Неточные совпадения
Одно
только нарушало его спокойствие — это геморрой от сидячей жизни; в перспективе представлялось для него тревожное событие — прервать на время эту жизнь и побывать где-нибудь на водах.
Так грозил ему доктор.
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит! Доктора
только и знают, что вон отсюда шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды в ней видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты знаешь?
Так ты от скуки ходишь к своей кузине?
Но какое это чувство? Какого-то всеобщего благоволения, доброты ко всему на свете, —
такое чувство, если
только это чувство, каким светятся глаза у людей сытых, беззаботных, всем удовлетворенных и не ведающих горя и нужд.
— Опять «жизни»: вы
только и твердите это слово, как будто я мертвая! Я предвижу, что будет дальше, — сказала она, засмеявшись,
так что показались прекрасные зубы. — Сейчас дойдем до правил и потом… до любви.
— Ах,
только не у всех, нет, нет! И если вы не любили и еще полюбите когда-нибудь, тогда что будет с вами, с этой скучной комнатой? Цветы не будут стоять
так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о любви.
Иногда он кажется
так счастлив, глаза горят, и наблюдатель
только что предположит в нем открытый характер, сообщительность и даже болтливость, как через час, через два, взглянув на него, поразится бледностью его лица, каким-то внутренним и, кажется, неисцелимым страданием, как будто он отроду не улыбнулся.
Райский не знал: он
так же машинально слушал, как и смотрел, и ловил ухом
только слова.
Один
только старый дом стоял в глубине двора, как бельмо в глазу, мрачный, почти всегда в тени, серый, полинявший, местами с забитыми окнами, с поросшим травой крыльцом, с тяжелыми дверьми, замкнутыми тяжелыми же задвижками, но прочно и массивно выстроенный. Зато на маленький домик с утра до вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб дать ему простора и воздуха.
Только цветник, как гирлянда, обвивал его со стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы
так и просились в окна.
Она, кажется,
только тогда и была счастлива, когда вся вымажется, растреплется от натиранья полов, мытья окон, посуды, дверей, когда лицо, голова сделаются неузнаваемы, а руки до того выпачканы, что если понадобится почесать нос или бровь,
так она прибегает к локтю.
Этого было довольно и больным и лекарке, а помещику и подавно.
Так как Меланхолиха практиковала
только над крепостными людьми и мещанами, то врачебное управление не обращало на нее внимания.
И сам Яков
только служил за столом, лениво обмахивал веткой мух, лениво и задумчиво менял тарелки и не охотник был говорить. Когда и барыня спросит его,
так он еле ответит, как будто ему было бог знает как тяжело жить на свете, будто гнет какой-нибудь лежал на душе, хотя ничего этого у него не было. Барыня назначила его дворецким за то
только, что он смирен, пьет умеренно, то есть мертвецки не напивается, и не курит; притом он усерден к церкви.
К бабушке он питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную
такой теплотой, что по тому
только, как он входил к ней, садился, смотрел на нее, можно было заключить, что он любил ее без памяти. Никогда, ни в отношении к ней, ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости, хотя был ежедневным ее гостем.
Женщины того мира казались ему особой породой. Как пар и машины заменили живую силу рук,
так там целая механика жизни и страстей заменила природную жизнь и страсти. Этот мир — без привязанностей, без детей, без колыбелей, без братьев и сестер, без мужей и без жен, а
только с мужчинами и женщинами.
— У вас есть талант, где вы учились? — сказали ему, —
только… вон эта рука длинна… да и спина не
так… рисунок не верен!
