Неточные совпадения
Кстати: мне всегда приятнее
было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они
у меня напишутся, чем в самом деле писать их, и, право, это
было не от лености.
Но оскорбление с обеих сторон
было так сильно, что
не оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то
есть, в сущности, отнять
у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
У Ихменевых я об этом ничего
не говорил; они же чуть со мной
не поссорились за то, что я живу праздно, то
есть не служу и
не стараюсь приискать себе места.
Как я горевал и досадовал, что
не мог им прочесть его ранее, по рукописи, которая
была в руках
у издателя!
А только все-таки, Ваня,
у тебя какое-то эдак лицо… то
есть совсем как будто
не поэтическое…
Но я знал еще… нет! я тогда еще только предчувствовал, знал, да
не верил, что кроме этой истории
есть и
у них теперь что-то, что должно беспокоить их больше всего на свете, и с мучительной тоской к ним приглядывался.
Да,
не в духе
был старик.
Не было б
у него своей раны на сердце,
не заговорил бы он со мной о голодной музе. Я всматривался в его лицо: оно пожелтело, в глазах его выражалось какое-то недоумение, какая-то мысль в форме вопроса, которого он
не в силах
был разрешить.
Был он как-то порывист и непривычно желчен. Жена взглядывала на него с беспокойством и покачивала головою. Когда он раз отвернулся, она кивнула мне на него украдкой.
У дверей она остановилась, еще раз взглянула на них, хотела
было еще что-то сказать, но
не могла и быстро вышла из комнаты. Я бросился вслед за нею, предчувствуя недоброе.
А что он увлекся, так ведь стоит только мне неделю с ним
не видаться, он и забудет меня и полюбит другую, а потом как увидит меня, то и опять
у ног моих
будет.
Он
был слаб, доверчив и робок сердцем; воли
у него
не было никакой.
Ваня! — продолжала она, и губы ее задрожали, — вот ты воротишься теперь к ним,домой;
у тебя такое золотое сердце, что хоть они и
не простят меня, но, видя, что и ты простил, может
быть, хоть немного смягчатся надо мной.
— Да… ну, а что?
Не хворал ли? Что же долго
у нас
не был?
Я рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское дело меня задержало, что, кроме того, я чуть
не заболел и что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском),
было далеко идти. Я чуть
было не проговорился, что все-таки нашел случай
быть у Наташи и в это время, но вовремя замолчал.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть
не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж
не самая несчастная!.. Должно
быть, там в углу
у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм!
Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете…
не княжеских детей! гм!
Помнишь, голубчик, или
не помнишь?
был у меня медальончик, в золото оправленный, так для сувенира сделано, а в нем портрет Наташечки, в детских летах; восьми лет она тогда
была, ангельчик мой.
У женщины, например, бывает иногда потребность чувствовать себя несчастною, обиженною, хотя бы
не было ни обид, ни несчастий.
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может
быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его
у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и
не мог насмотреться, что, может
быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую
не хотел видеть и проклинал перед всеми.
— Я смотрю теперь на твою улыбку, Наташа. Где ты взяла ее?
У тебя прежде
не было такой.
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только
был виноват, я бы
не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней
не езжу!
Есть слухи, что я
у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой, ангел мой, ангел мой! Я
не виноват, и ты знай это! Я
не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
— Нет, нет, я
не про то говорю. Помнишь! Тогда еще
у нас денег
не было, и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила. Ну, положим, я действительно все вам рассказал тогда же, отрывками (я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма вы
не знаете, а ведь в письме главное тон. Про это я и говорю.
— А то, что
не хочу никакой другой невесты, а что
у меня
есть своя, — это ты.
Кстати о магнетизме, я тебе еще
не рассказывал, Наташа, мы на днях духов вызывали, я
был у одного вызывателя; это ужасно любопытно, Иван Петрович, даже поразило меня.
Я
не промах, тут опять ей польстил:
у ней на табакерке ее собственный портрет, когда еще она невестой
была, лет шестьдесят назад.
— Надо вам заметить, что хоть
у отца с графиней и порешено наше сватовство, но официально еще до сих пор решительно ничего
не было, так что мы хоть сейчас разойдемся и никакого скандала; один только граф Наинский знает, но ведь это считается родственник и покровитель.
