Неточные совпадения
Никогда он не взял в руки ни одной газеты, не произнес ни одного слова, ни одного звука; а
только сидел, смотря перед собою во все глаза, но
таким тупым, безжизненным взглядом, что можно было побиться об заклад, что он ничего не видит из всего окружающего и ничего не слышит.
Особняк соблазнял меня; оставалось
только похлопотать насчет прислуги,
так как совершенно без прислуги нельзя было жить.
Я
только горько заплакал, да
так и уехал, ничего не сказавши.
Он ожидал чего-то непостижимо высокого,
такого, чего бы он, пожалуй, и сам не мог понять, но
только непременно высокого; а вместо того вдруг
такие будни и все
такое известное — вот точь-в-точь как то самое, что обыкновенно кругом совершается.
— А эта все надо мной подсмеивается! — вскричал старик, с восторгом смотря на Наташу, у которой разгорелись щечки, а глазки весело сияли, как звездочки. — Я, детки, кажется, и вправду далеко зашел, в Альнаскары записался; и всегда-то я был
такой… а
только знаешь, Ваня, смотрю я на тебя: какой-то ты у нас совсем простой…
А
только все-таки, Ваня, у тебя какое-то эдак лицо… то есть совсем как будто не поэтическое…
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее
такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще
только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая
так весело,
так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
— Ах, Наташа, да, может быть, это все неправда,
только слухи одни. Ну, где ему,
такому еще мальчику, жениться!
А что он увлекся,
так ведь стоит
только мне неделю с ним не видаться, он и забудет меня и полюбит другую, а потом как увидит меня, то и опять у ног моих будет.
Что если ты правду про него сейчас говорил (я никогда этого не говорил), что он
только обманывает меня и
только кажется
таким правдивым и искренним, а сам злой и тщеславный!
Этот стон с
такою болью вырвался из ее сердца, что вся душа моя заныла в тоске. Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой.
Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее до
такого сумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась из сердца. Я не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.
— Наташа, — сказал я, — одного
только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это
такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я
такой любви.
А все-таки я рада быть его рабой, добровольной рабой; переносить от него все, все,
только бы он был со мной,
только б я глядела на него!
— Непременно простит,
только, может быть, не
так скоро.
Я, например, если не удастся роман (я, по правде, еще и давеча подумал, что роман глупость, а теперь
только так про него рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если не удастся роман, то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
—
Так он… ну да,
так это он и умер…
Только ты не печалься, голубчик мой. Что ж ты не приходила? Ты теперь откуда? Его похоронили вчера; он умер вдруг, скоропостижно…
Так ты его внучка?
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она
так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она другую дверь на лестницу. С лестницы она еще не успела сойти, думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все было тихо, и не слышно было ничьих шагов.
Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее. Узнав, что новая моя квартира сыра и, может быть, еще хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист и нетерпелив.
Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в
такие минуты, да и то не всегда.
— Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну,
так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои!
Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Точно
так же он уходил к себевсегда при моих посещениях, бывало
только что успеет со мною поздороваться, чтоб дать мне время сообщить Анне Андреевне все последние новости о Наташе.
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная,
только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит,
так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
— Батюшка… я ничего не хочу!
Так, сдуру сказала; прости, коли в чем досадила, да
только не кричи, — проговорила она, все больше и больше дрожа от страха.
— Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и
только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, —
так это все родное… Это как в мещанских домиках в уездном нашем городке; я и дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками не обшитый… А потом другая картина...
—
Так неужели ж никогда, никогда не кончится этот ужасный раздор! — вскричал я грустно. — Неужели ж ты до того горда, что не хочешь сделать первый шаг! Он за тобою; ты должна его первая сделать. Может быть, отец
только того и ждет, чтоб простить тебя… Он отец; он обижен тобою! Уважь его гордость; она законна, она естественна! Ты должна это сделать. Попробуй, и он простит тебя без всяких условий.
—
Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит
только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
Ну,
так вот, после этого письма, как
только отец приехал, пошли мои муки.
Последний был дядя, Семен Валковский, да тот
только в Москве был известен, да и то тем, что последние триста душ прожил, и если б отец не нажил сам денег, то его внуки, может быть, сами бы землю пахали, как и есть
такие князья.
— А господь его знает, совсем и не разберешь, как он решил; а я вовсе не болтун, я дело говорю: он даже и не решал, а
только на все мои рассуждения улыбался, но
такой улыбкой, как будто ему жалко меня.
И все это я сделал, один я, через свою собственную хитрость,
так что отец
только руки расставил!..
— Полно, Алеша, ты
только легкомыслен, а ты вовсе не
такой, — прибавила она, — с чего ты себя унижаешь?
Завтра я опять к княгине, но отец все-таки благороднейший человек — не думайте чего-нибудь, и хоть отдаляет меня от тебя, Наташа, но это потому, что он ослеплен, потому что ему миллионов Катиных хочется, а у тебя их нет; и хочет он их для одного меня, и
только по незнанию несправедлив к тебе.
— Надо вам заметить, что хоть у отца с графиней и порешено наше сватовство, но официально еще до сих пор решительно ничего не было,
так что мы хоть сейчас разойдемся и никакого скандала; один
только граф Наинский знает, но ведь это считается родственник и покровитель.
Это
такая своеобразная натура,
такая сильная и правдивая душа, сильная именно своей чистотой и правдивостью, что я перед ней просто мальчик, младший брат ее, несмотря на то, что ей всего
только семнадцать лет.
— Мой приход к вам в
такой час и без доклада — странен и вне принятых правил; но я надеюсь, вы поверите, что, по крайней мере, я в состоянии сознать всю эксцентричность моего поступка. Я знаю тоже, с кем имею дело; знаю, что вы проницательны и великодушны. Подарите мне
только десять минут, и я надеюсь, вы сами меня поймете и оправдаете.
— Ради бога не ходите за мной. А я приду, приду! Как
только можно будет,
так и приду!
— То угодно, что вы безжалостная! — кричал я. — Как вы смеете
так тиранить бедного ребенка? Она не ваша; я сам слышал, что она
только ваш приемыш, бедная сирота…
— А идет,
так идет.
Только вот что, два слова прежде всего: лицо у тебя нехорошее, точно сейчас тебе чем надосадили, правда?
— Нет, ничего;
так… Он был, впрочем, и милый…
Только уж…
— Неужели можно
так волноваться из-за того
только, что дурной человек что-нибудь подумает? Да пусть его думает! — сказал я.
На презрение человека низкого она, конечно, отвечала бы
только презрением, но все-таки болела бы сердцем за насмешку над тем, что считала святынею, кто бы ни смеялся.
Смеялся, вертелся, но как будто это все ко мне
только так,
только уж отчасти относится, а не
так, как прежде…
—
Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось. Ведь я уже говорил тебе, что знаю князя Валковского. Это ты хорошо делаешь, что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она тебя
только. Да вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не
только могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в
такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула на меня и с
такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «У нее опять горе, — подумал я, —
только она говорить мне не хочет».
— Да уж
так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне
только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто
такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до времени таит от меня, как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней
только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
— Нет, я ведь
только так…
— И, наконец, еще просьба: я знаю, мой милый, тебе у нас, может быть, и скучно, но ходи к нам почаще, если
только можешь. Моя бедная Анна Андреевна
так тебя любит и… и…
так без тебя скучает… понимаешь, Ваня?
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне
так и скажу, в каком ты положении. Не надо ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если
только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а
так, просто истрать на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
— Я вас люблю… я не гордая, — проговорила она. — Вы сказали вчера, что я гордая. Нет, нет… я не
такая… я вас люблю. Вы
только один меня любите…