— Посмотрите: ни одной черты нет верной. Эта нога короче, у Андромахи плечо не на месте; если Гектор выпрямится,
так она ему будет
только по брюхо. А эти мускулы, посмотрите…
— Я преступник!.. если не убил, то дал убить ее: я не хотел понять ее, искал ада и молний там, где был
только тихий свет лампады и цветы. Что же я
такое, Боже мой! Злодей! Ужели я…
Он видел, что заронил в нее сомнения, что эти сомнения — гамлетовские. Он читал их у ней в сердце: «В самом ли деле я живу
так, как нужно? Не жертвую ли я чем-нибудь живым, человеческим, этой мертвой гордости моего рода и круга, этим приличиям? Ведь надо сознаться, что мне иногда бывает скучно с тетками, с папа и с Catherine… Один
только cousin Райский…»
— Нет, портрет — это слабая, бледная копия; верен
только один луч ваших глаз, ваша улыбка, и то не всегда: вы редко
так смотрите и улыбаетесь, как будто боитесь. Но иногда это мелькнет; однажды мелькнуло, и я поймал, и
только намекнул на правду, и уж смотрите, что вышло. Ах, как вы были хороши тогда!
— Да, это
так, и все, что вы делаете в эту минуту, выражает не оскорбление, а досаду, что у вас похитили тайну… И самое оскорбление это —
только маска.
— Кузина, бросьте этот тон! — начал он дружески, горячо и искренно,
так что она почти смягчилась и мало-помалу приняла прежнюю, свободную, доверчивую позу, как будто видела, что тайна ее попала не в дурные руки, если
только тут была тайна.
Голос у ней не
так звонок, как прежде, да ходит она теперь с тростью, но не горбится, не жалуется на недуги.
Так же она без чепца,
так же острижена коротко, и тот же блещущий здоровьем и добротой взгляд озаряет все лицо, не
только лицо, всю ее фигуру.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал,
так вот эти самые комнаты, потому что в них живет единственная женщина в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато
только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
— Отроду не видывала
такого человека! — сказала бабушка, сняв очки и поглядев на него. — Вот
только Маркушка у нас бездомный
такой…
— Ты хозяин,
так как же не вправе? Гони нас вон: мы у тебя в гостях живем —
только хлеба твоего не едим, извини… Вот, гляди, мои доходы, а вот расходы…
— Ах, очень! Как вы писали, что приедете, я всякую ночь вижу вас во сне,
только совсем не
таким…
— Ну, добро, посмотрим, посмотрим, — сказала она, — если не женишься сам,
так как хочешь, на свадьбу подари им кружева, что ли:
только чтобы никто не знал, пуще всего Нил Андреич… надо втихомолку…
«Ничего больше не надо для счастья, — думал он, — умей
только остановиться вовремя, не заглядывать вдаль.
Так бы сделал другой на моем месте. Здесь все есть для тихого счастья — но… это не мое счастье!» Он вздохнул. «Глаза привыкнут… воображение устанет, — и впечатление износится… иллюзия лопнет, как мыльный пузырь, едва разбудив нервы!..»
— Да…
только такие, где кончается свадьбой.
Она закрыла глаза, но
так, чтоб можно было видеть, и
только он взял ее за руку и провел шаг, она вдруг увидела, что он сделал шаг вниз, а она стоит на краю обрыва, вздрогнула и вырвала у него руку.
Но где Уленьке было заметить
такую красоту? Она заметила
только, что у него то на вицмундире пуговицы нет, то панталоны разорваны или худые сапоги. Да еще странно казалось ей, что он ни разу не посмотрел на нее пристально, а глядел как на стену, на скатерть.
Уж у Уленьки не раз скалились зубы на его фигуру и рассеянность, но товарищи, особенно Райский,
так много наговорили ей хорошего о нем, что она ограничивалась
только своим насмешливым наблюдением, а когда не хватало терпения, то уходила в другую комнату разразиться смехом.
«Что это
такое, что же это!.. Она, кажется, добрая, — вывел он заключение, — если б она
только смеялась надо мной, то пуговицы бы не пришила. И где она взяла ее? Кто-нибудь из наших потерял!»
Он
так и принимал за чистую монету всякий ее взгляд, всякое слово, молчал, много ел, слушал, и
только иногда воззрится в нее странными, будто испуганными глазами, и молча следит за ее проворными движениями, за резвой речью, звонким смехом, точно вчитывается в новую, незнакомую еще ему книгу, в ее немое, вечно насмешливое лицо.
