Неточные совпадения
Но объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего не знает, будет пошло; даже, я думаю,
и тон этот пошл: дав себе
слово уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
Я хоть
и начну с девятнадцатого сентября, а все-таки вставлю
слова два о том, кто я, где был до того, а стало быть,
и что могло быть у меня в голове хоть отчасти в то утро девятнадцатого сентября, чтоб было понятнее читателю, а может быть,
и мне самому.
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался с лицами, которым, по возрасту моему, был обязан отчетом, одним
словом, каждый-то учителишка, гувернер, инспектор, поп — все, кто угодно, спрося мою фамилию
и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить...
Правда, в женщинах я ничего не знаю, да
и знать не хочу, потому что всю жизнь буду плевать
и дал
слово.
«Одним
словом, мой милый, иногда бывает так, что
и не отвяжешься».
Да
и сверх того, им было вовсе не до русской литературы; напротив, по его же
словам (он как-то раз расходился), они прятались по углам, поджидали друг друга на лестницах, отскакивали как мячики, с красными лицами, если кто проходил,
и «тиран помещик» трепетал последней поломойки, несмотря на все свое крепостное право.
Я так
и прописываю это
слово: «уйти в свою идею», потому что это выражение может обозначить почти всю мою главную мысль — то самое, для чего я живу на свете.
Странно, мне, между прочим, понравилось в его письмеце (одна маленькая страничка малого формата), что он ни
слова не упомянул об университете, не просил меня переменить решение, не укорял, что не хочу учиться, —
словом, не выставлял никаких родительских финтифлюшек в этом роде, как это бывает по обыкновению, а между тем это-то
и было худо с его стороны в том смысле, что еще пуще обозначало его ко мне небрежность.
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий
и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним
словом, все мое приданое до последнего сундучка
и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых
и родственников, которые будто бы все были лучше меня,
и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз,
и больно.
Мы с нею с первого
слова поссорились, потому что она тотчас же вздумала, как прежде, шесть лет тому, шипеть на меня; с тех пор продолжали ссориться каждый день; но это не мешало нам иногда разговаривать,
и, признаюсь, к концу месяца она мне начала нравиться; я думаю, за независимость характера.
— Я плюну
и отойду. Разумеется, почувствует, а виду не покажет, прет величественно, не повернув головы. А побранился я совершенно серьезно всего один раз с какими-то двумя, обе с хвостами, на бульваре, — разумеется, не скверными
словами, а только вслух заметил, что хвост оскорбителен.
Я
и представить не мог, чтобы можно было так испугаться, как он, после этих
слов моих.
Она как-то вздернула лицо, скверно на меня посмотрела
и так нахально улыбнулась, что я вдруг шагнул, подошел к князю
и пробормотал, ужасно дрожа, не доканчивая ни одного
слова, кажется стуча зубами...
И я повернулся
и вышел. Мне никто не сказал ни
слова, даже князь; все только глядели. Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он «просто струсил».
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в
словах. Ваша мысль, хотя бы
и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на
словах — смешнее
и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Я действительно был в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к какому бы ни было. В гимназии я с товарищами был на ты, но ни с кем почти не был товарищем, я сделал себе угол
и жил в углу. Но не это смущало меня. На всякий случай я дал себе
слово не входить в споры
и говорить только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить; главное — не спорить.
Это желание прыгнуть на шею, чтоб признали меня за хорошего
и начали меня обнимать или вроде того (
словом, свинство), я считаю в себе самым мерзким из всех моих стыдов
и подозревал его в себе еще очень давно,
и именно от угла, в котором продержал себя столько лет, хотя не раскаиваюсь.
Версилов будто бы успел внушить по-своему, тонко
и неотразимо, молодой особе, что Катерина Николавна оттого не соглашается, что влюблена в него сама
и уже давно мучит его ревностью, преследует его, интригует, объяснилась уже ему,
и теперь готова сжечь его за то, что он полюбил другую; одним
словом, что-то в этом роде.
Марья Ивановна, передавая все это мне в Москве, верила
и тому
и другому варианту, то есть всему вместе: она именно утверждала, что все это могло произойти совместно, что это вроде la haine dans l'amour, [Ненависти в любви (франц.).] оскорбленной любовной гордости с обеих сторон
и т. д.,
и т. д., одним
словом, что-то вроде какой-то тончайшей романической путаницы, недостойной всякого серьезного
и здравомыслящего человека
и, вдобавок, с подлостью.
Дело очень простое, вся тайна в двух
словах: упорство
и непрерывность.
Вот почему бесчисленные ваши фатеры в течение бесчисленных веков могут повторять эти удивительные два
слова, составляющие весь секрет, а между тем Ротшильд остается один. Значит: то, да не то,
и фатеры совсем не ту мысль повторяют.
Уж одно
слово, что он фатер, — я не об немцах одних говорю, — что у него семейство, он живет как
и все, расходы как
и у всех, обязанности как
и у всех, — тут Ротшильдом не сделаешься, а станешь только умеренным человеком. Я же слишком ясно понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать, но не по-фатерски, а серьезно, — я уже тем самым разом выхожу из общества.
Несмотря на ужасные петербургские цены, я определил раз навсегда, что более пятнадцати копеек на еду не истрачу,
и знал, что
слово сдержу.
