаю, лежит и теперь
еще на боку!
— Вот изволишь видеть: твоя Полина слишком… как бы тебе сказать?.. слишком… небесна, а я слыхал,
что эти неземные девушки редко делают своих мужей счастливыми. Мы все люди как люди, а им подавай идеал. Пока ты
еще жених и страстный любовник…
Не прошло пяти минут, как вдруг ему послышались близкие голоса; он сделал
еще несколько шагов, и подле него за кустом погремел отрывистый вопрос: «Ну,
что?..
— Не трудитесь! — перервал офицер, — он доживет
еще до последнего моего выстрела. Ну,
что ж, сударь? Да подходите смелее! ведь я не стану стрелять, пока вы не будете у самого барьера.
Неблагодарные!
чем платили они до сих пор за нашу ласку и хлебосольство? — продолжал офицер, и глаза его в первый раз
еще заблистали каким-то нечеловеческим огнем.
— Вестимо. Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то барина; не успел
еще за околицу выехать, а он и ну понукать; так, знашь ты, кричма и кричит, как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не так, — подумал я про себя, — вишь, какой прыткой! Нет, барин, погоди! Животы-та не твои, как их поморишь, так и почты не на
чем справлять будет». Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!
— Эх, Ваня, Ваня! Да есть ли земля, где б поборов не было?
Что вы верите этим нехристям; теперь-то они так говорят, а дай Бонапарту до нас добраться, так последнюю рубаху стащит; да
еще заберет всех молодых парней и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.
И все так станут думать, как тяжко придет; а впрочем, и теперь,
что бога гневить, есть русские дворяне, которые не совсем
еще обыноземились.
— И, сударь! Придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой народ! То ли
еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а
чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все русской. Дремлем до поры до времени; а как очнемся да стрехнем с себя чужую пыль, так нас и не узнаешь!
Рославлев пожал
еще раз руку молодому купцу и сел с Иваном Архиповичем в коляску. Ямщик тронул лошадей, затянул песню, и когда услышал,
что купец даст ему целковый на водку, присвистнул и помчался таким молодцом вдоль улицы,
что старой ямщик не усидел на завалине, вскочил и закричал ему вслед...
— Ну, здравствуй
еще раз, любезный жених! — сказал Николай Степанович Ижорской, пожимая руку Рославлева. — Знаешь ли
что? Пока
еще наши барыни не приехали, мы успеем двух, трех русаков затравить. Ей, Терешка! Долой с лошади!
— Ну, конечно, батюшка! подчас напляшешься. Не только губернатор, и слуги-то его начнут тебя пырять да гонять из угла в угол, как легавую собаку.
Чего б ни потребовали к его превосходительству, хоть птичьего молока, чтоб тут же родилось и выросло. Бывало, с ног собьют, разбойники! А как
еще, на беду, губернатор приедет с супругою… ну! совсем молодца замотают! хоть вовсе спать не ложись!
Он держал за руку больную и хотя не говорил
еще ни слова, но не трудно было отгадать по его веселому и довольному лицу,
что опасность миновалась.
Я не буду здорова до тех пор, пока не назову братом жениха твоего; я стану беспрестанно упрекать себя… да, мой друг! я причиною,
что ты
еще не замужем.
— Да, братец! Я бить не люблю, и в наш век какой порядочной человек станет драться? У меня вот как провинился кто-нибудь — на машину! Завалил ему ударов пять, шесть, так впредь и будет умнее; оно и памятно и здорово.
Чему ж ты смеешься, Сурской? конечно, здорово. Когда
еще у меня не было больных и домового лекаря, так я от всех болезней лечил машиною.
Хотя здоровье Оленьки не совсем
еще поправилось, но она выходила уже из комнаты, и потому Лидина приехала к Ижорскому с обеими дочерьми. При первом взгляде на свою невесту Рославлев заметил,
что она очень расстроена.
Я не хочу, чтоб Полина рисковала сделаться вдовою или,
что еще хуже, чтоб муж ее воротился без руки или ноги…
—
Что ж это в самом деле? — сказал хозяин, когда
еще прошло полчаса, — его превосходительство шутит,
что ль? Ведь я не навязывался к нему с моим обедом.
— Почему знать? — отвечал со вздохом Рославлев, — По крайней мере я почти уверен,
что долго
еще не буду ее мужем. Скажите, могу ли я обещать,
что не пойду служить даже и тогда, когда французы внесут войну в сердце России?
Я сказал об этом Ильменеву, который отвечал мне весьма хладнокровно: «И, сударь,
что еще на нем взыскивать: глупенек, батюшка, — дитя! как подрастет, так поумнеет».
Как ты думаешь, Рославлев? не лучше ли и нам не сердиться на наших полупросвещенных умниц, а говорить про себя: «
Что еще на них взыскивать — дети! как подрастут, так поумнеют!» Но вот, кажется, идет хозяин.
— Слегла в постелю, мой друг; и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика,
что она не могла даже плакать; почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню, как я бросился в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе
еще не сказывал. Ты писал ко мне,
что взял в плен французского полковника, графа, графа… как бишь?
— Разумеется. Да знаешь ли
что? Я позабыл к тебе написать. Кажется, он знаком с семейством твоей Полины; по крайней мере он мне сказывал,
что года два тому назад, в Париже, познакомился с какой-то русской барыней, также Лидиной, и ездил часто к ней в дом. Тогда он был
еще женат.
— Чтоб ты не был прехрабрый офицер? Боже сохрани! Я скажу
еще больше: ты ужасный патриот и так сердит на французов,
что видеть их не хочешь.
