Неточные совпадения
Прибавлю, что это и решило с первого дня, что
я не грубил ему; даже рад был, если приводилось его иногда развеселить или развлечь; не
думаю, чтоб признание это могло положить тень на мое достоинство.
— Совершенно верно, великолепно! — вскричал
я в восхищении. В другое время мы бы тотчас же пустились в философские размышления на эту тему, на целый час, но вдруг
меня как будто что-то укусило, и
я весь покраснел.
Мне представилось, что
я, похвалами его бонмо, подлещаюсь к нему перед деньгами и что он непременно это
подумает, когда
я начну просить.
Я нарочно упоминаю теперь об этом.
Я был так смущен только что происшедшим, что, при входе их, даже не встал, хотя князь встал им навстречу; а потом
подумал, что уж стыдно вставать, и остался на месте.
Я глядел и тотчас же стал
думать: что же
я могу тут купить?
Нет,
мне нельзя жить с людьми;
я и теперь это
думаю; на сорок лет вперед говорю.
— Господа, — дрожал
я весь, —
я мою идею вам не скажу ни за что, но
я вас, напротив, с вашей же точки спрошу, — не
думайте, что с моей, потому что
я, может быть, в тысячу раз больше люблю человечество, чем вы все, вместе взятые!
— Коли слушали, так, конечно, знаете, потому что вы — вы! Как вы о нем
думаете? Простите за скорый вопрос, но
мне нужно. Именно как вы бы
думали, собственно ваше мнение необходимо.
— Это верно, это очень верно, это — очень гордый человек! Но чистый ли это человек? Послушайте, что вы
думаете о его католичестве? Впрочем,
я забыл, что вы, может быть, не знаете…
— Вы
думаете, она не нашла у Марьи Ивановны? — спросил
я, имея свою мысль.
В соседней биллиардной шумели, но
я сидел и сильно
думал.
Оно доказывало лишь то,
думал я тогда, что
я не в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что у
меня есть «свое место», есть свое дело и что если б у
меня было три жизни, то и тогда бы
мне было их мало.
Говоря это,
я вовсе не
думаю равнять себя с Колумбом, и если кто выведет это, тому будет стыдно и больше ничего.
Но пусть, пусть: вы
думаете,
я желал тогда могущества, чтоб непременно давить, мстить?
«Но, —
подумал я, — если
я буду так сбиваться в сторону, то недалеко уеду».
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и
мне подавали обедать наверх. Войдя теперь,
я вдруг сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся в противоположном конце комнаты.
Я очень устал, но о том не
думал.
«Тут эмская пощечина!» —
подумал я про себя. Документ, доставленный Крафтом и бывший у
меня в кармане, имел бы печальную участь, если бы попался к нему в руки.
Я вдруг почувствовал, что все это сидит еще у
меня на шее; эта мысль, в связи со всем прочим, конечно, подействовала на
меня раздражительно.
— Так ты уже распорядился; а
я, признаюсь,
думал, что ты не станешь просить; какие же вы, однако, все теперь ловкие! Нынче нет молодежи, Татьяна Павловна.
— Не хмурьтесь, Андрей Петрович,
я вовсе не с тем, что вы
думаете.
Я именно хочу, чтоб все смеялись.
Через полчаса, когда Тушар вышел из классной,
я стал переглядываться с товарищами и пересмеиваться; конечно, они надо
мною смеялись, но
я о том не догадывался и
думал, что мы смеемся оттого, что нам весело.
С детьми тоже скоро
меня посадили вместе и пускали играть, но ни разу, в целые два с половиной года, Тушар не забыл различия в социальном положении нашем, и хоть не очень, а все же употреблял
меня для услуг постоянно,
я именно
думаю, чтоб
мне напомнить.
«Там спущусь по лестнице, —
думал я, — и выйду, а потом и пойду».
Однажды, для этого только раза, схожу к Васину,
думал я про себя, а там — там исчезну для всех надолго, на несколько месяцев, а для Васина даже особенно исчезну; только с матерью и с сестрой, может, буду видеться изредка.
—
Я сейчас внизу немного расчувствовался, и
мне очень стало стыдно, взойдя сюда, при мысли, что вы
подумаете, что
я ломался. Это правда, что в иных случаях хоть и искренно чувствуешь, но иногда представляешься; внизу же, теперь, клянусь, все было натурально.
— Ты
думаешь? — ответил он кротко, — ты очень мнителен; впрочем, если
я и засмеюсь, то не над тобой, или, по крайней мере, не над тобой одним, будь покоен.
