Неточные совпадения
— О, я ведь не в этой
комнате просил; я ведь знаю; а я бы вышел куда-нибудь, где бы вы указали, потому я привык, а вот уж часа три не курил. Впрочем, как вам угодно и, знаете,
есть пословица: в чужой монастырь…
Теперь-с насчет дальнейшего: в доме, то
есть в семействе Гаврилы Ардалионыча Иволгина, вот этого самого молодого моего друга, с которым прошу познакомиться, маменька его и сестрица очистили в своей квартире две-три меблированные
комнаты и отдают их отлично рекомендованным жильцам, со столом и прислугой.
Но только что он вступил в столовую (еще через одну
комнату от гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она
была одна.
Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так шли они несколько шагов. Князя он не церемонился нимало, точно
был один в своей
комнате, потому что в высшей степени считал его за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
По одной стороне коридора находились те три
комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих, в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства, и спал на широком диване, а ходить и выходить из квартиры обязан
был чрез кухню и по черной лестнице.
Эта семейная половина состояла из залы, обращавшейся, когда надо, в столовую, из гостиной, которая
была, впрочем, гостиною только поутру, а вечером обращалась в кабинет Гани и в его спальню, и, наконец, из третьей
комнаты, тесной и всегда затворенной: это
была спальня Нины Александровны и Варвары Ардалионовны.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из
комнаты Птицына) Нина Александровна сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю
комнату. Коля
был мальчик с веселым и довольно милым лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
Но по тому, как расположились обе стороны, сомнений уже
быть не могло: его мать и сестра сидели в стороне как оплеванные, а Настасья Филипповна даже и позабыла, кажется, что они в одной с нею
комнате…
В эту минуту в отворенные двери выглянуло из
комнат еще одно лицо, по-видимому, домашней экономки, может
быть, даже гувернантки, дамы лет сорока, одетой в темное платье. Она приблизилась с любопытством и недоверчивостью, услышав имена генерала Иволгина и князя Мышкина.
— Я
было хотел вас познакомить с Ипполитом, — сказал Коля, — он старший сын этой куцавеешной капитанши и
был в другой
комнате; нездоров и целый день сегодня лежал.
Это не помешало, конечно, им всем, мало-помалу и с нахальным любопытством, несмотря на страх, протесниться вслед за Рогожиным в гостиную; но когда кулачный господин, «проситель» и некоторые другие заметили в числе гостей генерала Епанчина, то в первое мгновение до того
были обескуражены, что стали даже понемногу ретироваться обратно, в другую
комнату.
Извозчик довез его до одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница
была плохенькая. Князь занял две небольшие
комнаты, темные и плохо меблированные, умылся, оделся, ничего не спросил и торопливо вышел, как бы боясь потерять время или не застать кого-то дома.
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то
есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка, посреди
комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему князю, в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему.
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из
комнаты, прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно
был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в глаза.
Это
была большая
комната, высокая, темноватая, заставленная всякою мебелью, — большею частью большими деловыми столами, бюро, шкафами, в которых хранились деловые книги и какие-то бумаги.
— Полторы сутки ровно не спал, не
ел, не
пил, из
комнаты ее не выходил, на коленки перед ней становился: «Умру, говорю, не выйду, пока не простишь, а прикажешь вывести — утоплюсь; потому — что я без тебя теперь
буду?» Точно сумасшедшая она
была весь тот день, то плакала, то убивать меня собиралась ножом, то ругалась надо мной.
Не докладываясь, Рогожин прямо ввел князя в одну небольшую
комнату, похожую на гостиную, разгороженную лоснящеюся перегородкой, из красного дерева, с двумя дверьми по бокам, за которою, вероятно,
была спальня.
На террасе, довольно поместительной, при входе с улицы в
комнаты,
было наставлено несколько померанцевых, лимонных и жасминных деревьев, в больших зеленых деревянных кадках, что и составляло, по расчету Лебедева, самый обольщающий вид.
Известие, сообщенное Колей,
было справедливо; он опередил Епанчиных только несколькими шагами, чтоб их возвестить, так что гости явились вдруг с обеих сторон: с террасы — Епанчины, а из
комнат — Птицыны, Ганя и генерал Иволгин.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня
был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую
комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той
комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может
быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то
есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая, в сильном неглиже и, может
быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и кричал, в ожидании тощей груди.
Я думаю, что
был уже час первый в начале; я совершенно не спал и лежал с открытыми глазами; вдруг дверь моей
комнаты отворилась, и вошел Рогожин.
— Вот так-то лучше! — схватился за ключ Лебедев и, ядовито усмехаясь, побежал в соседнюю
комнату. Коля остановился, хотел
было что-то заметить, но Лебедев утащил его за собой.
Час спустя, уже в четвертом часу, князь сошел в парк. Он пробовал
было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё
было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в
комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало
быть,
было нечего.
Войдя в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась в первой же
комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это
была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью в сад, в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на князя и на мать.
