Неточные совпадения
Повторю, очень трудно писать по-русски: я
вот исписал целых три страницы о
том, как я злился всю жизнь за фамилию, а между
тем читатель наверно уж вывел, что злюсь-то я именно за
то, что я не князь, а просто Долгорукий. Объясняться еще
раз и оправдываться было бы для меня унизительно.
Ты, очевидно, раскаялся, а так как раскаяться значит у нас немедленно на кого-нибудь опять накинуться,
то вот ты и не хочешь в другой
раз на мне промахнуться.
Мне сто
раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор;
тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «
Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
А «идея»? «Идея» — потом, идея ждала; все, что было, — «было лишь уклонением в сторону»: «почему ж не повеселить себя?»
Вот тем-то и скверна «моя идея», повторю еще
раз, что допускает решительно все уклонения; была бы она не так тверда и радикальна,
то я бы, может быть, и побоялся уклониться.
И
вот тогда, как-то
раз в грустные вечерние сумерки, стал я однажды перебирать для чего-то в моем ящике и вдруг, в уголку, увидал синенький батистовый платочек ее; он так и лежал с
тех пор, как я его тогда сунул.
Вы возьмите микроскоп — это такое стекло увеличительное, что увеличивает предметы в мильон
раз, — и рассмотрите в него каплю воды, и вы увидите там целый новый мир, целую жизнь живых существ, а между
тем это тоже была тайна, а
вот открыли же.
Говорю это я ему
раз: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем уме и проживая
вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении воли своей, — как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж быть еще совершеннее?» А он мне на
то: «Что ты, старик, об уме моем говоришь; а может, ум мой меня же заполонил, а не я его остепенил.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч в монастыре ест кутью и кладет поклоны, а в Бога не верует, и вы под такую минуту попали —
вот и все, — сказал я, — и сверх
того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он
раз десять прежде
того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел в одиннадцатый-то
раз? Впечатлительность какая-то нервная… в монастыре выработал.
В бедной Лизе, с самого ареста князя, явилась какая-то заносчивая гордость, какое-то недоступное высокомерие, почти нестерпимое; но всякий в доме понял истину и
то, как она страдала, а если дулся и хмурился вначале я на ее манеру с нами,
то единственно по моей мелочной раздражительности, в десять
раз усиленной болезнию, —
вот как я думаю об этом теперь.
И
вот как
раз мы досидели до
того момента, когда солнечный луч вдруг прямо ударил в лицо Макара Ивановича.
И
вот раз закатывается солнце, и этот ребенок на паперти собора, вся облитая последними лучами, стоит и смотрит на закат с тихим задумчивым созерцанием в детской душе, удивленной душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и
то, и другое, ведь как загадка — солнце, как мысль Божия, а собор, как мысль человеческая… не правда ли?
Вот почему Марья, как услышала давеча, что в половине двенадцатого Катерина Николаевна будет у Татьяны Павловны и что буду тут и я,
то тотчас же бросилась из дому и на извозчике прискакала с этим известием к Ламберту. Именно про это-то она и должна была сообщить Ламберту — в
том и заключалась услуга. Как
раз у Ламберта в
ту минуту находился и Версилов. В один миг Версилов выдумал эту адскую комбинацию. Говорят, что сумасшедшие в иные минуты ужасно бывают хитры.
Бубнов. Я говорю — старика-то кто-то уложил… (Шум на сцене гаснет, как огонь костра, заливаемый водою. Раздаются отдельные возгласы вполголоса: «Неужто?», «
Вот те раз!», «Ну-у?», «Уйдем-ка, брат!», «Ах, черт!». «Теперь — держись!», «Айда прочь, покуда полиции нет!» Толпа становится меньше. Уходят Бубнов, Татарин. Настя и Квашня бросаются к трупу Костылева.)
Неточные совпадения
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно.
Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три
тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он
раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой.
Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Да
вот, как вы сказали, огонь блюсти. А
то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно.
Вот мужики тоже, посмотрю на них другой
раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы
вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с
тех пор не были в Москве. — Ну, Таня,
вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще
раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
«
Вот что попробуйте, — не
раз говорил он, — съездите туда-то и туда-то», и поверенный делал целый план, как обойти
то роковое начало, которое мешало всему.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще
раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в
том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями,
то есть никакой свободы, —
вот это счастье!»