Неточные совпадения
«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко
всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и
дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть
не может, верно, бегут!»
— Да как же вы
не понимаете? Значит, кто-нибудь из них
дома. Если бы
все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а
не на запор изнутри. А тут, — слышите, как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть
дома, понимаете? Стало быть,
дома сидят, да
не отпирают!
Дверь в дворницкую была притворена, но
не на замке, стало быть вероятнее
всего было, что дворник
дома.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во
все горло (траурная дама уже вышла), — у тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на
всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный
дом — место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый
не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— Никакой шум и драки у меня
не буль, господин капитэн, — затараторила она вдруг, точно горох просыпали, с крепким немецким акцентом, хотя и бойко по-русски, — и никакой, никакой шкандаль, а они пришоль пьян, и это я
все расскажит, господин капитэн, а я
не виноват… у меня благородный
дом, господин капитэн, и благородное обращение, господин капитэн, и я всегда, всегда сама
не хотель никакой шкандаль.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом
доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел?
Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и
не могу теперь зайти…»
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он
не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из
дому вышел, с тем «чтобы
все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
— Я Родион Романыч Раскольников, бывший студент, а живу в
доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать. У дворника спроси… меня знает. — Раскольников проговорил
все это как-то лениво и задумчиво,
не оборачиваясь и пристально смотря на потемневшую улицу.
— Ты
не поверишь, ты и вообразить себе
не можешь, Поленька, — говорила она, ходя по комнате, — до какой степени мы весело и пышно жили в
доме у папеньки и как этот пьяница погубил меня и вас
всех погубит!
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти
не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна
не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и
не по силам, когда
все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в
доме.
— Поля! — крикнула Катерина Ивановна, — беги к Соне, скорее. Если
не застанешь
дома,
все равно, скажи, что отца лошади раздавили и чтоб она тотчас же шла сюда… как воротится. Скорей, Поля! На, закройся платком!
— Ах, Родя, ведь это
все только до двух часов было. Мы с Дуней и дома-то раньше двух никогда
не ложились.
Марфа Петровна уже третий день принуждена была
дома сидеть;
не с чем в городишко показаться, да и надоела она там
всем с своим этим письмом (про чтение письма-то слышали?).
— Случайно-с… Мне
все кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да
не беспокойтесь, я
не надоедлив; и с шулерами уживался, и князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе,
не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в
доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.
— Ура! — закричал Разумихин, — теперь стойте, здесь есть одна квартира, в этом же
доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами
не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там
все уладится. А главное, можете
все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
«Ей три дороги, — думал он: — броситься в канаву, попасть в сумасшедший
дом, или… или, наконец, броситься в разврат, одурманивающий ум и окаменяющий сердце». Последняя мысль была ему
всего отвратительнее; но он был уже скептик, он был молод, отвлечен и, стало быть, жесток, а потому и
не мог
не верить, что последний выход, то есть разврат, был
всего вероятнее.
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы,
всеми на свете оставлена, показать
всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она
не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже
не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем
доме», и уж вовсе
не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Петр Петрович Лужин, например, самый, можно сказать, солиднейший из
всех жильцов,
не явился, а между тем еще вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить
всем на свете, то есть Амалии Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в
доме ее отца и который обещал употребить
все средства, чтобы выхлопотать ей значительный пенсион.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Оборванные нищие, // Послышав запах пенного, // И те пришли доказывать, // Как счастливы они: // — Нас у порога лавочник // Встречает подаянием, // А в
дом войдем, так из
дому // Проводят до ворот… // Чуть запоем мы песенку, // Бежит к окну хозяюшка // С краюхою, с ножом, // А мы-то заливаемся: // «Давать давай —
весь каравай, //
Не мнется и
не крошится, // Тебе скорей, а нам спорей…»
Пришла старуха старая, // Рябая, одноглазая, // И объявила, кланяясь, // Что счастлива она: // Что у нее по осени // Родилось реп до тысячи // На небольшой гряде. // — Такая репа крупная, // Такая репа вкусная, // А
вся гряда — сажени три, // А впоперечь — аршин! — // Над бабой посмеялися, // А водки капли
не дали: // «Ты
дома выпей, старая, // Той репой закуси!»
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого
вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться
не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой
дом приехал! Наказание Божие!
Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Правдин. Подобное бесчеловечие вижу и в здешнем
доме. Ласкаюсь, однако, положить скоро границы злобе жены и глупости мужа. Я уведомил уже о
всех здешних варварствах нашего начальника и
не сумневаюсь, что унять их возьмутся меры.