Неточные совпадения
Наконец, чтобы перейти к девятнадцатому числу окончательно, скажу пока вкратце и, так сказать, мимолетом, что я застал их всех, то
есть Версилова, мать и
сестру мою (последнюю я увидал в первый раз в жизни), при тяжелых обстоятельствах, почти в нищете или накануне нищеты.
Мать мне жаль
было, но… «или он, или я» — вот что я хотел предложить ей и
сестре моей.
— А это… а это — мой милый и юный друг Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (то
есть, в сущности, брата с
сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
В комнате, даже слишком небольшой,
было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву
было двадцать пять лет, и он
был женат. У жены
была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната
была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже
было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и попросил садиться.
— Это очень может
быть верно. Я знал вашу
сестру, Лизавету Макаровну, прошлого года, в Луге… Крафт остановился и, кажется, вас ждет; ему поворачивать.
Минута для меня роковая. Во что бы ни стало надо
было решиться! Неужели я не способен решиться? Что трудного в том, чтоб порвать, если к тому же и сами не хотят меня? Мать и
сестра? Но их-то я ни в каком случае не оставлю — как бы ни обернулось дело.
Налево из гостиной
была точно такая же комнатка, в ней спали мать и
сестра.
— Брат, ради Бога, пощади маму,
будь терпелив с Андреем Петровичем… — прошептала мне
сестра.
Последний взгляд, проводивший меня из комнаты,
был укорительный взгляд
сестры; она строго качала мне вслед головой.
Однажды, для этого только раза, схожу к Васину, думал я про себя, а там — там исчезну для всех надолго, на несколько месяцев, а для Васина даже особенно исчезну; только с матерью и с
сестрой, может,
буду видеться изредка.
Расставаясь, и, может
быть, надолго, я бы очень хотел от вас же получить ответ и еще на вопрос: неужели в целые эти двадцать лет вы не могли подействовать на предрассудки моей матери, а теперь так даже и
сестры, настолько, чтоб рассеять своим цивилизующим влиянием первоначальный мрак окружавшей ее среды?
Обыкновенно у нас поднимались около восьми часов, то
есть я, мать и
сестра; Версилов нежился до половины десятого.
Я запомнил только, что эта бедная девушка
была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою
сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не могла
быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее
были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Через десять минут, когда уже я
был совсем готов и хотел идти за извозчиком, вошла в мою светелку
сестра.
— Если он прав, то я
буду виноват, вот и все, а вас я не меньше люблю. Отчего ты так покраснела,
сестра? Ну вот еще пуще теперь! Ну хорошо, а все-таки я этого князька на дуэль вызову за пощечину Версилову в Эмсе. Если Версилов
был прав с Ахмаковой, так тем паче.
— Да? Не знал я. Признаюсь, я так мало разговаривал с
сестрой… Но неужели он
был принят в доме у моей матери? — вскричал я.
— Да бишь, что мне говорила
сестра про этого ребенка? Разве и ребенок
был в Луге?
Стало
быть, остаемся мать,
сестра и я, и, стало
быть, теперь я один почти…
— Не вы одни
есть, и не Версилов… тут и еще
есть. А Анна Андреевна вам такая же
сестра, как и Лизавета Макаровна!
«Но что ж из того, — думал я, — ведь не для этого одного она меня у себя принимает»; одним словом, я даже
был рад, что мог
быть ей полезным и… и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про себя, что это
сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы еще ни разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и не
было вовсе.
И знаете, мне особенно
было приятно встретить у вас сегодня
сестру мою…
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же время беру у князя деньги, — как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны
были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за
сестру деньги зазнамо!
Я не понимаю, за что меня полюбила ваша
сестра; но, уж конечно, я без нее, может
быть, не жил бы теперь на свете.
О сударь, когда дружба собирает за столом супругу, детей,
сестер, друзей, когда живая радость воспламеняет мое сердце, — скажите мне, сударь:
есть ли большее счастье, чем то, которым все наслаждаются?
А Лизу я не «забыл», мама ошиблась. Чуткая мать видела, что между братом и
сестрой как бы охлаждение, но дело
было не в нелюбви, а скорее в ревности. Объясню, ввиду дальнейшего, в двух словах.
В первый раз молодой Версилов приезжал с
сестрой, с Анной Андреевной, когда я
был болен; про это я слишком хорошо помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может
быть, старый князь остановится на моей квартире… но все это
было так сбито и так уродливо, что я почти ничего не мог на этот счет придумать.
Андрей Макарович, — начал мямлить молодой человек, подходя ко мне с необыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не в состоянии
был отнять, — во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я принял вас за другого — это в Москве, — пояснил он
сестре, — потом я стремился к вам изо всей силы, чтоб разыскать и разъяснить, но заболел, вот спросите ее…