Неточные совпадения
Молодой человек спорить
не стал и взял деньги. Он смотрел на старуху и
не спешил уходить, точно ему еще хотелось что-то сказать или сделать, но как будто он и сам
не знал,
что именно…
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось,
что он
не знал, куда деться от тоски своей.
Знаю я,
что и пьянство
не добродетель, и это тем паче.
— То есть безнадежно вполне-с, заранее
зная,
что из сего ничего
не выйдет.
Вот вы
знаете, например, заранее и досконально,
что сей человек, сей благонамереннейший и наиполезнейший гражданин, ни за
что вам денег
не даст, ибо зачем, спрошу я, он даст?
Ведь он
знает же,
что я
не отдам.
И вот,
зная вперед,
что не даст, вы все-таки отправляетесь в путь и…
Знай, сударь,
что мне таковые побои
не токмо
не в боль, но и в наслаждение бывают…
— От кого,
не знаю. Три копейки почтальону своих отдала. Отдашь,
что ли?
И
не могли же вы
не знать,
что мать под свой пенсион на дорогу вперед занимает?
Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки
знаю,
что сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу,
чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого
не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки, из одной своей личной выгоды!
Знаете ли вы, Дунечка,
что Сонечкин жребий ничем
не сквернее жребия с господином Лужиным?
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он
не оттого,
что пронеслась эта мысль. Он ведь
знал, он предчувствовал,
что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем
не вчерашняя. Но разница была в том,
что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг
не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем
не знал и
не мог помнить: но ему сказали,
что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
— Садись! Все садись! — кричит Миколка, — всех повезет. Засеку! — И хлещет, хлещет, и уже
не знает,
чем и бить от остервенения.
— Да
что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я
знал же,
что я этого
не вынесу, так
чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно,
что не вытерплю…
Чего ж я теперь-то?
Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал,
что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Раскольников тут уже прошел и
не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь
не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он
узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно
узнал,
что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома
не будет и
что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому
не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама
не знает, для
чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
— Да
что вы так смотрите, точно
не узнали? — проговорил он вдруг тоже со злобой. — Хотите берите, а нет — я к другим пойду, мне некогда.
Он
знал, впрочем,
что нехорошо разглядывает,
что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся,
чего он
не замечает.
Он очень хорошо
знал, он отлично хорошо
знал,
что они в это мгновение уже в квартире,
что очень удивились, видя,
что она отперта, тогда как сейчас была заперта,
что они уже смотрят на тела и
что пройдет
не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят,
что тут только
что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том,
что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
«От этого ничего
не узнаешь, потому
что ему все равно», — подумал Раскольников.
Наконец, пришло ему в голову,
что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого
не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил,
что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и
знал это. Решительно надо было спешить!
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а
не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и
не заглянул в кошелек и
не знаешь,
что тебе досталось, из-за
чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще
не видал… Это как же?»
«Это оттого,
что я очень болен, — угрюмо решил он наконец, — я сам измучил и истерзал себя, и сам
не знаю,
что делаю…
Ему ужасно хотелось как-нибудь рассеяться, но он
не знал,
что сделать и
что предпринять.
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому
что, кроме тебя, никого
не знаю, кто бы помог… начать… потому
что ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу,
что ничего мне
не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
— Слышите: купца Вахрушина
знает! — вскричал Разумихин. — Как же
не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю,
что и вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
Эту-то, теперешнюю квартиру я забыл; впрочем, я ее никогда и
не помнил, потому
что не знал.
— Да
чего ты так…
Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому
что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про тебя столько
узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть
не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты
не знаешь еще? Только
что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
— Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но
не вытерпела и сама побежала вниз. Очень уж ей интересно было
узнать, о
чем он говорит там с хозяйкой; да и вообще видно было,
что она совсем очарована Разумихиным.
Они и
не знают,
что я ходить могу, хе, хе, хе!..
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому
что его надо привлекать, а
не отталкивать. Тем,
что оттолкнешь человека, —
не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то
не понимаете! Человека
не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь
знать, так у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта
не улика, вот
что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж
знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
— «А было ль известно тебе, Миколаю, в тот самый день,
что такую-то вдову в такой-то день и час с сестрой ее убили и ограбили?» — «
Знать не знаю, ведать
не ведаю.
— Жалею весьма и весьма,
что нахожу вас в таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б
знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но,
знаете, хлопоты!.. Имею к тому же весьма важное дело по моей адвокатской части в сенате.
Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет
не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова,
что всего больше заметишь и
узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
Он
не знал, да и
не думал о том, куда идти; он
знал одно: «
что все это надо кончить сегодня же, за один раз, сейчас же;
что домой он иначе
не воротится, потому
что не хочет так жить».
— Нет уж, это
что же, — вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и
не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
— Это я
знаю,
что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А
знаете, Разумихин от вас без ума, говорит,
что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все
не понимал, помните? Уж как бы, кажется,
не понять — дело ясное… а?
— Нет, я
не про пожары. — Тут он загадочно посмотрел на Заметова; насмешливая улыбка опять искривила его губы. — Нет, я
не про пожары, — продолжал он, подмигивая Заметову. — А сознайтесь, милый юноша,
что вам ужасно хочется
знать, про
что я читал?
А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы по кредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, «перемените, пожалуйста», — да до седьмого поту конторщика бы довел, так
что он меня как и с рук-то сбыть уж
не знал бы!
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть
не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего
не произнося; так длилось с полминуты; он
знал,
что делал, но
не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь
знаете же,
что копейки
не было! Хозяйку-то небось уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
— Об заклад,
что придешь! — крикнул ему вдогонку Разумихин. — Иначе ты… иначе
знать тебя
не хочу! Постой, гей! Заметов там?
Впрочем, кучер был
не очень уныл и испуган. Видно было,
что экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и в больницу. Никто
не знал его имени.
— Молчи-и-и!
Не надо!..
Знаю,
что хочешь сказать!.. — И больной умолк; но в ту же минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, и он увидал Соню…
— Умер, — отвечал Раскольников. — Был доктор, был священник, все в порядке.
Не беспокойте очень бедную женщину, она и без того в чахотке. Ободрите ее, если
чем можете… Ведь вы добрый человек, я
знаю… — прибавил он с усмешкой, смотря ему прямо в глаза.
— Он Лидочку больше всех нас любил, — продолжала она очень серьезно и
не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, — потому любил,
что она маленькая, и оттого еще,
что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего
не говорила, а только мы
знали,
что она это любит, и папочка
знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому
что мне уже пора получить образование.
Да он и сам
не знал; ему, как хватавшемуся за соломинку, вдруг показалось,
что и ему «можно жить,
что есть еще жизнь,
что не умерла его жизнь вместе с старой старухой».