Неточные совпадения
Проснувшись в то утро и одеваясь у себя наверху в каморке, я
почувствовал, что у меня забилось сердце, и хоть я плевался, но, входя в дом князя, я снова
почувствовал то же волнение: в это утро должна
была прибыть сюда та особа, женщина, от прибытия которой я ждал разъяснения всего, что меня мучило!
Оскорбление
было, но я его не
почувствовал!
Куда! я даже
был рад; приехав ненавидеть, я даже
чувствовал, что начинаю любить ее.
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того, что я
чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло легкомысленнее: на деле я
был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то Бог!
Идти надо
было на Петербургскую сторону, но усталости я не
чувствовал.
Это, видите ли, — вдруг обратился он ко мне одному (и признаюсь, если он имел намерение обэкзаменовать во мне новичка или заставить меня говорить, то прием
был очень ловкий с его стороны; я тотчас это
почувствовал и приготовился), — это, видите ли, вот господин Крафт, довольно уже нам всем известный и характером и солидностью убеждений.
Я выпалил все это нервно и злобно, порвав все веревки. Я знал, что лечу в яму, но я торопился, боясь возражений. Я слишком
чувствовал, что сыплю как сквозь решето, бессвязно и через десять мыслей в одиннадцатую, но я торопился их убедить и перепобедить. Это так
было для меня важно! Я три года готовился! Но замечательно, что они вдруг замолчали, ровно ничего не говорили, а все слушали. Я все продолжал обращаться к учителю...
О, я ведь предчувствовал, как тривиальны
будут все возражения и как тривиален
буду я сам, излагая «идею»: ну что я высказал? Сотой доли не высказал; я
чувствую, что вышло мелочно, грубо, поверхностно и даже как-то моложе моих лет.
Все это
было беспорядочно; я
чувствовал, что что-то сделал, да не так, и — и
был доволен; повторяю, все-таки
был чему-то рад.
— Я сейчас внизу немного расчувствовался, и мне очень стало стыдно, взойдя сюда, при мысли, что вы подумаете, что я ломался. Это правда, что в иных случаях хоть и искренно
чувствуешь, но иногда представляешься; внизу же, теперь, клянусь, все
было натурально.
— Именно это и
есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно
чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно и
было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы
был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
В этом плане, несмотря на страстную решимость немедленно приступить к выполнению, я уже
чувствовал,
было чрезвычайно много нетвердого и неопределенного в самых важных пунктах; вот почему почти всю ночь я
был как в полусне, точно бредил, видел ужасно много снов и почти ни разу не заснул как следует.
А в-третьих, и главное, если даже Версилов
был и прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что
есть существо, до того сильно способное
чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже жизнь свою… несмотря на то что с ним расстается навеки…
Мне действительно захотелось
было сказать что-нибудь позлее, в отместку за Крафта; я и сказал как удалось; но любопытно, что он принял
было сначала мою мысль о том, что «остались такие, как мы», за серьезную. Но так или нет, а все-таки он во всем
был правее меня, даже в чувствах. Сознался я в этом без всякого неудовольствия, но решительно
почувствовал, что не люблю его.
— Все может
быть; человек
почувствовал в кармане у себя деньги… Впрочем, вероятно и то, что он просто подал милостыню; это — в его преданиях, а может
быть, и в наклонностях.
Замечу еще черту: несмотря на ласковость и простодушие, никогда это лицо не становилось веселым; даже когда князь хохотал от всего сердца, вы все-таки
чувствовали, что настоящей, светлой, легкой веселости как будто никогда не
было в его сердце…
Выйдя на улицу, я повернул налево и пошел куда попало. В голове у меня ничего не вязалось. Шел я тихо и, кажется, прошел очень много, шагов пятьсот, как вдруг
почувствовал, что меня слегка ударили по плечу. Обернулся и увидел Лизу: она догнала меня и слегка ударила зонтиком. Что-то ужасно веселое, а на капельку и лукавое,
было в ее сияющем взгляде.
Спасало лишь чувство: я знал, что Лиза несчастна, что мама несчастна, и знал это чувством, когда вспоминал про них, а потому и
чувствовал, что все, что случилось, должно
быть нехорошо.
Я
почувствовал, что кто-то схватил
было меня за локоть.
А между тем твердо говорю, что целый цикл идей и заключений
был для меня тогда уже невозможен; я даже и в те минуты
чувствовал про себя сам, что «одни мысли я могу иметь, а других я уже никак не могу иметь».
Я присел на кровати, холодный пот выступил у меня на лбу, но я
чувствовал не испуг: непостижимое для меня и безобразное известие о Ламберте и его происках вовсе, например, не наполнило меня ужасом, судя по страху, может
быть безотчетному, с которым я вспоминал и в болезни и в первые дни выздоровления о моей с ним встрече в тогдашнюю ночь.
В самом деле, могло
быть, что я эту мысль тогда
почувствовал всеми силами моей души; для чего же иначе
было мне тогда так неудержимо и вдруг вскочить с места и в таком нравственном состоянии кинуться к Макару Ивановичу?
Чувствуя ее усилия, но в жару разговора, совсем бессознательно, Макар Иванович несколько раз пробовал
было приподняться, но ноги его не слушались.
Ну, а деткам что:
было бы солнышко, радуются, гибели не
чувствуют, словно птички, голосочки их что колокольчики.
О, я
чувствовал, что она лжет (хоть и искренно, потому что лгать можно и искренно) и что она теперь дурная; но удивительно, как бывает с женщинами: этот вид порядочности, эти высшие формы, эта недоступность светской высоты и гордого целомудрия — все это сбило меня с толку, и я стал соглашаться с нею во всем, то
есть пока у ней сидел; по крайней мере — не решился противоречить.
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не
чувствовал, а
была лишь одна только бодрость;
был прилив сил,
была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли в голове.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще
чувствовал себя как всегда. С ним
была тогда одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел
было привстать, хотел
было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Но главная радость моя
была в одном чрезвычайном ощущении: это
была мысль, что он уже «не любил ее «; в это я уверовал ужасно и
чувствовал, что с сердца моего как бы кто-то столкнул страшный камень.
Не описываю и мыслей, подымавшихся в голове, как туча сухих листьев осенью, после налетевшего вихря; право, что-то
было на это похожее, и, признаюсь, я
чувствовал, что по временам мне начинает изменять рассудок.
Проснулся я наутро поздно, а спал необыкновенно крепко и без снов, о чем припоминаю с удивлением, так что, проснувшись,
почувствовал себя опять необыкновенно бодрым нравственно, точно и не
было всего вчерашнего дня. К маме я положил не заезжать, а прямо отправиться в кладбищенскую церковь, с тем чтобы потом, после церемонии, возвратясь в мамину квартиру, не отходить уже от нее во весь день. Я твердо
был уверен, что во всяком случае встречу его сегодня у мамы, рано ли, поздно ли — но непременно.
Он потерянно рассмеялся при этом слове, вдруг подняв на нее глаза; до того же времени говорил, как бы смотря в сторону. Если б я
был на ее месте, я бы испугался этого смеха, я это
почувствовал. Он вдруг встал со стула.
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что
было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но, сконфузившись, предпочел скорее уйти, не сказав ни слова. Войдя к себе, я сел на кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но не мог же я так прямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг
почувствовал, что и она мне тоже дорога и что положение ее ужасно.
Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет,
чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не
чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Крестьяне, как заметили, // Что не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает
пить! //
Пьем — значит, силу
чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем
пить!.. // Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну,
выпей с нами чарочку!
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце
чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то
есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его
чувствовала нет.