Неточные совпадения
— О,
как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал, да два
почти года там на свой счет содержал.
— Ну
как я об вас об таком доложу? — пробормотал
почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
Князь объяснил все, что мог, наскоро,
почти то же самое, что уже прежде объяснял камердинеру и еще прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем
как будто что-то припоминал.
Но среди всех этих неотразимых фактов наступил и еще один факт: старшей дочери, Александре, вдруг и совсем
почти неожиданно (
как и всегда это так бывает), минуло двадцать пять лет.
Генеральша была ревнива к своему происхождению. Каково же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше
как жалкий идиот и
почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону.
— Ах, друг мой, не придавай такого смыслу… впрочем, ведь
как тебе угодно; я имел в виду обласкать его и ввести к нам, потому что это
почти доброе дело.
Сочлись родней; оказалось, что князь знал свою родословную довольно хорошо; но
как ни подводили, а между ним и генеральшей не оказалось
почти никакого родства.
Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился,
как это дети у меня все понимают, а у него
почти ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат.
— Виноват, я совершенно не думавши; к слову пришлось. Я сказал, что Аглая
почти так же хороша,
как Настасья Филипповна.
Давешнее впечатление
почти не оставляло его, и теперь он спешил
как бы что-то вновь проверить.
Как будто необъятная гордость и презрение,
почти ненависть, были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали
как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты.
— Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна
почти так же хороша,
как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…
— Извините, князь, — горячо вскричал он, вдруг переменяя свой ругательный тон на чрезвычайную вежливость, — ради бога, извините! Вы видите, в
какой я беде! Вы еще
почти ничего не знаете, но если бы вы знали все, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…
Она была очень похожа на мать, даже одета была
почти так же,
как мать, от полного нежелания наряжаться.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе
как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее
почти в детстве писал.
— Сама знаю, что не такая, и с фокусами, да с
какими? И еще, смотри, Ганя, за кого она тебя сама
почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она все-таки ведь смеялась же над тобой! Это не стоит семидесяти пяти тысяч, ей-богу, брат! Ты способен еще на благородные чувства, потому и говорю тебе. Эй, не езди и сам! Эй, берегись! Не может это хорошо уладиться!
— Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать, — сказал князь. — Давеча я вас уже совсем за злодея
почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек,
какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в углу, в отдельной комнатке,
как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь
почти ничего не понял, потому что генерал был уж
почти что готов.
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна. И так
как почти уже все гости узнали, что в этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
Компания Рогожина была
почти в том же самом составе,
как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
— Настасья Филипповна, — сказал князь, тихо и
как бы с состраданием, — я вам давеча говорил, что за
честь приму ваше согласие, и что вы мне
честь делаете, а не я вам.
— Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор, — проговорила Настасья Филипповна, — меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных людей. Слышали, Афанасий Иваныч?
Как вам покажется всё, что князь говорил? Ведь
почти что неприлично… Рогожин! Ты погоди уходить-то. Да ты и не уйдешь, я вижу. Может, я еще с тобой отправлюсь. Ты куда везти-то хотел?
Происходило это уже
почти пред самым вторичным появлением нашего героя на сцену нашего рассказа. К этому времени, судя на взгляд, бедного князя Мышкина уже совершенно успели в Петербурге забыть. Если б он теперь вдруг явился между знавшими его, то
как бы с неба упал. А между тем мы все-таки сообщим еще один факт и тем самым закончим наше введение.
Но со времени «случая с генералом»,
как выражался Коля, и вообще с самого замужества сестры, Коля
почти совсем у них отбился от рук и до того дошел, что в последнее время даже редко являлся и ночевать в семью.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за
честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну,
как она померла? Отвечай, коли знаешь!
— Не знаю; в толпе, мне даже кажется, что померещилось; мне начинает всё что-то мерещиться. Я, брат Парфен, чувствую себя
почти вроде того,
как бывало со мной лет пять назад, еще когда припадки приходили.
Это я теперь повторяю так же,
как заявлял и прежде, один раз, в такую же
почти минуту.
— Я тебе все-таки мешать не буду, — тихо проговорил он,
почти задумчиво,
как бы отвечая какой-то своей внутренней, затаенной мысли.
— Ты. Она тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, и полюбила. Только она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что она тебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. «Я, говорит, известно
какая». До сих пор про это сама утверждает. Она все это мне сама так прямо в лицо и говорила. Тебя сгубить и опозорить боится, а за меня, значит, ничего, можно выйти, — вот каково она меня
почитает, это тоже заметь!
—
Как? — остановился вдруг князь, — да что ты! Я
почти шутил, а ты так серьезно! И к чему ты меня спросил: верую ли я в бога?
