Неточные совпадения
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. —
Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы
сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и
сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с
первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Генеральша, впрочем, и
сама не теряла аппетита, и обыкновенно, в половине
первого, принимала участие в обильном завтраке, похожем почти на обед, вместе с дочерьми.
В половине же
первого накрывался стол в маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к этому семейному и интимному завтраку являлся иногда и
сам генерал, если позволяло время.
Некоторое время, в
первые два года, он стал было подозревать, что Настасья Филипповна
сама желает вступить с ним в брак, но молчит из необыкновенного тщеславия и ждет настойчиво его предложения.
Афанасий Иванович говорил долго и красноречиво, присовокупив, так сказать мимоходом, очень любопытное сведение, что об этих семидесяти пяти тысячах он заикнулся теперь в
первый раз и что о них не знал даже и
сам Иван Федорович, который вот тут сидит; одним словом, не знает никто.
— Но, друг мой, se trompe, это легко сказать, но разреши-ка
сама подобный случай! Все стали в тупик. Я
первый сказал бы qu’on se trompe. [Мой муж ошибается (фр.).] Но, к несчастию, я был свидетелем и участвовал
сам в комиссии. Все очные ставки показали, что это тот
самый, совершенно тот же
самый рядовой Колпаков, который полгода назад был схоронен при обыкновенном параде и с барабанным боем. Случай действительно редкий, почти невозможный, я соглашаюсь, но…
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала в
первый раз; до сих пор она держала себя до того надменно, что в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а в
самое последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было на свете.
Родители
первые на попятный и
сами своей прежней морали стыдятся.
— Завтра расскажете! Не робейте очень-то. Дай вам бог успеха, потому что я
сам ваших убеждений во всем! Прощайте. Я обратно туда же и расскажу Ипполиту. А что вас примут, в этом и сомнения нет, не опасайтесь! Она ужасно оригинальная. По этой лестнице в
первом этаже, швейцар укажет!
Я обиду всякую покорно сношу, но до
первой неудачи обидчика; при
первой же неудаче тотчас припоминаю и тотчас же чем-нибудь отомщаю, лягаю, как выразился обо мне Иван Петрович Птицын, который, уж конечно,
сам никогда никого не лягает.
— Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с
самого мгновения, когда он давеча в
первый раз поглядел на портрет Настасьи Филипповны, на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню, что еще давеча о том подумал, в чем теперь убежден совершенно, и в чем, мимоходом сказать, князь мне
сам признался.
От вина, однако, не отказались, во-первых,
сам генерал, во-вторых, бойкая барыня, старичок, Фердыщенко, за ними и все.
Завтра — по-новому, а сегодня — я именинница и
сама по себе, в
первый раз в целой жизни!
Но всегда обидчивый «мальчишка» не обратил на этот раз ни малейшего внимания на пренебрежение: весьма коротко и довольно сухо объяснил он Аглае, что хотя он и сообщил князю на всякий случай свой постоянный адрес пред
самым выездом князя из Петербурга и при этом предложил свои услуги, но что это
первая комиссия, которую он получил от него, и
первая его записка к нему, а в доказательство слов своих представил и письмо, полученное собственно им
самим.
В
первый раз она
сама ко мне бросилась, чуть не из-под венца, прося «спасти» ее от тебя.
Я тебе реестрик
сама напишу, какие тебе книги перво-наперво надо прочесть; хочешь иль нет?“ И никогда-то, никогда прежде она со мной так не говорила, так что даже удивила меня; в
первый раз как живой человек вздохнул.
Но те же
самые предосторожности, как относительно князя, Лебедев стал соблюдать и относительно своего семейства с
самого переезда на дачу: под предлогом, чтобы не беспокоить князя, он не пускал к нему никого, топал ногами, бросался и гонялся за своими дочерьми, не исключая и Веры с ребенком, при
первом подозрении, что они идут на террасу, где находился князь, несмотря на все просьбы князя не отгонять никого.
— Да помилуйте, во-первых, я успел
сам отлично разглядеть господина Бурдовского, я ведь вижу
сам теперь, каков он…
Князь не поверил, что Лебедев так толкует, решено было справиться у него
самого при
первом удобном случае.
— Послушайте, князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем
самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы
сам еще вчера к тебе зашел, но не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень.
Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
— Ну, так, значит, и не умеете, потому что тут нужна практика! Слушайте же и заучите: во-первых, купите хорошего пистолетного пороху, не мокрого (говорят, надо не мокрого, а очень сухого), какого-то мелкого, вы уже такого спросите, а не такого, которым из пушек палят. Пулю, говорят,
сами как-то отливают. У вас пистолеты есть?
Веселая компания хохотала, голосила; кажется, даже спорила до крику; подозревалось с
первого взгляда
самое радостное препровождение времени.
Мимо всех, он протянул руку ей
первой; она вспыхнула от удовольствия и пожелала ему «счастливой жизни с этого
самого дня».
