Неточные совпадения
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии
бедная женщина, — и платье
не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам
не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
Среди кладбища каменная церковь, с зеленым куполом, в которую он раза два в год ходил с отцом и с матерью к
обедне, когда служились панихиды по его бабушке, умершей уже давно и которую он никогда
не видал.
— Пойдем, пойдем! — говорит отец, — пьяные, шалят, дураки: пойдем,
не смотри! — и хочет увести его, но он вырывается из его рук и,
не помня себя, бежит к лошадке. Но уж
бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть
не падает.
Но
бедный мальчик уже
не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.
— Умер, — отвечал Раскольников. — Был доктор, был священник, все в порядке.
Не беспокойте очень
бедную женщину, она и без того в чахотке. Ободрите ее, если чем можете… Ведь вы добрый человек, я знаю… — прибавил он с усмешкой, смотря ему прямо в глаза.
— О боже мой, я
не знаю, — проговорила
бедная Пульхерия Александровна.
Перчатки на ней были
не только заношенные, но даже изодранные, что заметил Разумихин, а между тем эта явная бедность костюма даже придавала обеим дамам вид какого-то особенного достоинства, что всегда бывает с теми, кто умеет носить
бедное платье.
— Ах, боже мой! Я верю тоже, а всю ночь
не спала! — вскричала
бедная женщина.
Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на все свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак
не могла отказать себе в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо в лицо
бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию, подняла было глаза опять, но смутилась еще более прежнего.
Как: из-за того, что
бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с бредом, уже, может быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя в углу никого
не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания воды.
— Да как же, вот этого
бедного Миколку вы ведь как, должно быть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он
не сознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: «ты убийца, ты убийца…», — ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: «Врешь, дескать,
не ты убийца!
Не мог ты им быть!
Не свои ты слова говоришь!» Ну, так как же после этого должность
не комическая?
Может быть, тут всего более имела влияния та особенная гордость
бедных, вследствие которой при некоторых общественных обрядах, обязательных в нашем быту для всех и каждого, многие бедняки таращатся из последних сил и тратят последние сбереженные копейки, чтобы только быть «
не хуже других» и чтобы «
не осудили» их как-нибудь те другие.
Положительно и окончательно этого еще, правда, нельзя было сказать, но действительно в последнее время, во весь последний год, ее
бедная голова слишком измучилась, чтобы хоть отчасти
не повредиться.
Эта гордость, хотя и заслуженная,
не понравилась почему-то Катерине Ивановне: «в самом деле, точно без Амалии Ивановны и стола бы
не сумели накрыть!»
Не понравился ей тоже и чепец с новыми лентами: «уж
не гордится ли, чего доброго, эта глупая немка тем, что она хозяйка и из милости согласилась помочь
бедным жильцам?
Другая неприятность тоже отчасти способствовала раздражению Катерины Ивановны: на похоронах из жильцов, званных на похороны, кроме полячка, который успел-таки забежать и на кладбище, никто почти
не был; к поминкам же, то есть к закуске, явились из них всё самые незначительные и
бедные, многие из них
не в своем даже виде, так, дрянь какая-то.
— Вот почему я особенно вам благодарна, Родион Романыч, что вы
не погнушались моим хлебом-солью, даже и при такой обстановке, — прибавила она почти вслух, — впрочем, уверена, что только особенная дружба ваша к моему
бедному покойнику побудила вас сдержать ваше слово.
Какое преступление? — вскричал он вдруг в каком-то внезапном бешенстве, — то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому
не нужную, которую убить сорок грехов простят, которая из
бедных сок высасывала, и это-то преступление?
Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слышно и села с ним рядом. Было еще очень рано, утренний холодок еще
не смягчился. На ней был ее
бедный, старый бурнус и зеленый платок. Лицо ее еще носило признаки болезни, похудело, побледнело, осунулось. Она приветливо и радостно улыбнулась ему, но, по обыкновению, робко протянула ему свою руку.