И потому графиня, которая прежде
была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моему успеху
у княгини, но это в сторону, а вот что главное: Катерину Федоровну я знал еще с прошлого года; но ведь я
был тогда еще мальчиком и ничего
не мог понимать, а потому ничего и
не разглядел тогда в ней…
Это завлекло мое любопытство вполне; уж я
не говорю про то, что
у меня
было свое особенное намерение узнать ее поближе, — намерение еще с того самого письма от отца, которое меня так поразило.
У них сегодня никого
не было, только мы одни, и ты напрасно думала, Наташа, что там
был званый вечер.
Ведь завтра я
не могу
быть у вас, ни завтра, ни послезавтра.
— А он сказал, что мое доброе сердце вредит мне. Как это?
Не понимаю. А знаешь что, Наташа.
Не поехать ли мне поскорей к нему? Завтра чем свет
у тебя
буду.
Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать. В комнате
у меня
было сыро и темно, как в погребе. Много странных мыслей и ощущений бродило во мне, и я еще долго
не мог заснуть.
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом
не могу… К тому же твой дедушка
у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может
быть, на чужих руках; так или нет?
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего
не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать.
Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить
у тебя совета, тем более что ты в этих делах мастак.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и
не слушала. Заметно
было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое
у ней
есть и что она для того и ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет
не сейчас, а когда я
буду уходить. Так всегда
у нас
было. Я уж применился к ней и ждал.
— Ах, как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! — сказала она. — Целый вечер хотел просидеть
у меня, и тогда… Должно
быть, важные дела, коль все бросил да уехал.
Не знаешь ли, какие, Ваня?
Не слыхал ли чего-нибудь?
Она хотела что-то еще прибавить и замолчала. Я глядел на нее и выжидал. Лицо
у ней
было грустное. Я бы и спросил ее, да она очень иногда
не любила расспросов.
Мы приехали и остановились
у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой, там
не было. Приказав извозчику нас дожидаться
у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас
у ворот. В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова.
Я
не заставил себе повторять два раза. Схватив за руку Елену, я вывел ее из этого вертепа. Уж
не знаю, как там
у них кончилось. Нас
не останавливали: хозяйка
была поражена ужасом. Все произошло так скоро, что она и помешать
не могла. Извозчик нас дожидался, и через двадцать минут я
был уже на своей квартире.
У меня
был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова
у меня
были, дворник разом носил мне их дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я спросил ее,
не хочет ли и она чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего
не ответила.
Но зная, что Наташа и Анна Андреевна могут измучиться, ожидая меня понапрасну, решился хоть Наташу уведомить по городской почте письмом, что сегодня
у ней
не буду.
— Этого я еще наверно
не знаю и, признаюсь, ждал тебя, чтоб с тобой посоветоваться. Ну на каком, например, основании я
буду ее
у себя держать?
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа
не только могла,
не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я
не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно
будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может
быть, я ей наиболее нужен.
У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Я нагнулся к ней: она
была опять вся в жару; с ней
был опять лихорадочный кризис. Я начал утешать ее и обнадеживать; уверял ее, что если она хочет остаться
у меня, то я никуда ее
не отдам. Говоря это, я снял пальто и фуражку. Оставить ее одну в таком состоянии я
не решился.
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она
была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «
У нее опять горе, — подумал я, — только она говорить мне
не хочет».
— Я завтра же тебе куплю другое. Я и книжки твои тебе принесу. Ты
будешь у меня жить. Я тебя никому
не отдам, если сама
не захочешь; успокойся…
— Но я
не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я
буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты
у меня даром живешь? И откуда ты взяла этот гадкий веник?
У меня
не было веника, — прибавил я, смотря на нее с удивлением.
Могло
быть, что я грешил; но мне именно казалось, что ей как будто тяжело
было мое гостеприимство и что она всячески хотела доказать мне, что живет
у меня
не даром.
На Толкучем можно
было очень дешево купить хорошенькое и простенькое платьице. Беда
была в том, что
у меня в ту минуту почти совсем
не было денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно место, где
была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как будто чего-то ждала.
Погода стояла холодная, а
у ней ровно ничего
не было.
Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой отпирался почти неслышно, так что Елена
не сейчас услыхала, что я воротился. Я заметил, что она стояла
у стола и перебирала мои книги и бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую читала, и отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это
был мой первый роман, изданный отдельной книжкой и на заглавном листе которого выставлено
было мое имя.
— А, так
у него
была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять
не пришел, я бы здесь
не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко с ней, на человеческое существо
не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла,
не зная, что он умер.