Но друг человечества с шатостию нравственных оснований есть людоед человечества, не говоря о его тщеславии; ибо оскорбите тщеславие которого-нибудь из сих бесчисленных друзей человечества, и он тотчас же готов зажечь мир с четырех концов из мелкого мщения, — впрочем, так же точно, как и всякий из нас, говоря по справедливости, как и я, гнуснейший из всех, ибо я-то, может быть,
первый и дров принесу, а
сам прочь убегу.
Одним словом, был страшный беспорядок. Мне показалось с
первого взгляда, что оба они, и господин, и дама — люди порядочные, но доведенные бедностью до того унизительного состояния, в котором беспорядок одолевает наконец всякую попытку бороться с ним и даже доводит людей до горькой потребности находить в
самом беспорядке этом, каждый день увеличивающемся, какое-то горькое и как будто мстительное ощущение удовольствия.
Бешенство охватило меня до того, что я решительно хотел на него броситься, но так как я поклялся, что не начну
первый говорить, то и остался на кровати, тем более что я всё еще был не уверен,
сам ли это Рогожин или нет?
Сам по себе этот восемнадцатилетний, истощенный болезнью мальчик казался слаб, как сорванный с дерева дрожащий листик; но только что он успел обвести взглядом своих слушателей, — в
первый раз в продолжение всего последнего часа, — то тотчас же
самое высокомерное,
самое презрительное и обидное отвращение выразилось в его взгляде и улыбке.
О, она поминутно в исступлении кричит, что не признаёт за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но что бы она вам ни говорила, знайте, что она
сама,
первая, не верит себе и что она всею совестью своею верит, напротив, что она…
сама виновна.
Она сделала свой
первый практический шаг с чрезвычайною решимостью, выйдя замуж за господина Птицына; но, выходя замуж, она вовсе не говорила себе: «Подличать, так уж подличать, лишь бы цели достичь», — как не преминул бы выразиться при таком случае Гаврила Ардалионович (да чуть ли и не выразился даже при ней
самой, когда одобрял ее решение как старший брат).
Он разговорился, а этого с ним еще не повторялось с того
самого утра, когда, полгода назад, произошло его
первое знакомство с Епанчиными; по возвращении же в Петербург он был заметно и намеренно молчалив и очень недавно, при всех, проговорился князю Щ., что ему надо сдерживать себя и молчать, потому что он не имеет права унижать мысль,
сам излагая ее.
Впрочем, князь до того дошел под конец, что рассказал несколько пресмешных анекдотов, которым
сам же
первый и смеялся, так что другие смеялись более уже на его радостный смех, чем
самим анекдотам.
Во-первых, еще не умерли; да если бы даже эти люди и перемерли, то какое же в этом утешение, согласитесь
сами!
Она заговорила нетерпеливо и усиленно сурово; в
первый раз она заговорила об этом «вечере». Для нее тоже мысль о гостях была почти нестерпима; все это заметили. Может быть, ей и ужасно хотелось бы поссориться за это с родителями, но гордость и стыдливость помешали заговорить. Князь тотчас же понял, что и она за него боится (и не хочет признаться, что боится), и вдруг
сам испугался.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в
самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве
самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в
самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
— Нехристианская вера, во-первых! — в чрезвычайном волнении и не в меру резко заговорил опять князь, — это во-первых, а во-вторых, католичество римское даже хуже
самого атеизма, таково мое мнение.
Возвращаясь сюда, в Петербург, я дал себе слово непременно увидеть наших
первых людей, старших, исконных, к которым
сам принадлежу, между которыми
сам из
первых по роду.
Лизавета Прокофьевна решила про себя окончательно, что жених «невозможен», и за ночь дала себе слово, что, «покамест она жива, не быть князю мужем ее Аглаи». С этим и встала поутру. Но поутру же, в
первом часу, за завтраком, она впала в удивительное противоречие
самой себе.
Выслушайте же мой ответ на все ваши письма: мне стало жаль князя Льва Николаевича в
первый раз в тот
самый день, когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло на вашем вечере.
Я решил, что фундамент всего происшедшего составился, во-первых, из вашей, так сказать, врожденной неопытности (заметьте, князь, это слово: „врожденной“), потом из необычайного вашего простодушия; далее, из феноменального отсутствия чувства меры (в чем вы несколько раз уже сознавались
сами) — и, наконец, из огромной, наплывной массы головных убеждений, которые вы, со всею необычайною честностью вашею, принимаете до сих пор за убеждения истинные, природные и непосредственные!
В пятидесяти шагах от трактира, на
первом перекрестке, в толпе, кто-то вдруг тронул его за локоть и вполголоса проговорил над
самым ухом...
И если бы
сам Шнейдер явился теперь из Швейцарии взглянуть на своего бывшего ученика и пациента, то и он, припомнив то состояние, в котором бывал иногда князь в
первый год лечения своего в Швейцарии, махнул бы теперь рукой и сказал бы, как тогда: «Идиот!»