— Знаете что, — сказал
я, — вы говорите, что пришли, главное, с тем, чтобы мать
подумала, что мы помирились. Времени прошло довольно, чтоб ей
подумать; не угодно ли вам оставить
меня одного?
— То есть ты подозреваешь, что
я пришел склонять тебя остаться у князя, имея в том свои выгоды. Но, друг мой, уж не
думаешь ли ты, что
я из Москвы тебя выписал, имея в виду какую-нибудь свою выгоду? О, как ты мнителен!
Я, напротив, желая тебе же во всем добра. И даже вот теперь, когда так поправились и мои средства,
я бы желал, чтобы ты, хоть иногда, позволял
мне с матерью помогать тебе.
Читатель, конечно,
подумает, что
я был в ужаснейшем расположении, выйдя от Ефима, и, однако, ошибется.
Но, отдавая справедливость Ефиму (который, вероятно, в ту минуту
думал, что
я иду по улице и ругаюсь), —
я все-таки ничего не уступил из убеждений, как не уступлю до сих пор.
Но, разглядев две наши отворенные двери, проворно притворила свою, оставив щелку и из нее прислушиваясь на лестницу до тех пор, пока не замолкли совсем шаги убежавшей вниз Оли.
Я вернулся к моему окну. Все затихло. Случай пустой, а может быть, и смешной, и
я перестал об нем
думать.
— Хорошо-с; так
я и
думал.
Я желаю заключить о его основательности: как вы
думаете, мог бы
я обратиться за заключением к толпе англичан, с которыми шествую, единственно потому только, что не сумел заговорить с ними на водах?
Не
думая ни о чем, не рассуждая и не воображая,
я шагнул, поднял портьеру и очутился перед ними обеими.
Но очень много
думать об этом было некогда: у
меня в голове сидел Крафт.
—
Я долго
думала, почему вам вздумалось оставить у
меня вчера деньги…
Я стал было убеждать, что это-то в данном случае и драгоценно, но бросил и стал приставать, чтоб он что-нибудь припомнил, и он припомнил несколько строк, примерно за час до выстрела, о том, «что его знобит»; «что он, чтобы согреться,
думал было выпить рюмку, но мысль, что от этого, пожалуй, сильнее кровоизлияние, остановила его».
«Да,
я слишком много сказал, —
думал я, — и, пожалуй, они о чем-нибудь догадаются… беда!
Я в чем-то упрекал себя и старался
думать о другом.
«Наконец-то и он посмотрел на
меня серьезно!» —
подумал я с замиранием сердца.
Ну, рада и
я, а только как-то на сердце у
меня захолохнуло: что-то,
думаю, будет, а расспрашивать ее не смею.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“
Я молчу: ну что,
думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Смотрю
я на нее в то утро и сумневаюсь на нее; страшно
мне; не буду,
думаю, противоречить ей ни в одном слове.
И уж что тут не говорила, схватила шляпку, выбежала,
я кричу ей вслед: что с ней,
думаю, куда побежала?
Сколько
я раз на этот гвоздь у вас в стене присматривалась, что от зеркала у вас остался, — невдомек
мне, совсем невдомек, ни вчера, ни прежде, и не
думала я этого не гадала вовсе, и от Оли не ожидала совсем.
«Вышла,
думаю, она», — шагнула это
я, ан у кровати, смотрю, в углу, у двери, как будто она сама и стоит.
Я стою, молчу, гляжу на нее, а она из темноты точно тоже глядит на
меня, не шелохнется… «Только зачем же,
думаю, она на стул встала?» — «Оля, — шепчу
я, робею сама, — Оля, слышишь ты?» Только вдруг как будто во
мне все озарилось, шагнула
я, кинула обе руки вперед, прямо на нее, обхватила, а она у
меня в руках качается, хватаю, а она качается, понимаю
я все и не хочу понимать…
— Да? Так
я и
подумал. Вообразите же, то дело, про которое давеча здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это дело вышло именно через это письмо. Версилов прямо, вчера же вечером, отправился к адвокату князя Сокольского, передал ему это письмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов не дарит, но признает в этом акте полное право князей.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал
я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами
думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним словом,
я, конечно, зарапортовался, но вы ведь
меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком случае,
я обнимаю вас и целую, Васин!
Я остался один; ходил по комнате и
думал.
«Если он ни капли не смеется надо
мной, то, без сомнения, он ужасно прямодушен; но если б он надо
мной смеялся, то… может быть, казался бы
мне тогда умнее…» — странно как-то
подумал я.