Неточные совпадения
Я был тогда в Петербурге, в университете, и помню,
что Ихменев нарочно писал ко мне и просил меня справиться: справедливы
ли слухи о браке?
— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке,
что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь
ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
—
Что, Иван Петрович, не хотите
ли чаю? (самовар кипел на столе), да каково, батюшка, поживаете? Больные вы какие-то вовсе, — спросила она меня жалобным голосом, как теперь ее слышу.
— Да, Ваня, — спросил вдруг старик, как будто опомнившись, — уж не был
ли болен?
Что долго не ходил? Я виноват перед тобой: давно хотел тебя навестить, да все как-то того… — И он опять задумался.
— И, ангел мой,
что прощаться, далекий
ли путь! На тебя хоть ветер подует; смотри, какая ты бледненькая. Ах! да ведь я и забыла (все-то я забываю!) — ладонку я тебе кончила; молитву зашила в нее, ангел мой; монашенка из Киева научила прошлого года; пригодная молитва; еще давеча зашила. Надень, Наташа. Авось господь бог тебе здоровья пошлет. Одна ты у нас.
— Но это невозможно! — вскричал я в исступлении, — знаешь
ли,
что это невозможно, Наташа, бедная ты моя! Ведь это безумие. Ведь ты их убьешь и себя погубишь! Знаешь
ли ты это, Наташа?
— Понимаешь
ли ты, Наташа,
что ты сделаешь с отцом?
Это еще последнее дело, а знаешь
ли ты, Наташа… (о боже, да ведь ты все это знаешь!) знаешь
ли,
что князь заподозрил твоего отца и мать,
что они сами, нарочно, сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил у вас в деревне?
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле был нездоров, Ваня?
Что ж я, и не спрошу! Все о себе говорю; ну, как же теперь твои дела с журналистами?
Что твой новый роман, подвигается
ли?
— До романов
ли, до меня
ли теперь, Наташа! Да и
что мои дела! Ничего; так себе, да и бог с ними! А вот
что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб ты шла к нему?
Знаешь
ли, Ваня,
что я бы, может быть, и не решилась на это,если б тебя не случилось сегодня со мною!
— Но ваш отец? — спросил я, — твердо
ли вы уверены,
что он вас простит?
Правда, я и сам знаю,
что я легкомыслен и почти ни к
чему не способен; но, знаете
ли, у меня третьего дня явилась удивительная мысль.
— Ну
что, Ваня,
что? — заговорил он. — Куда шел? А я вот, брат, вышел; дела. Здоров
ли?
— Да… ну, а
что? Не хворал
ли?
Что же долго у нас не был?
— Слышал, Анна Андреевна, говорил он мне,
что будто вы оба надумались и согласились взять бедную девочку, сиротку, на воспитание. Правда
ли это?
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На
что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так
ли, Анна Андреевна? Этого
ли хочешь?
Чего доброго, не надоумил
ли его господь и не ходил
ли он в самом деле к Наташе, да одумался дорогой, или что-нибудь не удалось, сорвалось в его намерении, — как и должно было случиться, — и вот он воротился домой, рассерженный и уничтоженный, стыдясь своих недавних желаний и чувств, ища, на ком сорвать сердце за свою же слабость,и выбирая именно тех, кого наиболее подозревал в таких же желаниях и чувствах.
— Я и не буду уговаривать. Я буду с ним по-прежнему, войди он хоть сейчас. Но я должна приискать средство, чтоб ему было легко оставить меня без угрызений совести. Вот
что меня мучит, Ваня; помоги. Не присоветуешь
ли чего-нибудь?
— Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить другого. Но вряд
ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи,
что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему,
что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
— Наташа, послушай… — говорил Алеша, совершенно потерявшись. — Ты, может быть, уверена,
что я виноват… Но я не виноват; я нисколько не виноват! Вот видишь
ли, я тебе сейчас расскажу.
— Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша своим звонким голосом. — Они думают,
что все это, как и прежде…
что я с пустяками приехал… Я вам говорю,
что у меня самое интересное дело. Да замолчите
ли вы когда-нибудь!
— Все рассказал! Уж не хвастайся, пожалуйста! — подхватила она. — Ну,
что ты можешь скрыть? Ну, тебе
ли быть обманщиком? Даже Мавра все узнала. Знала ты, Мавра?
В кухне стоял ливрейный лакей князя, его отца. Оказалось,
что князь, возвращаясь домой, остановил свою карету у квартиры Наташи и послал узнать, у ней
ли Алеша? Объявив это, лакей тотчас же вышел.
— Да, вы правы, мне тоже. Я давно знаю,
что вы настоящий, искренний друг Натальи Николаевны и моего сына. Я надеюсь быть между вами троими четвертым. Не так
ли? — прибавил он, обращаясь к Наташе.
— А он сказал,
что мое доброе сердце вредит мне. Как это? Не понимаю. А знаешь
что, Наташа. Не поехать
ли мне поскорей к нему? Завтра
чем свет у тебя буду.
