Неточные совпадения
Но я знаю, однако
же, наверно, что иная женщина обольщает красотой своей, или
там чем знает, в тот
же миг; другую
же надо полгода разжевывать, прежде чем понять, что в ней есть; и чтобы рассмотреть такую и влюбиться, то мало смотреть и мало быть просто готовым на что угодно, а надо быть, сверх того, чем-то еще одаренным.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому
же сущность моего возражения была так
же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого
там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то где
же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это
же сводятся.
Осталось за мной. Я тотчас
же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты;
там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
В самом деле, чего
же я боялся и что могли они мне сделать какой бы
там ни было диалектикой?
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше
там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет и которое в свою очередь истлеет без всякого следа и воспоминания (время тут ничего не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких
же ледяных камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе и представить!
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас пойдет с письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть, не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно с этою
же целью и умоляла
там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
— Как
же, Аркашенька, как
же! да, я
там у Варвары Степановны три раза гостила; в первый раз приезжала, когда тебе всего годочек от роду был, во второй — когда тебе четвертый годок пошел, а потом — когда тебе шесть годков минуло.
Тут вы вдруг заговорили с Татьяной Павловной по-французски, и она мигом нахмурилась и стала вам возражать, даже очень горячилась; но так как невозможно
же противоречить Андрею Петровичу, если он вдруг чего захочет, то Татьяна Павловна и увела меня поспешно к себе:
там вымыли мне вновь лицо, руки, переменили белье, напомадили, даже завили мне волосы.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и
там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что
же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
— Это ты про Эмс. Слушай, Аркадий, ты внизу позволил себе эту
же выходку, указывая на меня пальцем, при матери. Знай
же, что именно тут ты наиболее промахнулся. Из истории с покойной Лидией Ахмаковой ты не знаешь ровно ничего. Не знаешь и того, насколько в этой истории сама твоя мать участвовала, да, несмотря на то что ее
там со мною не было; и если я когда видел добрую женщину, то тогда, смотря на мать твою. Но довольно; это все пока еще тайна, а ты — ты говоришь неизвестно что и с чужого голоса.
— Нет-с, я ничего не принимал у Ахмаковой.
Там, в форштадте, был доктор Гранц, обремененный семейством, по полталера ему платили, такое
там у них положение на докторов, и никто-то его вдобавок не знал, так вот он тут был вместо меня… Я
же его и посоветовал, для мрака неизвестности. Вы следите? А я только практический совет один дал, по вопросу Версилова-с, Андрея Петровича, по вопросу секретнейшему-с, глаз на глаз. Но Андрей Петрович двух зайцев предпочел.
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще не войдя в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут
же близ ворот, отворив дверь в мелочную лавочку; но ей
там, кажется, ничего не ответили или даже прогнали, и она сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
— Ну, а вам надо сейчас
же и размазать. Вы знаете, что она во вражде с Версиловым… ну и
там все это, ну вот и я взволновался: эх, оставим, после!
И хоть вы, конечно, может быть, и не пошли бы на мой вызов, потому что я всего лишь гимназист и несовершеннолетний подросток, однако я все бы сделал вызов, как бы вы
там ни приняли и что бы вы
там ни сделали… и, признаюсь, даже и теперь тех
же целей.
— Меня, меня, конечно меня! Послушай, ведь ты
же меня сам видел, ведь ты
же мне глядел в глаза, и я тебе глядела в глаза, так как
же ты спрашиваешь, меня ли ты встретил? Ну характер! А знаешь, я ужасно хотела рассмеяться, когда ты
там мне в глаза глядел, ты ужасно смешно глядел.
— Да как
же, скажи, ты
там очутилась?
А пока я все еще продолжал занимать мою квартиренку, занимать, но не жить в ней;
там лежал мой чемодан, сак и иные вещи; главная
же резиденция моя была у князя Сергея Сокольского.
Об этой фантазии гордой и стыдливой Анны Андреевны увидать этого ребенка и о встрече
там с Лизой я, может быть, потом расскажу, если будет место; но все
же я никак не ожидал, чтоб Анна Андреевна когда-нибудь пригласила Лизу к себе.
Раз
там, за границей, в одну шутливую минуту, она действительно сказала князю: «может быть», в будущем; но что
же это могло означать, кроме лишь легкого слова?
— Я это знаю от нее
же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что дома? Ничего? Ты
там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [Это само собой разумеется (франц.).] Грустно как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже после самой скверной прогулки. Право, иной раз лишний крюк по дождю сделаю, чтоб только подольше не возвращаться в эти недра… И скучища
же, скучища, о Боже!
