Неточные совпадения
— А осмелюсь
ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме
того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
Все
ли слова между ними были прямо произнесены или обе поняли, что у
той и у другой одно в сердце и в мыслях, так уж нечего вслух-то всего выговаривать да напрасно проговариваться.
И что это она пишет мне: «Люби Дуню, Родя, а она тебя больше себя самой любит»; уж не угрызения
ли совести ее самое втайне мучат, за
то, что дочерью сыну согласилась пожертвовать.
Убей ее и возьми ее деньги, с
тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится
ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел?
Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между
тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал
ли он о чем-нибудь в
то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
Поровнявшись с хозяйкиною кухней, как и всегда отворенною настежь, он осторожно покосился в нее глазами, чтоб оглядеть предварительно: нет
ли там, в отсутствие Настасьи, самой хозяйки, а если нет,
то хорошо
ли заперты двери в ее комнате, чтоб она тоже как-нибудь оттуда не выглянула, когда он за топором войдет?
Если б его приговорили даже сжечь в эту минуту,
то и тогда он не шевельнулся бы, даже вряд
ли прослушал бы приговор внимательно.
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть,
то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так
тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все знал и все помнил; да чуть
ли это уже вчера не было так решено, в
ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..
— Это, брат, веришь
ли, у меня особенно на сердце лежало. Потом надо же из тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь
ли ты эту каскетку? — начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в
то же время очень обыкновенную и дешевую фуражку. — Позволь-ка примерить?
Если убили они, или только один Николай, и при этом ограбили сундуки со взломом, или только участвовали чем-нибудь в грабеже,
то позволь тебе задать всего только один вопрос: сходится
ли подобное душевное настроение,
то есть взвизги, хохот, ребяческая драка под воротами, — с топорами, с кровью, с злодейскою хитростью, осторожностью, грабежом?
— Плохо. Теперь еще: не видал
ли кто-нибудь Николая в
то время, когда Кох да Пестряков наверх прошли, и нельзя
ли это чем-нибудь доказать?
— То-то и есть, что никто не видал, — отвечал Разумихин с досадой, — то-то и скверно; даже Кох с Пестряковым их не заметили, когда наверх проходили, хотя их свидетельство и не очень много бы теперь значило. «Видели, говорят, что квартира отпертая, что в ней, должно быть, работали, но, проходя, внимания не обратили и не помним точно, были
ли там в
ту минуту работники, или нет».
Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал
тем, что остановился в дверях, озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивал взглядами: «Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже с аффектацией [С аффектацией — с неестественным, подчеркнутым выражением чувств (от фр. affecter — делать что-либо искусственным).] некоторого испуга, чуть
ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую «морскую каюту» Раскольникова.
Я же хотел только узнать теперь, кто вы такой, потому что, видите
ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до
того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит
ли человек деньги или нет?
То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
—
То есть не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь
ли, его давеча
то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует; зная все обстоятельства… и как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я, брат, пьян немного, только черт его знает, у него какая-то есть своя идея… Я тебе говорю: на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь…
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить
ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына),
то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы,
то есть, поймите меня, как бы это вам сказать,
то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда
ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— Бог меня прости, а я таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не знаю, кто из них один другого погубил бы: он
ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было
той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите
ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
— Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший
ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три целковых себе оставь, а
то все двадцать пять так и отвалил!
— Нет, нет, не совсем потому, — ответил Порфирий. — Все дело в
том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите
ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?
Я в
том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя
ли тут одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что
ли, какие?..
А кстати: не припомните
ли вы, Родион Романович, как несколько лет
тому назад, еще во времена благодетельной гласности, осрамили у нас всенародно и вселитературно одного дворянина — забыл фамилию! — вот еще немку-то отхлестал в вагоне, помните?
— Это-то я и без вас понимаю, что нездоров, хотя, право, не знаю чем; по-моему, я, наверно, здоровее вас впятеро. Я вас не про
то спросил, — верите вы или нет, что привидения являются? Я вас спросил: верите
ли вы, что есть привидения?
