Неточные совпадения
— Главнокомандующий
генерал Кутузов, видя, что дело идет худо, выехал сам на коне
и закричал: «Ребята, не выдавай!» Наши солдаты ободрились, в штыки, началась резня —
и турок попятили назад.
— Поесть? Нет, сударь, не пойдет еда на ум, когда с нашей стороны, — как я уже имел честь вам докладывать, — легло тридцать тысяч
и не осталось ни одного
генерала: кто без руки, кто без ноги. А главнокомандующего, — прибавил Степан Кондратьевич вполголоса, — перешибло пополам ядром, вместе с лошадью.
У нас ямщик прогоны-то берет не по-вашему — по полтине на версту; едет как душе угодно: дадут на водку — пошел рысцой; нет — так
и шагом; а проезжий, хоть
генерал будь какой, не смей до него
и дотронуться.
Тебе кланяется твой бывший начальник,
генерал Б. У него недостает одного адъютанта, но он не торопится заместить эту ваканцию
и просил меня об этом тебя уведомить.
Идет, куда ведут, да
и дело с концом; а они так нет: у всякого свой царь в голове; да добро бы кто-нибудь? а то иной барабанщик,
и тот норовит своего
генерала за пояс заткнуть.
— Да
и Блесткин, я думаю, не больно себя поздравляет: генерал-то вовсе не по нем — молодец! Терпеть не может дуелистов; а под картечью раскуривает трубку да любит, чтоб
и адъютанты его делали то же.
— Странно! — сказал Зарецкой, прочтя прокламацию московского генерал-губернатора. — Судя по этому, должно думать, что под Москвою будет генеральное сражение;
и если б я знал это наверное, то непременно бы воротился; но, кажется, движения наших войск доказывают совершенно противное.
— Что это, Андрей Васьянович? — спросил мастеровой. — Никак, это французские
генералы? Посмотри-ка, так
и залиты в золото — словно жар горят!
Человек пять французских офицеров
и один польской
генерал выбежали из Тайницких ворот на набережную.
— Они варвары? — возразил один офицер в огромной медвежьей шапке. — Вы слишком милостивы,
генерал! Они не варвары, а дикие звери!.. Мы думали здесь отдохнуть, повеселиться…
и что ж? Эти проклятые калмыки… О! их должно непременно загнать в Азию, надобно очистить Европу от этих татар!.. Посмотрите! вон стоят их двое… С каким скотским равнодушием смотрят они на этот ужасный пожар!..
И этих двуногих животных называют людьми!..
— Я нашел проводника, — отвечал почтительно
генерал, —
и если вашему величеству угодно…
Польской
генерал подозвал купца
и пошел вместе с ним впереди толпы, которая, окружив со всех сторон Наполеона, пустилась вслед за проводником к Каменному мосту. Когда они подошли к угловой кремлевской башне, то вся Неглинная, Моховая
и несколько поперечных улиц представились их взорам в виде одного необозримого пожара. Направо пылающий железный ряд, как огненная стена, тянулся по берегу Неглинной; а с левой стороны пламя от догорающих домов расстилалось во всю ширину узкой набережной.
Генерал отступил назад
и повторил с ужасом...
— В этот переулок?.. —
И в самом деле, было чего испугаться: узкой переулок, которым хотел их вести купец, походил на отверстие раскаленной печи; он изгибался позади домов, выстроенных на набережной,
и, казалось, не имел никакого выхода. — Послушай! — продолжал
генерал, взглянув недоверчиво на купца, — если это подлое предательство, то, клянусь честию! твоя голова слетит прежде, чем кто-нибудь из нас погибнет.
Вокруг с оглушающим треском ломались кровли, падали железные листы
и полуобгоревшие доски; на каждом шагу пылающие бревны
и кучи кирпичей преграждали им дорогу: они шли по огненной земле, под огненным небом, среди огненных стен [Выражение очевидца,
генерала Сегюра.
Если это, по-вашему, называется отсутствием всех предрассудков
и просвещением, так черт его побери
и вместе с вами!» Когда он стал приближаться к середине города, то, боясь встретить французского
генерала, который мог бы ему сделать какой-нибудь затруднительный вопрос, Зарецкой всякий раз, когда сверкали вдали шитые мундиры
и показывались толпы верховых, сворачивал в сторону
и скрывался между развалинами.
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя
и три пушки у неприятеля; но разве я не могу взять дюжины знамен
и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней мере полковником, а там
генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве —
и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
— Я вам порукою, что, хорошо, — сказал один смугловатый
и толстый офицер в черкесской бурке. — Его везли в Москву для Раппа; а говорят, этот лихой
генерал также терпеть не может дурного вина, как не терпит трусов.