Это мне баба сказала,
почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге
как о нашем родном отце и о радости бога на человека,
как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!
С тяжелым удивлением заметил князь, что прежняя недоверчивость, прежняя горькая и
почти насмешливая улыбка всё еще
как бы не оставляла лица его названого брата, по крайней мере мгновениями сильно выказывалась.
Ведь он и в самом деле чувствует себя сегодня в особенно болезненном настроении,
почти в том же,
какое бывало с ним прежде при начале припадков его прежней болезни.
Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень
почти пред самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями
как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его.
Ощущение жизни, самосознания
почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся
как молния.
А
какое симпатичное,
какое милое лицо у старшей дочери Лебедева, вот у той, которая стояла с ребенком,
какое невинное,
какое почти детское выражение и
какой почти детский смех!
— По-братски и принимаю за шутку; пусть мы свояки: мне что, — больше
чести. Я в нем даже и сквозь двухсот персон и тысячелетие России замечательнейшего человека различаю. Искренно говорю-с. Вы, князь, сейчас о секретах заговорили-с, будто бы, то есть, я приближаюсь, точно секрет сообщить желаю, а секрет,
как нарочно, и есть: известная особа сейчас дала знать, что желала бы очень с вами секретное свидание иметь.
В каждой гневливой выходке Аглаи (а она гневалась очень часто)
почти каждый раз, несмотря на всю видимую ее серьезность и неумолимость, проглядывало столько еще чего-то детского, нетерпеливо школьного и плохо припрятанного, что не было возможности иногда, глядя на нее, не засмеяться, к чрезвычайной, впрочем, досаде Аглаи, не понимавшей, чему смеются, и «
как могут,
как смеют они смеяться».
Почти в самое то мгновение,
как явился он из Швейцарии в Петербург, умирает в Москве один из родственников его матери (бывшей, разумеется, из купчих), старый бездетный бобыль, купец, бородач и раскольник, и оставляет несколько миллионов наследства, бесспорного, круглого, чистого, наличного и (вот бы нам с вами, читатель!) всё это нашему отпрыску, всё это нашему барону, лечившемуся от идиотизма в Швейцарии!
Как ни представлял ему адвокат молодого человека, взявшийся хлопотать за него единственно из дружбы и
почти против его воли,
почти насильно,
как ни выставлял пред ним обязанности
чести, благородства, справедливости и даже простого расчета, швейцарский воспитанник остался непреклонен, и что ж?
Да неужели же, князь, вы
почитаете нас до такой уже степени дураками, что мы и сами не понимаем, до
какой степени наше дело не юридическое, и что если разбирать юридически, то мы и одного целкового с вас не имеем права потребовать по закону?
Потому-то мы и вошли сюда, не боясь, что нас сбросят с крыльца (
как вы угрожали сейчас) за то только, что мы не просим, а требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (хотя мы пришли и не в поздний час, а вы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и пришли, ничего не боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то есть с
честью и совестью.
— Па-аслушайте, господин Мышкин, — визжал Ипполит, — поймите, что мы не дураки, не пошлые дураки,
как думают, вероятно, о нас все ваши гости и эти дамы, которые с таким негодованием на нас усмехаются, и особенно этот великосветский господин (он указал на Евгения Павловича), которого я, разумеется, не имею
чести знать, но о котором, кажется, кое-что слышал…
Он надеялся нажить большие деньги
как адвокат, и расчет его был не только тонкий и мастерской, но вернейший: он основывался на легкости, с которою князь дает деньги, и на благодарно-почтительном чувстве его к покойному Павлищеву; он основывался, наконец (что важнее всего), на известных рыцарских взглядах князя насчет обязанностей
чести и совести.
— Посмотрите, Лизавета Прокофьевна, эти чашки, — как-то странно заторопился он, — эти фарфоровые чашки и, кажется, превосходного фарфора, стоят у Лебедева всегда в шифоньерке под стеклом, запертые, никогда не подаются…
как водится, это в приданое за женой его было… у них так водится… и вот он их нам подал, в
честь вас, разумеется, до того обрадовался…
— Да
почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел заметить, что от этого дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения,
как, впрочем, и очень часто кончалось на свете. Остановился же Прудон на праве силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а стало быть, право силы за белыми…
Сказав это, князь прочел это письмо
почти слово в слово,
как оно было.
Изобретатели и гении
почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более
как дураками, — это уж самое рутинное замечание, слишком всем известное.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по сердцу; разговор,
как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя
как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне,
почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то есть
как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею
честь приписывать себе, и даже одному себе; по крайней мере об этом не было еще нигде сказано или написано.