Неточные совпадения
«А кто знает, —
думал я, — может
быть, кто-нибудь и наведается о старике!» Впрочем, прошло уже пять дней, как он умер, а еще никто не приходил.
Надо
думать, что он
был большим знатоком людей.
Старик смолчал и забарабанил пальцами по столу. «Боже, неужели уж
было что-нибудь между ними?» —
подумал я в страхе.
Я
думаю, что даже и не может
быть иначе.
Я
думал, что Наташа, может
быть, еще и не придет сегодня.
— Но, Алексей Петрович,
подумали ль вы, какая история выйдет теперь между вашим и ее отцом? Как вы
думаете, что сегодня
будет вечером у них в доме?
Но послушайте, Иван Петрович, может
быть, все это уладится к лучшему; как вы
думаете?
Я стал раскаиваться, что переехал сюда. Комната, впрочем,
была большая, но такая низкая, закопченная, затхлая и так неприятно пустая, несмотря на кой-какую мебель. Тогда же
подумал я, что непременно сгублю в этой квартире и последнее здоровье свое. Так оно и случилось.
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она другую дверь на лестницу. С лестницы она еще не успела сойти,
думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все
было тихо, и не слышно
было ничьих шагов. Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
Но я не докончил. Она вскрикнула в испуге, как будто оттого, что я знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лестнице. Я за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил на улицу, ее уже не
было. Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, —
подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
— Да, это хорошо! — машинально повторил он минут через пять, как бы очнувшись после глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня, ты для нас
был всегда как бы родным сыном; бог не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и послал нам тебя; я так всегда
думал. Старуха тоже… да! и ты всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит тебя бог за это, Ваня, как и мы оба, старики, благословляем и любим тебя… да!
— Ты ведь говорил, Ваня, что он
был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я
думаю, ему
было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Больной ведь он, в такую погоду, на ночь глядя; ну,
думаю, верно, за чем-нибудь важным; а чему ж и быть-то важнее известного вам дела?
Все мы так тогда
думали. Он ждал дочь всеми желаниями своего сердца, но он ждал ее одну, раскаявшуюся, вырвавшую из своего сердца даже воспоминания о своем Алеше. Это
было единственным условием прощения, хотя и не высказанным, но, глядя на него, понятным и несомненным.
Ну,
думаю, если он найдет, что тогда
будет?
— Ха-ха-ха! А ты чего ожидала! Да чем же мы жить-то здесь
будем,
подумай! Деньги прожиты, последнюю копейку добиваем!
— Нет. Я и
думала: если не придет, так с тобой надо
будет переговорить, — прибавила она, помолчав.
— Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи
думала и
думаю. После того как я их покинула, может
быть, не
было дня, чтоб я об этом не
думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!
— Ничего не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я
был всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще
думаю: может
быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы
думаем. Так, увлечение…
То
есть, клянусь вам обоим,
будь он зол со мной, а не такой добрый, я бы и не
думал ни о чем.
Есть твердость,
есть, и еще больше, чем вы
думаете!
Но тут, уверяю вас, я выказал много хитрости… ах… и, наконец, даже ума; так что я
думал, вы сами
будете рады, что я не всегда же… неумен.
У них сегодня никого не
было, только мы одни, и ты напрасно
думала, Наташа, что там
был званый вечер.
Мне надо
было отвлечь его от вас во что бы то ни стало; я стал действовать и
думал, что достиг своей цели.
Пожалуйста, не
подумайте, что я зашел к вам так поздно именно потому, что завтра
было бы некогда, ни завтра, ни послезавтра.
Почему мне показалось, что вы непременно должны
были это
подумать?
— И мне тоже кажется, — отвечал я. «Стало
быть, у ней мелькает какая-то мысль, —
подумал я про себя. — Странно!»
— Потому, мне казалось, твой дедушка не мог жить один, всеми оставленный. Он
был такой старый, слабый; вот я и
думал, что кто-нибудь ходил к нему. Возьми, вот твои книги. Ты по ним учишься?
Она
была сильно взволнована. Рассказывая, я нагибался к ней и заглядывал в ее лицо. Я заметил, что она употребляла ужасные усилия подавить свое волнение, точно из гордости передо мной. Она все больше и больше бледнела и крепко закусила свою нижнюю губу. Но особенно поразил меня странный стук ее сердца. Оно стучало все сильнее и сильнее, так что, наконец, можно
было слышать его за два, за три шага, как в аневризме. Я
думал, что она вдруг разразится слезами, как и вчера; но она преодолела себя.