— Я вам не про
то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от
того, разъяснится
ли и уладится
ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите,
то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
Мне надо быть на похоронах
того самого раздавленного лошадьми чиновника, про которого вы… тоже знаете… — прибавил он, тотчас же рассердившись за это прибавление, а потом тотчас же еще более раздражившись, — мне это все надоело-с, слышите
ли, и давно уже… я отчасти от этого и болен был… одним словом, — почти вскрикнул он, почувствовав, что фраза о болезни еще более некстати, — одним словом: извольте или спрашивать меня, или отпустить сейчас же… а если спрашивать,
то не иначе как по форме-с!
Эй, послушайте старика, серьезно говорю, Родион Романович (говоря это, едва
ли тридцатипятилетний Порфирий Петрович действительно как будто вдруг весь состарился; даже голос его изменился, и как-то весь он скрючился), — к
тому же я человек откровенный-с…
— Али вот насчет господина Разумихина, насчет
того то есть, от себя
ли он вчера приходил говорить или с вашего наущения? Да вам именно должно бы говорить, что от себя приходил, и скрыть, что с вашего наущения! А ведь вот вы не скрываете же! Вы именно упираете на
то, что с вашего наущения!
Мало
того: нельзя
ли как-нибудь к ним подделаться и тут же их поднадуть, если они и в самом деле сильны?
— Да вы-то, Катерину-то Ивановну, с месяц назад, что
ли! Я ведь слышал-с, вчера-с… То-то вот они убеждения-то!.. Да и женский вопрос подгулял. Xe-xe-xe!
—
То есть сесть за чужую хлеб-соль и тут же наплевать на нее, равномерно и на
тех, которые вас пригласили. Так, что
ли?
«Друг мой, — сказал бы я ей, — я тебя люблю, но еще сверх
того желаю, чтобы ты меня уважала, — вот!» Так
ли, так
ли я говорю?..
Эта гордость, хотя и заслуженная, не понравилась почему-то Катерине Ивановне: «в самом деле, точно без Амалии Ивановны и стола бы не сумели накрыть!» Не понравился ей тоже и чепец с новыми лентами: «уж не гордится
ли, чего доброго, эта глупая немка
тем, что она хозяйка и из милости согласилась помочь бедным жильцам?
Ну согласитесь, ну можно
ли рассказывать о
том, что «Карль из аптеки страхом сердце пронзиль» и что он (сопляк!), вместо
того чтобы связать извозчика, «руки сложиль и плакаль и ошень просиль».
Потом мне тоже подумалось, что вы хотите ее испытать,
то есть придет
ли она, найдя, благодарить!
На его же вопрос: посадил
ли бы я Софью Семеновну рядом с моей сестрой? я ответил, что я уже это и сделал,
того же дня.
В раздумье остановился он перед дверью с странным вопросом: «Надо
ли сказывать, кто убил Лизавету?» Вопрос был странный, потому что он вдруг, в
то же время, почувствовал, что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту, хотя на время, невозможно.
Ну-с; так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали:
тому или
тем жить на свете,
то есть Лужину
ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне?
то как бы вы решили: кому из них умереть?
— Штука в
том: я задал себе один раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился
ли бы он на это, если бы другого выхода не было?
Или что если задаю вопрос: вошь
ли человек? —
то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для
того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет…
Я просто убил; для себя убил, для себя одного; а там стал
ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в
ту минуту, все равно должно было быть!..
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после
того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был,
то пришел
ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
— Всю эту возню,
то есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете, были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая девушка, так
ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в
тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину
ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей умирать?». И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда же, по
той же дороге пойдет…».
Про тебя, видишь
ли, существует убеждение (ну, там, где-нибудь), что ты, может быть, сумасшедший или очень к
тому наклонен.
А насчет Миколки угодно
ли вам знать, что это за сюжет, в
том виде, как
то есть я его понимаю?
А известно
ли вам, что он из раскольников, да и не
то чтоб из раскольников, а просто сектант; у него в роде бегуны бывали, и сам он еще недавно целых два года в деревне у некоего старца под духовным началом был.
— А что, стыда буржуазного, что
ли, испугались? Это может быть, что и испугались, да сами
того не знаете, — потому молодо! А все-таки не вам бы бояться али там стыдиться явки с повинною.
А между
тем он все-таки спешил к Свидригайлову; уж не ожидал
ли он чего-нибудь от него нового, указаний, выхода?