Неточные совпадения
Это
я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и
думая… о царе Горохе.
—
Я так и знал! — бормотал он в смущении, —
я так и
думал!
«Если о сю пору
я так боюсь, что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» —
подумал он невольно, проходя в четвертый этаж.
«Может, впрочем, она и всегда такая, да
я в тот раз не заметил», —
подумал он с неприятным чувством.
— Студент, стало быть, или бывший студент! — вскричал чиновник, — так
я и
думал!
Пришел
я после обеда заснуть, так что ж бы вы
думали, ведь не вытерпела Катерина Ивановна: за неделю еще с хозяйкой, с Амалией Федоровной, последним образом перессорились, а тут на чашку кофею позвала.
Думаешь ли ты, продавец, что этот полуштоф твой
мне в сласть пошел?
«Ну что это за вздор такой
я сделал, —
подумал он, — тут у них Соня есть, а
мне самому надо».
Это
я два с половиной года назад уже знал и с тех пор два с половиной года об этом
думал, об этом именно, что «Дунечка многое может снести».
«А куда ж
я иду? —
подумал он вдруг. — Странно. Ведь
я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину
я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела
мне именно теперь в голову? Это замечательно».
«И с чего взял
я, —
думал он, сходя под ворота, — с чего взял
я, что ее непременно в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему
я так наверно это решил?» Он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над собою со злости… Тупая, зверская злоба закипела в нем.
С ума, что ли,
я схожу?» —
подумал он в испуге.
— Ну, что же делать? Значит, назад. Э-эх! А
я было
думал денег достать! — вскричал молодой человек.
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он
думал, что будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему
я рад? —
думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум
меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред опять разом охватили его. Он забылся.
«Если спросят,
я, может быть, и скажу», —
подумал он, подходя к конторе.
«Отчего бы так, или
мне, может быть, кажется», —
думал он.
«А черт возьми это все! —
подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. — Ну началось, так и началось, черт с ней и с новою жизнию! Как это, господи, глупо!.. А сколько
я налгал и наподличал сегодня! Как мерзко лебезил и заигрывал давеча с сквернейшим Ильей Петровичем! А впрочем, вздор и это! Наплевать
мне на них на всех, да и на то, что
я лебезил и заигрывал! Совсем не то! Совсем не то!..»
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, —
подумал он. — Что это, да никак
я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам
я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал
я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж
я и не могу теперь зайти…»
Раскольников смотрел на все с глубоким удивлением и с тупым бессмысленным страхом. Он решился молчать и ждать: что будет дальше? «Кажется,
я не в бреду, —
думал он, — кажется, это в самом деле…»
— Будем ценить-с. Ну так вот, брат, чтобы лишнего не говорить,
я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила.
Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а? Как ты
думаешь?
Больше
я его на том не расспрашивал, — это Душкин-то говорит, — а вынес ему билетик — рубль то есть, — потому-де
думал, что не
мне, так другому заложит; все одно — пропьет, а пусть лучше у
меня вещь лежит: дальше-де положишь, ближе возьмешь, а объявится что аль слухи пойдут, тут
я и преставлю».
«Где это, —
подумал Раскольников, идя далее, — где это
я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или
думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
«Что ж, это исход! —
думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу
я им иль не скажу? Э… черт! Да и устал
я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
— Да и Авдотье Романовне невозможно в нумерах без вас одной!
Подумайте, где вы стоите! Ведь этот подлец, Петр Петрович, не мог разве лучше вам квартиру… А впрочем, знаете,
я немного пьян и потому… обругал; не обращайте…
— А, понимаю, вы
думаете, что
я в таком виде! — перебил ее мысли Разумихин, угадав их и шагая своими огромнейшими шажищами по тротуару, так что обе дамы едва могли за ним следовать, чего, впрочем, он не замечал.
— Да вы что
думаете? — кричал Разумихин, еще более возвышая голос, — вы
думаете,
я за то, что они врут?
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как
подумают, что
я выбрился для… да непременно же
подумают! Да ни за что же на свете!
— Скажите, скажите
мне, как вы
думаете… ах, извините,
я еще до сих пор не знаю вашего имени? — торопилась Пульхерия Александровна.
Я уверена, что он и теперь вдруг что-нибудь может сделать с собой такое, чего ни один человек никогда и не
подумает сделать…
—
Я тоже так
думаю, — сказала Пульхерия Александровна с убитым видом. Но ее очень поразило, что о Петре Петровиче Разумихин выразился на этот раз так осторожно и даже как будто и с уважением. Поразило это и Авдотью Романовну.
— Боже мой! — воскликнула Пульхерия Александровна, —
думала ли
я, что буду бояться свидания с сыном, с моим милым, милым Родей, как теперь боюсь!..
Я боюсь, Дмитрий Прокофьич! — прибавила она, робко взглянув на него.
— Что бишь
я еще хотел, — продолжал он, с усилием припоминая, — да: пожалуйста, маменька, и ты, Дунечка, не
подумайте, что
я не хотел к вам сегодня первый прийти и ждал вас первых.
«А ведь это, пожалуй, и хорошо, что он
меня почти за сумасшедшего считает», —
подумал Раскольников.
«А ведь точно они боятся
меня», —
подумал сам про себя Раскольников, исподлобья глядя на мать и сестру. Пульхерия Александровна действительно, чем больше молчала, тем больше и робела.
— Ну, коль штуку, так и хорошо! А то и
я сам было
подумал… — пробормотал Зосимов, подымаясь с дивана. —
Мне, однако ж, пора;
я еще зайду, может быть… если застану…
— Квартира?.. — отвечал он рассеянно. — Да, квартира много способствовала…
я об этом тоже
думал… А если б вы знали, однако, какую вы странную мысль сейчас сказали, маменька, — прибавил он вдруг, странно усмехнувшись.
«Лжет! —
думал он про себя, кусая ногти со злости. — Гордячка! Сознаться не хочет, что хочется благодетельствовать! О, низкие характеры! Они и любят, точно ненавидят. О, как
я… ненавижу их всех!»
Ты, сестра, кажется, обиделась, что
я из всего письма такое фривольное замечание извлек, и
думаешь, что
я нарочно о таких пустяках заговорил, чтобы поломаться над тобой с досады.
— Господи, Дунечка! — заговорила тотчас же Пульхерия Александровна, как вышли на улицу, — вот ведь теперь сама точно рада, что мы ушли; легче как-то. Ну,
думала ли
я вчера, в вагоне, что даже этому буду радоваться!
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела
я на вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А как
подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
— Предчувствие у
меня такое, Дуня. Ну, веришь иль нет, как вошла она,
я в ту же минуту и
подумала, что тут-то вот главное-то и сидит…
«Этому тоже надо Лазаря петь, —
думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну, да там как обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что
я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
— А вы
думали нет? Подождите,
я и вас проведу, — ха, ха, ха! Нет, видите ли-с,
я вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек
мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала
меня, — одна ваша статейка. «О преступлении»… или как там у вас, забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
— Нет, ты как-нибудь да увлекся! Тут ошибка.
Я прочту… Ты увлекся! Ты не можешь так
думать… Прочту.
«
Я это должен был знать, —
думал он с горькою усмешкой, — и как смел
я, зная себя, предчувствуясебя, брать топор и кровавиться.
Я обязан был заранее знать… Э! да ведь
я же заранее и знал!..» — прошептал он в отчаянии.
Гм! она должна быть такая же, как и
я, — прибавил он,
думая с усилием, как будто борясь с охватывавшим его бредом.
Странно, однако ж, почему
я об ней почти и не
думаю, точно и не убивал?..