— Совершенно вас извиняю, господин офицер, и уверяю вас, что вы со способностями. Действуйте так и в гостиной — скоро и для гостиной этого будет совершенно достаточно, а пока вот вам два двугривенных, выпейте и закусите; извините, городовой, за беспокойство, поблагодарил бы и вас за труд, но вы теперь на такой благородной ноге… Милый мой, — обратился он ко мне, — тут есть одна харчевня, в сущности страшный клоак, но
там можно чаю напиться, и я б тебе предложил… вот тут сейчас, пойдем
же.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но, в случае если дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно! Дело не в том: что бы
там ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь
же в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
— Всего загадочнее для меня то, что он знает
же про вас, что и вы
там бываете, — рискнул я спросить.
Я еще помню чуть-чуть, как довезли меня и ввели к маме, но
там я почти тотчас
же впал в совершенное уже беспамятство.
Накануне мне пришла было мысль, что
там Версилов, тем более что он скоро затем вошел ко мне, хотя я знал, притом наверно, из их
же разговоров, что Версилов, на время моей болезни, переехал куда-то в другую квартиру, в которой и ночует.
Про маму
же с Лизой мне давно уже стало известно, что они обе (для моего
же спокойствия, думал я) перебрались наверх, в бывший мой «гроб», и даже подумал раз про себя: «Как это могли они
там вдвоем поместиться?» И вдруг теперь оказывается, что в ихней прежней комнате живет какой-то человек и что человек этот — совсем не Версилов.
Вы возьмите микроскоп — это такое стекло увеличительное, что увеличивает предметы в мильон раз, — и рассмотрите в него каплю воды, и вы увидите
там целый новый мир, целую жизнь живых существ, а между тем это тоже была тайна, а вот открыли
же.
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей мои новые цели. Она
же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям и выглянула в соседнюю комнату. Убедившись, что
там нет никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и села на прежнее место.
Тут вдруг я бросил думать всю эту бессмыслицу и в отчаянии упал головой на подушку. «Да не будет
же!» — воскликнул я с внезапною решимостью, вскочил с постели, надел туфли, халат и прямо отправился в комнату Макара Ивановича, точно
там был отвод всем наваждениям, спасение, якорь, на котором я удержусь.
Да только какой у нас, окромя фабрики, заработок;
там полы вымоет,
там в огороде выполет,
там баньку вытопит, да с ребеночком-то на руках и взвоет; а четверо прочих тут
же по улице в рубашонках бегают.
Ламберт, как оказалось, жил очень далеко, в Косом переулке, у Летнего сада, впрочем все в тех
же нумерах; но тогда, когда я бежал от него, я до того не заметил дороги и расстояния, что, получив, дня четыре тому назад, его адрес от Лизы, даже удивился и почти не поверил, что он
там живет.
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я
же доехал лишь до Сенной, а
там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив сил, была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли в голове.
Во-первых, я надеялся с ним объясниться, а во-вторых, что
же в том, что Ламберт профильтровался и к нему и об чем-то
там поговорил с ним?
Но зачем
же, спросят, ко мне на квартиру? Зачем перевозить князя в жалкие наши каморки и, может быть, испугать его нашею жалкою обстановкой? Если уж нельзя было в его дом (так как
там разом могли всему помешать), то почему не на особую «богатую» квартиру, как предлагал Ламберт? Но тут-то и заключался весь риск чрезвычайного шага Анны Андреевны.
— Дай
же мне свое великое слово, что не вбежишь к ним и не закричишь, коли я тебя
там поставлю?
Но, слава Богу, документ все еще оставался при мне, все так
же зашитый в моем боковом кармане; я ощупал его рукой —
там!
Я зашел, однако
же, в трактир на канаве и посидел
там, чтоб выждать и чтоб уж наверно застать Татьяну Павловну.
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут
же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно, взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю,
там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня
же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и мама.
Версилов вернется к маме, а перед нею мне стыдиться нечего; ведь я слышал
же, что они
там с Версиловым говорили, я стоял за портьерой…
— Ах нет, может! — взвизгнула Татьяна Павловна. — Да говори ты, матушка, не прыгая, руками-то не махай; что ж они
там хотят? Растолкуй, матушка, толком: не поверю
же я, что они стрелять в нее хотят?
— Ни с места! — завопил он, рассвирепев от плевка, схватив ее за плечо и показывая револьвер, — разумеется для одной лишь острастки. — Она вскрикнула и опустилась на диван. Я ринулся в комнату; но в ту
же минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он
там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей силы ударил его револьвером по голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его головы на ковер.