Неточные совпадения
Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица
только, а всей души; а душа
так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки.
Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели
только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было бы подумать, что тут никто не живет, —
так все запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия.
— Что ж это я в самом деле? — сказал он вслух с досадой, — надо совесть знать: пора за дело! Дай
только волю себе,
так и…
— Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь кабинета и глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему приходилось видеть барина вполглаза, а барину видна была
только одна необъятная бакенбарда, из которой
так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь
так, незаметно, само собой; а Захар всегда заводил тяжбу, лишь
только начинали требовать от него сметания пыли, мытья полов и т. п. Он в
таком случае станет доказывать необходимость громадной возни в доме, зная очень хорошо, что одна мысль об этом приводила барина его в ужас.
— Что ж делать? — вот он чем отделывается от меня! — отвечал Илья Ильич. — Он меня спрашивает! Мне что за дело? Ты не беспокой меня, а там, как хочешь,
так и распорядись,
только чтоб не переезжать. Не может постараться для барина!
— Уж кто-то и пришел! — сказал Обломов, кутаясь в халат. — А я еще не вставал — срам, да и
только! Кто бы это
так рано?
— Отличный! С большим вкусом сшит, — сказал Илья Ильич, —
только отчего он
такой широкий сзади?
— Нет, нет! Это напрасно, — с важностью и покровительством подтвердил Судьбинский. — Свинкин ветреная голова. Иногда черт знает какие тебе итоги выведет, перепутает все справки. Я измучился с ним; а
только нет, он не замечен ни в чем
таком… Он не сделает, нет, нет! Завалялось дело где-нибудь; после отыщется.
— А вот наш Семен Семеныч
так неисправим, — сказал Судьбинский, —
только мастер пыль в глаза пускать.
— Да пускай их! Некоторым ведь больше нечего и делать, как
только говорить. Есть
такое призвание.
Хотя про
таких людей говорят, что они любят всех и потому добры, а, в сущности, они никого не любят и добры потому
только, что не злы.
Если при
таком человеке подадут другие нищему милостыню — и он бросит ему свой грош, а если обругают, или прогонят, или посмеются —
так и он обругает и посмеется с другими. Богатым его нельзя назвать, потому что он не богат, а скорее беден; но решительно бедным тоже не назовешь, потому, впрочем,
только, что много есть беднее его.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше,
так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он
так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет
только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти
так, как нужно».
— А вот некоторые
так любят переезжать, — сказал Алексеев, — в том
только и удовольствие находят, как бы квартиру переменить…
Дело в том, что Тарантьев мастер был
только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как
только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется,
так не дай Бог что выйдет.
Так Тарантьев и остался
только теоретиком на всю жизнь.
—
Только вот троньте! — яростно захрипел он. — Что это
такое? Я уйду… — сказал он, идучи назад к дверям.
— Не трудись, не доставай! — сказал Обломов. — Я тебя не упрекаю, а
только прошу отзываться приличнее о человеке, который мне близок и который
так много сделал для меня…
Это происходило, как заметил Обломов впоследствии, оттого, что есть
такие начальники, которые в испуганном до одурения лице подчиненного, выскочившего к ним навстречу, видят не
только почтение к себе, но даже ревность, а иногда и способности к службе.
Но это помогло
только на время: надо же было выздороветь, — а за этим в перспективе было опять ежедневное хождение в должность. Обломов не вынес и подал в отставку.
Так кончилась — и потом уже не возобновлялась — его государственная деятельность.
Так пускал он в ход свои нравственные силы,
так волновался часто по целым дням, и
только тогда разве очнется с глубоким вздохом от обаятельной мечты или от мучительной заботы, когда день склонится к вечеру и солнце огромным шаром станет великолепно опускаться за четырехэтажный дом.
Никто не знал и не видал этой внутренней жизни Ильи Ильича: все думали, что Обломов
так себе,
только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать; что едва ли у него вяжутся и мысли в голове.
Так о нем и толковали везде, где его знали.
Старинный Калеб умрет скорее, как отлично выдрессированная охотничья собака, над съестным, которое ему поручат, нежели тронет; а этот
так и выглядывает, как бы съесть и выпить и то, чего не поручают; тот заботился
только о том, чтоб барин кушал больше, и тосковал, когда он не кушает; а этот тоскует, когда барин съедает дотла все, что ни положит на тарелку.