Мне грустно, что разочарую читателя сразу, грустно, да
и весело. Пусть знают, что ровно никакого-таки чувства «мести» нет в целях моей «идеи», ничего байроновского — ни проклятия, ни жалоб сиротства, ни слез незаконнорожденности, ничего, ничего. Одним
словом, романтическая дама, если бы ей попались мои записки, тотчас повесила бы нос. Вся цель моей «идеи» — уединение.
Пивший молодой человек почти совсем не говорил ни
слова, а собеседников около него усаживалось все больше
и больше; он только всех слушал, беспрерывно ухмылялся с слюнявым хихиканьем
и, от времени до времени, но всегда неожиданно, производил какой-то звук, вроде «тюр-люр-лю!», причем как-то очень карикатурно подносил палец к своему носу.
Подошел
и я —
и не понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых
и оказенившихся приличий, —
словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты
и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
Не говоря с ней ни
слова, мы помещались, он по одну сторону, а я по другую,
и с самым спокойным видом, как будто совсем не замечая ее, начинали между собой самый неблагопристойный разговор.
— Этот неуч все так же у вас продолжает входить невежей, как
и прежде, — прошипела на меня Татьяна Павловна; ругательные
слова она
и прежде себе позволяла,
и это вошло уже между мною
и ею в обычай.
Мать вся побледнела,
и как будто голос ее пресекся: не могла выговорить ни
слова.
Действительно, было некоторое сходство с внутренностью гроба,
и я даже подивился, как он верно с одного
слова определил.
— Маловато, друг мой; признаться, я, судя по твоему приступу
и как ты нас звал смеяться, одним
словом, видя, как тебе хотелось рассказывать, — я ждал большего.
— Я хотел долго рассказывать, но стыжусь, что
и это рассказал. Не все можно рассказать
словами, иное лучше никогда не рассказывать. Я же вот довольно сказал, да ведь вы же не поняли.
— А!
и ты иногда страдаешь, что мысль не пошла в
слова! Это благородное страдание, мой друг,
и дается лишь избранным; дурак всегда доволен тем, что сказал,
и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас они любят.
Я припоминаю
слово в
слово рассказ его; он стал говорить с большой даже охотой
и с видимым удовольствием. Мне слишком ясно было, что он пришел ко мне вовсе не для болтовни
и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а наверно имея другие цели.
— Именно это
и есть; ты преудачно определил в одном
слове: «хоть
и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно
и было со мной: я хоть
и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
Но я теперь не смеюсь, а тогда — одним
словом, я сделал тогда все, что мог,
и, поверь, не в свою пользу.
В виде гарантии я давал ему
слово, что если он не захочет моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему
и жене, разумеется)
и вояжа на все четыре стороны (без жены, разумеется), — то пусть скажет прямо,
и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих, кажется теми же тремя тысячами,
и уж не они от меня уйдут на все четыре стороны, а я сам от них уеду на три года в Италию, один-одинехонек.
— А что именно, я
и до сих пор не знаю. Но что-то другое,
и, знаешь, даже весьма порядочное; заключаю потому, что мне под конец стало втрое при нем совестнее. Он на другой же день согласился на вояж, без всяких
слов, разумеется не забыв ни одной из предложенных мною наград.
— Это ты не сам собою догадался; тут влияние женщины;
и сколько уже ненависти в
словах твоих — в грубой догадке твоей!
И наконец, опять странность: опять он повторял
слово в
слово мою мысль (о трех жизнях), которую я высказал давеча Крафту, главное моими же
словами.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман
и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе
и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом
и исчезнет как дым,
и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним
словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался
и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются
и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон,
и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
Говорили два голоса, очевидно женские, это слышно было, но расслышать
слов совсем нельзя было;
и, однако, я от скуки как-то стал вникать.
Запомнилось мне тоже, что у этого Стебелькова был некоторый капитал
и что он какой-то даже спекулянт
и вертун; одним
словом, я уже, может быть,
и знал про него что-нибудь подробнее, но забыл.
— Версилов живет в Семеновском полку, в Можайской улице, дом Литвиновой, номер семнадцать, сама была в адресном! — громко прокричал раздраженный женский голос; каждое
слово было нам слышно. Стебельков вскинул бровями
и поднял над головою палец.
— А хозяйку надо бы научить… надо бы их выгнать из квартиры — вот что,
и как можно скорей, а то они тут… Вот увидите! Вот помяните мое
слово, увидите! Э, черт! — развеселился он вдруг опять, — вы ведь Гришу дождетесь?
Я быстро вышел; они молча проводили меня глазами,
и в высшей степени удивление было в их взгляде. Одним
словом, я задал загадку…
— Он действительно даром
слова не владеет, но только с первого взгляда; ему удавалось делать чрезвычайно меткие замечания;
и вообще — это более люди дела, аферы, чем обобщающей мысли; их надо с этой точки судить…
И стала я на нее, матушка, под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по целым часам у окна, смотрит на крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только одно
слово какое-нибудь этакое
и крикнет, топнет ногою.
И вот прямо скажу: понять не могу до сих пор, каким это образом тогда Оля, такая недоверчивая, с первого почти
слова начала его слушать?
То есть не припомню я вам всех его
слов, только я тут прослезилась, потому вижу,
и у Оли вздрогнули от благодарности губки: «Если
и принимаю, — отвечает она ему, — то потому, что доверяюсь честному
и гуманному человеку, который бы мог быть моим отцом»…