Я убеждал ее горячо и сам не знаю,
чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность
ли всей обстановки, впечатление
ли, произведенное Смитом, фантастичность
ли моего собственного настроения, — не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как бы в раздумье.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю,
что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне
что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь,
что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда
ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад,
что тебя встретил.
— Скажу. Но это не лучше; а сказать
ли,
что лучше?
У меня был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова у меня были, дворник разом носил мне их дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я спросил ее, не хочет
ли и она
чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего не ответила.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и — странное дело, мне показалось,
что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера и вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На мой вопрос: был
ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как бы в раздумье.
Возвратился я домой грустный и был страшно поражен, только
что вошел в дверь. Было уже темно. Я разглядел,
что Елена сидела на диване, опустив на грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про себя. «Уж не в бреду
ли?» — подумал я.
Знаете
ли,
что вы делаете с Наташей?
— Гм! каков дед, такова и внучка. После все это мне расскажешь. Может быть, можно будет и помочь чем-нибудь, так чем-нибудь, коль уж она такая несчастная… Ну, а теперь нельзя
ли, брат, ей сказать, чтоб она ушла, потому
что поговорить с тобой надо серьезно.
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в каком ты положении. Не надо
ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей не говори,
что я дал, а так, просто истрать на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль
что понадобится! Прощай, друг мой…
Не знаю, поняла
ли Нелли все,
что я ей говорил. Я был взволнован и от рассказа и от недавней болезни; но я бросился к Наташе. Было уже поздно, час девятый, когда я вошел к ней.
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь да есть, и только
что он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня удивляет,
что вы как будто и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу, вы на него очень сердитесь, — и это понятно! Вы имеете на то все права, и… и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только,
что я первый подвернулся; не правда
ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
— Так уж не хотите
ли вы намекнуть,
что я нарочно хочу так устроить, чтоб он вами тяготился? Вы обижаете меня, Наталья Николаевна.
В этом я совершенно уверена, потому
что совершенно понимаю наши взаимные отношения: ведь вы на них не можете смотреть серьезно, не правда
ли?
А лучше, вместо извинения, скажите мне теперь, не могу
ли я сегодня же чем-нибудь доказать вам,
что я гораздо искреннее и прямее поступаю с вами,
чем вы обо мне думаете?
Знаешь
ли ты, Алеша,
что я застал Наталью Николаевну среди таких страданий,
что понятно, в какой ад ты обратил для нее эти четыре дня, которые, напротив, должны бы быть лучшими днями ее жизни.
—
Чем,
чем вы себя связывали?
Что значит в ваших глазах обмануть меня? Да и
что такое обида какой-то девушке! Ведь она несчастная беглянка, отверженная отцом, беззащитная, замаравшаясебя, безнравственная!Стоит
ли с ней церемониться, коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую выгоду!
— Могу ль я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до такого гнева, а ты в гневе и его обвинила, потому
что хотела меня оправдать; ты меня всегда оправдываешь, а я не стою того. Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала,
что он. А он, право, право, не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем
ли он приезжал сюда! Того
ли ожидал!
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал
ли я о ней еще
чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
Я крепко пьян, но слушай: если когда-нибудь, близко
ли, далеко
ли, теперь
ли, или на будущий год, тебе покажется,
что Маслобоев против тебя в чем-нибудь схитрил (и, пожалуйста, не забудь этого слова схитрил), — то знай,
что без злого умысла.
Я рассудил,
что рано
ли, поздно
ли надо будет ехать. Положим, Наташа теперь одна, я ей нужен, но ведь она же сама поручила мне как можно скорей узнать Катю. К тому же, может быть, и Алеша там… Я знал,
что Наташа не будет покойна, прежде
чем я не принесу ей известий о Кате, и решился ехать. Но меня смущала Нелли.
Но знаете
ли вы,
что даже и не в этом дело: дело в нашей ссоре, во взаимных тогдашних оскорблениях; одним словом, в обоюдно уязвленном самолюбии.
— А как вы думаете? — спросил он вдруг, как будто совершенно не слыхал моего вопроса, — уверены
ли вы,
что старик Ихменев откажется от десяти тысяч, если б даже вручить ему деньги безо всяких оговорок и… и… и всяких этих смягчений?
— Мало
ли о
чем, — отвечала она серьезно. — Вот хоть бы о том, правду
ли он рассказывает про Наталью Николаевну,
что она не оскорбляется, когда он ее в такое время оставляет одну? Ну, можно
ли так поступать, как он? Ну, зачем ты теперь здесь, скажи, пожалуйста?
— Да
что мы вместе, ну вот и сидим, — видел? И всегда-то он такой, — прибавила она, слегка краснея и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит, только одну минутку», а смотришь, и до полночи просидел, а там уж и поздно. «Она, говорит, не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну, хорошо
ли это, ну, благородно
ли?