Райский немного смутился и поглядывал на Леонтья, что он, а он ничего. Потом он, не скрывая удивления, поглядел на нее, и удивление его возросло, когда он увидел, что годы
так пощадили ее: в тридцать с небольшим лет она казалась если уже не прежней девочкой, то
только разве расцветшей, развившейся и прекрасно сложившейся физически женщиной.
— Да, я артист, — отвечал Марк на вопрос Райского. —
Только в другом роде. Я
такой артист, что купцы называют «художник». Бабушка ваша, я думаю, вам говорила о моих произведениях!
— Что тебе, леший, не спится? — сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, — бродит по ночам! Ты бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня
только перед господами! — ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками и хлебами в обеих руках, выше головы, но
так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.
Его все-таки что-нибудь да волновало: досада, смех, иногда пробивалось умиление. Но как скоро спор кончался, интерес падал, Райскому являлись
только простые формы одной и той же, неведомо куда и зачем текущей жизни.
Он пожимал плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив руки в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха,
так нежно ласкавшего его нервы, не смотрел на Волгу, и
только тупая скука грызла его. Он с ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
— Есть ли
такой ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около вас, хотя бы сам был далеко, чтобы вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица вашего существования, и что вы сами носите в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними
только своими глазами смотрите на эти горы и лес, не одними своими ушами слушаете этот шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе…
— Тогда
только, — продолжал он, стараясь объяснить себе смысл ее лица, — в этом во всем и есть значение, тогда это и роскошь, и счастье. Боже мой, какое счастье! Есть ли у вас здесь
такой двойник, — это другое сердце, другой ум, другая душа, и поделились ли вы с ним, взамен взятого у него, своей душой и своими мыслями!.. Есть ли?
— А Тит Никоныч
так и увивается около вас, чуть на вас не молится — всегда у ваших ног!
Только подайте знак — и он будет счастливейший смертный!
— Ах, Марфа Васильевна, какие вы! Я лишь
только вырвался,
так и прибежал! Я просился, просился у губернатора — не пускает: говорит, не пущу до тех пор, пока не кончите дела! У маменьки не был: хотел к ней пообедать в Колчино съездить — и то пустил
только вчера, ей-богу…
— Дайте срок! — остановила Бережкова. — Что это вам не сидится? Не успели носа показать, вон еще и лоб не простыл, а уж в ногах у вас
так и зудит? Чего вы хотите позавтракать: кофе, что ли, или битого мяса? А ты, Марфенька, поди узнай, не хочет ли тот… Маркушка… чего-нибудь?
Только сама не показывайся, а Егорку пошли узнать…
Он старался растолкать гостя, но тот храпел. Яков сходил за Кузьмой, и вдвоем часа четыре употребили на то, чтоб довести Опенкина домой, на противоположный конец города.
Так, сдав его на руки кухарке, они сами на другой день к обеду
только вернулись домой.
А ведь
только за
таким делом и не бывает скуки!
Он правильно заключил, что тесная сфера, куда его занесла судьба, поневоле держала его подолгу на каком-нибудь одном впечатлении, а
так как Вера, «по дикой неразвитости», по непривычке к людям или, наконец, он не знает еще почему, не
только не спешила с ним сблизиться, но все отдалялась, то он и решил не давать в себе развиться ни любопытству, ни воображению и показать ей, что она бледная, ничтожная деревенская девочка, и больше ничего.
— Нет, грех сказать: почто обижать?
Только чудной
такой: я нешто его боюсь!
— То есть уважать свободу друг друга, не стеснять взаимно один другого:
только это редко, я думаю, можно исполнить. С чьей-нибудь стороны замешается корысть… кто-нибудь да покажет когти… А вы сами способны ли на
такую дружбу?
— Куда мне! — скромно возразил гость, — я
только так, из любопытства… Вот теперь я хотел спросить еще вас… — продолжал он, обращаясь к Райскому.
— Да, да, это правда: был у соседа
такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно
так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям —
только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как
так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…