Неточные совпадения
Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно же, чтоб у всякого человека было
хоть одно
такое место, где
бы и его пожалели!
Ибо Катерина Ивановна
такого уж характера,
и как расплачутся дети,
хоть бы и с голоду, тотчас же их бить начинает.
Ни словечка при этом не вымолвила,
хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый [Драдедам — тонкое (дамское) сукно.] зеленый платок (общий
такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову
и лицо
и легла на кровать лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают…
На улице опять жара стояла невыносимая;
хоть бы капля дождя во все эти дни. Опять пыль, кирпич
и известка, опять вонь из лавочек
и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики
и полуразвалившиеся извозчики. Солнце ярко блеснуло ему в глаза,
так что больно стало глядеть,
и голова его совсем закружилась, — обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг на улицу в яркий солнечный день.
Он только чувствовал
и знал, что надо, чтобы все переменилось,
так или этак, «
хоть как
бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью
и решимостью.
— Бог меня прости, а я
таки порадовалась тогда ее смерти,
хоть и не знаю, кто из них один другого погубил
бы: он ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками
и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей
и Лужиным.
Еще немного,
и это общество, эти родные, после трехлетней разлуки, этот родственный тон разговора при полной невозможности
хоть об чем-нибудь говорить, — стали
бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж, одно неотлагательное дело, которое
так или этак, а надо было непременно решить сегодня, —
так решил он еще давеча, когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.
— Ну вот
хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать, ну да
хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять
так и отвалил!
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не имейте
и сомнения. Так-таки
и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да
хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Все
и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь
и сказать
бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
— Била! Да что вы это! Господи, била! А
хоть бы и била,
так что ж! Ну
так что ж? Вы ничего, ничего не знаете… Это
такая несчастная, ах, какая несчастная!
И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она
так верит, что во всем справедливость должна быть,
и требует…
И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях,
и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти с холодным
и дерзким видом
и дал себе слово как можно больше молчать, вглядываться
и вслушиваться
и,
хоть на этот раз, по крайней мере, во что
бы то ни стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
— Всего только во втором, если судить по-настоящему! Да
хоть бы и в четвертом,
хоть бы в пятнадцатом, все это вздор!
И если я когда сожалел, что у меня отец
и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как
бы я их огрел протестом! Нарочно подвел
бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я
бы им показал! Я
бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
Да
и что, скажите, пожалуйста, что вы находите
такого постыдного
и презренного
хоть бы в помойных ямах?
Оба сидели рядом, грустные
и убитые, как
бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню
и чувствовал, как много на нем было ее любви,
и странно, ему стало вдруг тяжело
и больно, что его
так любят. Да, это было странное
и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда
и весь исход; он думал сложить
хоть часть своих мук,
и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал
и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
— А, вот вы куда? Я согласен, что это болезнь, как
и все переходящее через меру, — а тут непременно придется перейти через меру, — но ведь это, во-первых, у одного
так, у другого иначе, а во-вторых, разумеется, во всем держи меру, расчет,
хоть и подлый, но что же делать? Не будь этого, ведь этак застрелиться, пожалуй, пришлось
бы. Я согласен, что порядочный человек обязан скучать, но ведь, однако ж…
— А вы
и на силу претендуете? Хе-хе-хе! Удивили же вы меня сейчас, Родион Романыч,
хоть я заранее знал, что это
так будет. Вы же толкуете мне о разврате
и об эстетике! Вы — Шиллер, вы — идеалист! Все это, конечно,
так и должно быть,
и надо
бы удивляться, если б оно было иначе, но, однако ж, как-то все-таки странно в действительности… Ах, жаль, что времени мало, потому вы сами прелюбопытный субъект! А кстати, вы любите Шиллера? Я ужасно люблю.
— А, вы про это! — засмеялся Свидригайлов, — да, я
бы удивился, если
бы, после всего, вы пропустили это без замечания. Ха! ха! Я
хоть нечто
и понял из того, что вы тогда… там… накуролесили
и Софье Семеновне сами рассказывали, но, однако, что ж это
такое? Я, может, совсем отсталый человек
и ничего уж понимать не могу. Объясните, ради бога, голубчик! Просветите новейшими началами.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно
хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей
бы важных здесь дали.
Городничий. Не гневись! Вот ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а будь
хоть немножко на твоей стороне,
так ты
бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще
бы и бревном сверху навалил.
— Отжившее-то отжившее, а всё
бы с ним надо обращаться поуважительнее.
Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать,
и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно, хотя
и корявое
и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а
так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно
и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
— Да, но в
таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша
так хороша, что мое замечание не может повредить ей,
и потом это мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем
хоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было
бы Иванову
и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
Такой злодей;
хоть бы в сердце ударил — ну,
так уж
и быть, одним разом все
бы кончил, а то в спину… самый разбойничий удар!