Наружно он не выказывал не
только подобострастия к барину, но даже был грубоват, фамильярен в обхождении с ним, сердился на него, не шутя, за всякую мелочь, и даже, как сказано, злословил его у ворот; но все-таки этим
только на время заслонялось, а отнюдь не умалялось кровное, родственное чувство преданности его не к Илье Ильичу собственно, а ко всему, что носит имя Обломова, что близко, мило, дорого ему.
— Пищи мясной и вообще животной избегайте, мучнистой и студенистой тоже. Можете кушать легкий бульон, зелень;
только берегитесь: теперь холера почти везде бродит,
так надо осторожнее… Ходить можете часов восемь в сутки. Заведите ружье…
Захар не нашел, что сказать,
только вздохнул
так, что концы шейного платка затрепетали у него на груди.
Хотя дверь отворялась свободно, но Захар отворял
так, как будто нельзя было пролезть, и оттого
только завяз в двери, но не вошел.
Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве
только чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось
так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну.
Только вдали поле с рожью точно горит огнем, да речка
так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской
только и знают, что гуляют всё добрые молодцы,
такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего, да вдруг заговорит
такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и бить оземь. А перед тем как сделаться этому,
только что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей.
Илья Иванович простер свою заботливость даже до того, что однажды, гуляя по саду, собственноручно приподнял, кряхтя и охая, плетень и велел садовнику поставить поскорей две жерди: плетень благодаря этой распорядительности Обломова простоял
так все лето, и
только зимой снегом повалило его опять.
— Ты всегда
так! — с упреком скажет жена. — Споришь,
только срамишься…
Он
только было вывел: «Милостивый государь» медленно, криво, дрожащей рукой и с
такою осторожностью, как будто делал какое-нибудь опасное дело, как к нему явилась жена.
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а
так, чтоб
только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.
Захар, как, бывало, нянька, натягивает ему чулки, надевает башмаки, а Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик,
только и знает, что подставляет ему лежа то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не
так, то он поддаст Захарке ногой в нос.
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит
только мигнуть — уж трое-четверо слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь, достать ли ему нужно вещь, да не достанет, — принести ли что, сбегать ли за чем: ему иногда, как резвому мальчику,
так и хочется броситься и переделать все самому, а тут вдруг отец и мать, да три тетки в пять голосов и закричат...
— Уж
так ругается, что как
только Бог дает силу переносить!
—
Так! —
только и было ответа.
—
Так: съезжай, говорят, да и
только.
— Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей,
так Бог тебя знает. А ведь это хороший человек:
только что не в голландских рубашках ходит…
Кажется, люди на взгляд
такие умные, с
таким достоинством на лице,
только и слышишь: «Этому дали то, тот получил аренду».
Говоря это, глядят друг на друга
такими же глазами: «вот уйди
только за дверь, и тебе то же будет»…
— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это
только так говорится, с женой вдвоем, а в самом-то деле
только женился, тут наползет к тебе каких-то баб в дом. Загляни в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут,
так ходят каждый день кофе пить, обедать… Как же прокормить с тремя стами душ
такой пансион?
Только что Штольц уселся подле нее, как в комнате раздался ее смех, который был
так звучен,
так искренен и заразителен, что кто ни послушает этого смеха, непременно засмеется сам, не зная о причине.
За ужином она сидела на другом конце стола, говорила, ела и, казалось, вовсе не занималась им. Но едва
только Обломов боязливо оборачивался в ее сторону, с надеждой, авось она не смотрит, как встречал ее взгляд, исполненный любопытства, но вместе
такой добрый…
Он взглянул: улыбка
так и ползает у ней по лицу, то осветит глаза, то разольется по щекам,
только губы сжаты, как всегда. У него недостало духа солгать покойно.
— Нет,
так, ничего, — замяла она. — Я люблю Андрея Иваныча, — продолжала она, — не за то
только, что он смешит меня, иногда он говорит — я плачу, и не за то, что он любит меня, а, кажется, за то… что он любит меня больше других; видите, куда вкралось самолюбие!
Хорошо, если б и страсти
так кончались, а то после них остаются: дым, смрад, а счастья нет! Воспоминания — один
только стыд и рвание волос.