— Считая со мной, ночевало нас четверо, в двух смежных
комнатах: я, генерал, Келлер и господин Фердыщенко. Один, стало
быть, из нас четверых-с!
— Остаются, стало
быть, трое-с, и во-первых, господин Келлер, человек непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал, то
есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так сказать, более древнерыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в
комнате больного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на голом полу жестко спать.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по
комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может
быть, и действительно он
был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот в чем главное, понимаете?
— Что ж, это ясно
было, — сказал он, подумав, — конец, значит! — прибавил он с какою-то странною усмешкой, лукаво заглядывая в лицо сестры и всё еще продолжая ходить взад и вперед по
комнате, но уже гораздо потише.
Аглая взбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила князю таких колкостей и дерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда она сказала ему наконец, что «нога ее не
будет в этой
комнате, пока он тут
будет сидеть, и что даже бессовестно с его стороны к ним ходить, да еще по ночам, в первом часу, после всего, что случилось.
А князь и сам вошел робко, чуть не ощупью, странно улыбаясь, засматривая всем в глаза и всем как бы задавая вопрос, потому что Аглаи опять не
было в
комнате, чего он тотчас же испугался.
Но тут не утерпели обе сестры и прыснули со смеху. Аделаида давно уже заметила в подергивающихся чертах лица Аглаи признаки быстрого и неудержимого смеха, который она сдерживала покамест изо всей силы. Аглая грозно
было посмотрела на рассмеявшихся сестер, но и секунды сама не выдержала и залилась самым сумасшедшим, почти истерическим хохотом; наконец вскочила и выбежала из
комнаты.
Впрочем, эту просьбу надо
было повторить несколько раз, прежде чем гость решился наконец уйти. Уже совсем отворив дверь, он опять воротился, дошел до средины
комнаты на цыпочках и снова начал делать знаки руками, показывая, как вскрывают письмо; проговорить же свой совет словами он не осмелился; затем вышел, тихо и ласково улыбаясь.
Александра уж хотела пойти к нему и осторожно, через всю
комнату, присоединиться к их компании, то
есть к компании князя N., подле Белоконской.
Он долго как бы не понимал суматохи, кипевшей кругом него, то
есть понимал совершенно и всё видел, но стоял как бы особенным человеком, ни в чем не принимавшим участия и который, как невидимка в сказке, пробрался в
комнату и наблюдает посторонних, но интересных ему людей.
Ипполит вышел. Князю не для чего
было просить кого-нибудь шпионить, если бы даже он
был и способен на это. Приказание ему Аглаи сидеть дома теперь почти объяснялось: может
быть, она хотела за ним зайти. Правда, может
быть, она именно не хотела, чтоб он туда попал, а потому и велела ему дома сидеть… Могло
быть и это. Голова его кружилась; вся
комната ходила кругом. Он лег на диван и закрыл глаза.
Он знал только, что начал совершенно ясно всё отличать в этот вечер только с той минуты, когда Аглая вдруг вошла к нему на террасу и он вскочил с дивана и вышел на средину
комнаты ее встретить:
было четверть восьмого.
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже
было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из
комнаты, за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу.
Вера Лебедева и Коля
были в ужаснейшем страхе за князя; у них, однако,
было много хлопот дома; они распоряжались в
комнатах князя приемом и угощением.
Подымаясь на крыльцо, он услышал такие восклицания, что не мог выдержать и уже совсем
было обратился к публике с намерением произнести надлежащую речь, но, к счастию,
был остановлен Бурдовским и самою Дарьей Алексеевной, выбежавшею с крыльца; они подхватили и увели его силой в
комнаты.
Князь вышел и некоторое время ходил в раздумье по тротуару. Окна
комнат, занимаемых Рогожиным,
были все заперты; окна половины, занятой его матерью, почти все
были отперты; день
был ясный, жаркий; князь перешел через улицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на окна: не только они
были заперты, но почти везде
были опущены белые сторы.
Это
были две большие, светлые, высокие
комнаты, весьма порядочно меблированные и не дешево стоившие.
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал в
комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой
была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
В руках его уже
был ключ. Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер дверь в свои
комнаты, впустил князя, осторожно прошел за ним, запер дверь за собой и положил ключ в карман.
В этой
комнате, с тех пор как
был в ней князь, произошла некоторая перемена: через всю
комнату протянута
была зеленая, штофная, шелковая занавеска, с двумя входами по обоим концам, и отделяла от кабинета альков, в котором устроена
была постель Рогожина.
Он стоял и всматривался минуту или две; оба, во всё время, у кровати ничего не выговорили; у князя билось сердце, так, что, казалось, слышно
было в
комнате, при мертвом молчании
комнаты.
Но на диване двоим рядом нельзя
было лечь, а он непременно хотел постлать теперь рядом, вот почему и стащил теперь, с большими усилиями, через всю
комнату, к самому входу за занавеску, разнокалиберные подушки с обоих диванов.