Миновав биваки передовой линии, они подошли к нашей цепи. Впереди ее, на одном открытом
и несколько возвышенном месте, стоял окруженный офицерами русской
генерал небольшого роста, в звездах
и в треугольной шляпе с высоким султаном. Казалось, он смотрел с большим вниманием на одного молодцеватого французского кавалериста, который, отделись от неприятельской цепи, ехал прямо на нашу сторону впереди нескольких всадников, составляющих, по-видимому, его свиту.
— Так его бы посадили в сумасшедший дом, разумеется! Но тише: он слезает с лошади; вот
и граф к нему подошел… Подойдемте
и мы поближе. Наш
генерал не дипломат
и любит вслух разговаривать с неприятелем.
Зарецкой
и Рославлев подошли вместе с адъютантом к русскому
генералу в то время, как он после некоторых приветствий спрашивал Мюрата о том, что доставило ему честь видеть у себя в гостях его королевское величество?
—
Генерал! неприятеля не бьют словами; взгляните на карту: вы увидите занятые нами у вас провинции
и то, куда мы зашли.
— Мне известно, что Наполеон посылал
генерала Лористона к нашему главнокомандующему для переговоров о мире; я знаю, что ваши войска должны довольствоваться в течение двух
и более суток тем, что едва достаточно для прокормления их в одни сутки…
— Я знаю, — продолжал хладнокровно русской
генерал, — что король неаполитанский приехал ко мне просить пощады своим фуражирам
и завести род переговоров, чтоб успокоить хотя несколько своих солдат.
— Да мы
и слышать о них не хотим, — отвечал русской
генерал. — Мы желаем сражаться, а не переговоры вести. Итак, примите ваши меры…
Надобно было все это видеть
и привыкнуть смотреть на это, чтоб постигнуть наконец, с каким отвращением слушает похвалы доброму сердцу
и чувствительности императора французов тот, кто был свидетелем сих ужасных бедствий
и знает адское восклицание Наполеона: »Солдаты?..
и, полноте! поговоримте-ка лучше о лошадях!» [Так отвечал Наполеон одному из
генералов, который стал ему докладывать о бедственном положении его солдат.
— Ах он ротозей! — вскричал Зарядьев. — Да я бы этого часового на ногах уморил!.. Сохрани боже! У меня
и в мирное время попробуй-ка махальный прозевать
генерала, так я…
Кроме одного здешнего купца Сандерса, никто его не знает,
и генерал Рапп стал было сомневаться, точно ли он итальянской купец; но когда его привели при мне к
генералу, то все ответы его были так ясны, так положительны; он стал говорить с одним итальянским офицером таким чистым флорентийским наречием, описал ему с такою подробностию свой дом
и родственные свои связи, что добрый Рапп решился было выпустить его из-под ареста; но
генерал Дерикур пошептал ему что-то на ухо,
и купца отвели опять в тюрьму.
— Вот изволите видеть: это небольшая хитрость, придуманная
генералом Дерикуром;
и признаюсь — выдумка прекрасная!
— Тише! Бога ради тише! Что вы? Я не слышал, что вы сказали… не хочу знать… не знаю… Боже мой! до чего мы дожили! какой разврат! Ну что после этого может быть священным для нашей безумной молодежи? Но извините: мне надобно исполнить приказание
генерала Дерикура. Милостивый государь! — продолжал жандарм, подойдя к Рославлеву, — на меня возложена весьма неприятная обязанность; но вы сами военный человек
и знаете, что долг службы… не угодно ли вам идти со мною?
Шамбюр
и Рославлев вышли из дома в одно время; первый пустился скорым шагом к квартире
генерала Раппа, а последний отправился на Театральную площадь.
Вскоре после вас
и его выпустили из тюрьмы,
и в несколько дней этот Дольчини так поладил с
генералом Дерикуром, что он поручил ему доставить Наполеону преважные депеши.
Когда они подошли к Лангфуртскому предместью, то господин Дольчини, в виду ваших казаков, распрощавшись очень вежливо с Рено, сказал ему: «Поблагодарите
генерала Раппа за его ласку
и доверенность; да не забудьте ему сказать, что я не итальянский купец Дольчини, а русской партизан…» Тут назвал он себя по имени, которое я никак не могу выговорить, хотя
и тысячу раз его слышал.
Бедный Рено простоял полчаса разиня рот на одном месте,
и когда, возвратясь в Данциг, доложил об этом Раппу, то едва унес ноги:
генерал взбесился; с Дерикуром чуть не сделалось удара, а толстый Папилью, вспомня, что он несколько раз дружески разговаривал с этим Дольчини, до того перепугался, что слег в постелю.
— Да, есть.
И хотя по-настоящему мне как партизану должно перехватывать всякую неприятельскую переписку, — примолвил с улыбкою Шамбюр, — но я обещался доставить это письмо, а Шамбюр во всю жизнь не изменял своему слову. Вот оно: читайте на просторе. Мне надобно теперь отправиться к
генералу Раппу: у него, кажется, будут толковать о сдаче Данцига; но мы еще увидим, кто кого перекричит. Прощайте!