Неточные совпадения
— Да… как же это? — удивился до столбняка и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого все
лицо тотчас же
стало складываться во что-то благоговейное и подобострастное, даже испуганное, — это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что с месяц назад тому помре и два с половиной миллиона капиталу оставил?
В последние два года он часто удивлялся изменению цвета
лица Настасьи Филипповны; она
становилась ужасно бледна и — странно — даже хорошела от этого.
— Ну, хорошо, — заторопилась опять Аделаида, — но если уж вы такой знаток
лиц, то наверно были и влюблены; я,
стало быть, угадала. Рассказывайте же.
Послушайте, когда я давеча вошел сюда и посмотрел на ваши милые
лица, — я теперь очень всматриваюсь в
лица, — и услышал ваши первые слова, то у меня, в первый раз с того времени,
стало на душе легко.
— Дальше, по одному поводу, я
стал говорить о
лицах, то есть о выражениях
лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…
Зарядили, растянул и платок,
стали, приложили пистолеты взаимно к сердцам и глядим друг другу в
лицо.
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по
лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает в князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно
стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
— Это правда, что я думала, князь, тебя чуть не в постели застать, так со страху преувеличила, и, ни за что лгать не
стану, досадно мне
стало сейчас ужасно на твое счастливое
лицо, но божусь тебе, это всего минута, пока еще не успела размыслить.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было
лицо;
стали перебирать
лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и
стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Евгений Павлович и князь Щ.
стали вдруг чрезвычайно любезными и веселыми, на
лицах Аделаиды и Александры выражалось, сквозь продолжавшееся удивление, даже удовольствие, одним словом, все были видимо рады, что миновал кризис с Лизаветой Прокофьевной.
Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных
лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или, что еще лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих
лиц выйти во что бы ни
стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно и вечно одною только рутиной, тогда такие
лица получают даже некоторую своего рода и типичность, — как ординарность, которая ни за что не хочет остаться тем, что она есть, и во что бы то ни
стало хочет
стать оригинальною и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.
— Гм, я полагал напротив. Собственно, и разговор-то зашел вчера между нами всё по поводу этой… странной
статьи в «Архиве». Я заметил ее нелепость, и так как я сам был личным свидетелем… вы улыбаетесь, князь, вы смотрите на мое
лицо?
— Ведь вот… Иван-то Петрович покойному Николаю Андреевичу Павлищеву родственник… ты ведь искал, кажется, родственников-то, — проговорил вполголоса князю Иван Федорович, вдруг очутившийся подле и заметивший чрезвычайное внимание князя к разговору. До сих пор он занимал своего генерала-начальника, но давно уже замечал исключительное уединение Льва Николаевича и
стал беспокоиться; ему захотелось ввести его до известной степени в разговор и таким образом второй раз показать и отрекомендовать «высшим
лицам».
Какое-то зловещее ощущение прошло наконец по
лицу Настасьи Филипповны; взгляд ее
становился упорен, тверд и почти ненавистен, ни на одну минуту не отрывался он от гостьи.
Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес в комнату, положил в кресла и
стал над ней в тупом ожидании. На столике стоял стакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в
лицо воды; она открыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
Анекдот до того
становился изукрашен скандалами, до того много вмешано было в него известных и значительных
лиц, до того придано было ему разных фантастических и загадочных оттенков, а с другой стороны, он представлялся в таких неопровержимых и наглядных фактах, что всеобщее любопытство и сплетни были, конечно, очень извинительны.
Но кроме того,
стала известна и еще одна странная черта его характера; и так как эта черта хорошая, то мы и поспешим ее обозначить: после каждого посещения Шнейдерова заведения Евгений Павлович, кроме Коли, посылает и еще одно письмо одному
лицу в Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни князя в настоящий момент.
Неточные совпадения
Гаврило Афанасьевич // Из тарантаса выпрыгнул, // К крестьянам подошел: // Как лекарь, руку каждому // Пощупал, в
лица глянул им, // Схватился за бока // И покатился со смеху… // «Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!» // Здоровый смех помещичий // По утреннему воздуху // Раскатываться
стал…
Дворовый, что у барина // Стоял за стулом с веткою, // Вдруг всхлипнул! Слезы катятся // По старому
лицу. // «Помолимся же Господу // За долголетье барина!» — // Сказал холуй чувствительный // И
стал креститься дряхлою, // Дрожащею рукой. // Гвардейцы черноусые // Кисленько как-то глянули // На верного слугу; // Однако — делать нечего! — // Фуражки сняли, крестятся. // Перекрестились барыни. // Перекрестилась нянюшка, // Перекрестился Клим…
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, // Как много люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И
стало перед пахарем, // Как войско пред царем! // Не столько росы теплые, // Как пот с
лица крестьянского // Увлажили тебя!..»
Вышел вперед белокурый малый и
стал перед градоначальником. Губы его подергивались, словно хотели сложиться в улыбку, но
лицо было бледно, как полотно, и зубы тряслись.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по
лицу ее. И
стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.