— Я презираю ваши глупые насмешки и повторяю
еще раз,
что если вы знаете,
что такое честь, — в
чем, однако ж, я очень сомневаюсь…
—
Чего, братец! Я вовсе исковеркан, точно разбитая лошадь: насилу на ногах стою. И эти пехотинцы
еще нам завидуют! Попробовал бы кто-нибудь из них не сходить с коня целые сутки.
— Эх, братец! убирайся к черту с своими французскими словами! Я знаю,
что делаю. То-то, любезный, ты
еще молоденек! Когда солдат думает о том, чтоб идти в ногу да ровняться, так не думает о неприятельских ядрах.
— Слава богу,
что еще в руку, батюшка.
— Как незнать? — подхватил Егор. — Ведь ты говоришь про тот крест,
что поставлен над могилою приказчика Терентьича, которого
еще в пугачевщину на этом самом месте извели казаки?
— Слыхать-то об этом и я слыхал, а сам не видывал. От креста вы проедете
еще версты полторы, а там выедете на кладбище; вот тут пойдет опять плохая дорога, а против самой кладбищенской церкви — такая трясина,
что и боже упаси! Забирайте уж лучше правее; по пашне хоть и бойко, да зато не увязнете. Ну, прощайте, батюшка, Владимир Сергеич!
— Довольно! — вскричал Рославлев, сжимая с судорожным движением в руке своей измятое письмо. —
Чего еще мне надобно? Егор! лошадей!
— Не бойся! Я умру не от нее. Ступай скорее! Ямщик, который нас привез, верно,
еще не уехал. Чтоб чрез полчаса нас здесь не было. Ни слова более! — продолжал Рославлев, замечая,
что Егор готовился снова возражать, — я приказываю тебе! Постой! Вынь из шкатулки лист бумаги и чернильницу. Я хочу, я должен отвечать ей. Теперь ступай за лошадьми, — прибавил он, когда слуга исполнил его приказание.
Я чувствую… да, я чувствую,
что еще люблю вас!..»
— И полноте! на
что это? Я могу
еще владеть саблею. Благодаря бога, правая рука моя цела; не бойтесь, она найдет
еще дорогу к сердцу каждого француза. Ну
что? — продолжал Рославлев, обращаясь к вошедшему Егору. —
Что лошади?
— Да, он и есть! Гляжу, слуга его чуть не плачет, барин без памяти, а он сам не знает, куда ехать. Я обрадовался,
что господь привел меня хоть чем-нибудь возблагодарить моего благодетеля. Велел ямщику ехать ко мне и отвел больному лучшую комнату в моем доме. Наш частной лекарь прописал лекарство, и ему теперь как будто бы полегче; а все
еще в память не приходит.
— Нет,
еще не близко. Ну
что, есть ли у тебя что-нибудь съестное?
— Да
что это они так расшумелись? — перервал Зарецкой. — Вон
еще бегут из Никольской улицы… уж не входят ли французы?.. Эй, любезный! — продолжал он, подъехав к одному молодому и видному купцу, который, стоя среди толпы, рассказывал что-то с большим жаром, —
что это народ так шумит?
— Придется
еще, братец, не беспокойся. Я уверен,
что теперь скорей французы захотят мириться,
чем мы.
— Да и теперь
еще там, сударь! — сказал лакей Ижорского, Терентий, который в продолжение этого разговора стоял у дверей, — Я встретил в Москве его слугу Егора; он сказывал,
что Владимир Сергеич болен горячкою и живет у Серпуховских ворот в доме какого-то купца Сезёмова.
—
Что ты, батюшка! Христос с тобою!.. Куда светать, и петухи
еще не пели.
— Не знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской офицер, — но на всякой случай я уверен,
что это поунизит гордость всемирных победителей и,
что всего лучше, заставит русских ненавидеть французов
еще более. Посмотрите, как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли матушку Москву! А правда ли это или нет, какое нам до этого дело! Лишь только бы их резали.
— Ого! — продолжал его товарищ, — огонек-то добирается и до Кремля. Посмотрите: со всех сторон — кругом!.. Ай да молодцы! как они проворят! Ну, если Наполеон
еще в Кремле, то может похвастаться,
что мы приняли его как дорогого гостя и, по русскому обычаю, попотчевали банею.
— Вы
еще очень молоды, господии адъютант, — перервал хладнокровно полковник, — и вряд ли можете знать лучше меня,
что прилично офицеру.
Лористон, воротясь в Москву, донес своему императору,
что северные варвары не хотят слышать о мире и уверяют, будто бы война не кончилась, а только
еще начинается.
— Насильно!.. насильно!.. Но если эти дуры не знают общежития!..
Что за народ эти русские!.. Мне кажется, они
еще глупее немцев… А как бестолковы!.. С ними говоришь чистым французским языком — ни слова не понимают. Sacristie! Comme ils sont bêtes ces barbares! [Черт возьми! Как глупы эти варвары! (франц.)]
— Вы
еще более удивитесь, полковник, — подхватил Зарецкой, — когда я вам скажу,
что не имею на это никакого позволения от моего начальства; но вы, верно, перестанете удивляться, если узнаете причины, побудившие меня к этому поступку.
— Да разве вы не видите? Впрочем, я готов
еще раз повторить,
что этот храбрый и благородный офицер вырвал меня из рук неприятельских солдат, и
что если я могу
еще служить императору и бить русских, то, конечно, за это обязан единственно ему.
— Ты
еще более удивишься, когда узнаешь,
что я, будучи в Москве, вызывал на дуель капитана французских жандармов.