Мы поспешно сбежали вниз. Я взял первого попавшегося ваньку, на скверной гитаре. Видно, Елена очень торопилась, коли согласилась сесть со мною. Всего загадочнее
было то, что я даже и расспрашивать ее не смел. Она так и замахала руками и чуть не соскочила с дрожек, когда я спросил, кого она дома так боится? «Что за таинственность?» —
подумал я.
Вижу у вас, бедных людей, на руках, самим
есть нечего; дай,
думаю, хоть для Николая-то угодника потружусь, приму сироту.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и
думаю? Не
будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
— Разумеется, не лгал. Мне кажется, и
думать об этом нечего. Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж я такое в глазах его, чтоб до такой степени смеяться надо мной? Неужели человек может
быть способен на такую обиду?
Я поспешил ее обнадежить. Она замолчала, взяла
было своими горячими пальчиками мою руку, но тотчас же отбросила ее, как будто опомнившись. «Не может
быть, чтоб она в самом деле чувствовала ко мне такое отвращение, —
подумал я. — Это ее манера, или… или просто бедняжка видела столько горя, что уж не доверяет никому на свете».
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже,
думал я, наверно
будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может
быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно не знал, как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена же спит и не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но только
было хотел уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж она притворялась, что спит?
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она
была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «У нее опять горе, —
подумал я, — только она говорить мне не хочет».
Я объяснил, что хотел
было совсем не приходить к ней сегодня, но
думал, что она на меня рассердится и что во мне могла
быть какая-нибудь нужда.
— Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы
думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может
быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
— Прощай. — Она подала мне руку как-то небрежно и отвернулась от моего последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько удивленный. «А впрочем, —
подумал я, —
есть же ей об чем и задуматься. Дела не шуточные. А завтра все первая же мне и расскажет».
Возвратился я домой грустный и
был страшно поражен, только что вошел в дверь.
Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела на диване, опустив на грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не взглянула, точно
была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про себя. «Уж не в бреду ли?» —
подумал я.
Я едва дошел домой. Голова моя кружилась, ноги слабели и дрожали. Дверь ко мне
была отворена. У меня сидел Николай Сергеич Ихменев и дожидался меня. Он сидел у стола и молча, с удивлением смотрел на Елену, которая тоже с неменьшим удивлением его рассматривала, хотя упорно молчала. «То-то, —
думал я, — она должна ему показаться странною».
Он сидел потупившись, с важным и соображающим видом и, несмотря на свою торопливость и на «коротко и ясно», не находил слов для начала речи. «Что-то
будет?» —
подумал я.
— А плевать на все светские мнения, вот как она должна
думать! Она должна сознать, что главнейший позор заключается для нее в этом браке, именно в связи с этими подлыми людьми, с этим жалким светом. Благородная гордость — вот ответ ее свету. Тогда, может
быть, и я соглашусь протянуть ей руку, и увидим, кто тогда осмелится опозорить дитя мое!
— Как так! Почему вы
думаете? Вы, может
быть, знаете что-нибудь? — вскричал я с любопытством.
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем.
Будьте уверены, что не одни глаза смотрят за этим делом, и, может
быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту
думать, что князь примет ваш вызов?
— Да (и старик покраснел и опустил глаза); смотрю я, брат, на твою квартиру… на твои обстоятельства… и как
подумаю, что у тебя могут
быть другие экстренные траты (и именно теперь могут
быть), то… вот, брат, сто пятьдесят рублей, на первый случай…
«Любящее и гордое сердечко, —
подумал я, — а как долго надо мне
было заслужить, чтоб ты для меня стала… Нелли». Но теперь я уже знал, что ее сердце предано мне навеки.
— Он
был прежде богатый… Я не знаю, кто он
был, — отвечала она. — У него
был какой-то завод… Так мамаша мне говорила. Она сначала
думала, что я маленькая, и всего мне не говорила. Все, бывало, целует меня, а сама говорит: все узнаешь; придет время, узнаешь, бедная, несчастная! И все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало,
думает, что я сплю (а я нарочно, не сплю, притворюсь, что сплю), она все плачет надо мной, целует меня и говорит: бедная, несчастная!
— И Алеша мог поместить Наталью Николаевну в такой квартире! — сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают человека. Я боюсь за него. Он добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти, а помещает ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не
было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда
подумаю о его будущности, а главное, о будущности АнныНиколаевны, когда она
будет его женой…