Неточные совпадения
Это, говорит,
не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязаться теперь
не знает, потому совсем то
есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти, и жениться на первейшей раскрасавице во всем Петербурге
хочет.
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут
не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать
будешь?» Я, правда,
хотел было тогда же в воду, домой
не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Генеральша
была из княжеского рода Мышкиных, рода
хотя и
не блестящего, но весьма древнего, и за свое происхождение весьма уважала себя.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь
не подходил под разряд вседневных посетителей, и
хотя генералу довольно часто, чуть
не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер
был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада
было необходимо.
— О, почти
не по делу! То
есть, если
хотите, и
есть одно дело, так только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо,
хотя речь его по-прежнему
была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется,
не хотелось; может
быть, тоже
был человек с воображением и попыткой на мысль.
Камердинер,
хотя и
не мог бы так выразить все это, как князь, но конечно,
хотя не всё, но главное понял, что видно
было даже по умилившемуся лицу его.
— Ну, стало
быть, и кстати, что я вас
не пригласил и
не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова
не может
быть, —
хотя мне, разумеется, весьма
было бы лестно, — то, стало
быть…
— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки
не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может
быть,
захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если
хотите, коли у вас время терпит.
Дочери подошли с ним поцеловаться; тут
хотя и
не сердились на него, но все-таки и тут
было тоже как бы что-то особенное.
Мы уже сказали сейчас, что сам генерал,
хотя был человек и
не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но
был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Собой она
была очень хороша,
хотя и
не так эффектна.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно
будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала
не позволить ему этот брак, и
не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и
быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться
хочу».
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна
захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь,
хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может
быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм,
не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Не только
не было заметно в ней
хотя бы малейшего появления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании, до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но, напротив, она как будто обрадовалась тому, что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно и по-дружески.
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае и
быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что
хотя и
не изменилась в сердце, но все-таки принуждена
была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает
быть так напуганным.
— О, они
не повторяются так часто, и притом он почти как ребенок, впрочем образованный. Я
было вас, mesdames, — обратился он опять к дочерям, —
хотел попросить проэкзаменовать его, все-таки хорошо бы узнать, к чему он способен.
— Швейцария тут
не помешает; а впрочем, повторяю, как
хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может
быть, даже родственник, а во-вторых,
не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно
будет, так как все-таки из нашей фамилии.
— Разумеется, maman, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги
есть хочет, почему
не накормить, если он
не знает куда деваться? — сказала старшая Александра.
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, — я даже
не ожидала. Стало
быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я
хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
— Почему? Что тут странного? Отчего ему
не рассказывать? Язык
есть. Я
хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите, как вам понравилась Швейцария, первое впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет, и прекрасно начнет.
— А я добрая, — неожиданно вставила генеральша, — и, если
хотите, я всегда добрая, и это мой единственный недостаток, потому что
не надо
быть всегда доброю.
— Значит, коль находят, что это
не женское дело, так тем самым
хотят сказать (а стало
быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, думаете?
Он со сна
не поверил, начал
было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…» — и опять замолк, и уже ничего
не хотел говорить.
— Слушайте, — как бы торопилась Аделаида, — за вами рассказ о базельской картине, но теперь я
хочу слышать о том, как вы
были влюблены;
не отпирайтесь, вы
были. К тому же вы, сейчас как начнете рассказывать, перестаете
быть философом.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж
было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то
есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может
быть, даже умом я
не взрослый, и так и останусь,
хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
— Я
хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен
быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех
не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я
не слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
— Я
хочу ему два слова сказать — и довольно! — быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она
была видимо раздражена. — У нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки,
не нравятся мне эти браки…
— Ведь я знаю же, что вы ее
не читали и
не можете
быть поверенным этого человека. Читайте, я
хочу, чтобы вы прочли.
— В Твери, — подтвердил генерал, — перед самою смертью состоялся перевод в Тверь, и даже еще пред развитием болезни. Вы
были еще слишком малы и
не могли упомнить ни перевода, ни путешествия; Павлищев же мог ошибиться,
хотя и превосходнейший
был человек.
— Я
не выпытываю чего-нибудь о Гавриле Ардалионовиче, вас расспрашивая, — заметила Нина Александровна, — вы
не должны ошибаться на этот счет. Если
есть что-нибудь, в чем он
не может признаться мне сам, того я и сама
не хочу разузнавать мимо него. Я к тому, собственно, что давеча Ганя при вас, и потом когда вы ушли, на вопрос мой о вас, отвечал мне: «Он всё знает, церемониться нечего!» Что же это значит? То
есть я
хотела бы знать, в какой мере…
Князь
хотел было что-то сказать, но до того потерялся, что ничего
не выговорил и с шубой, которую поднял с полу, пошел в гостиную.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть
не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть
не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То
есть, я
хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Да я удивляюсь, что вы так искренно засмеялись. У вас, право, еще детский смех
есть. Давеча вы вошли мириться и говорите: «
Хотите, я вам руку поцелую», — это точно как дети бы мирились. Стало
быть, еще способны же вы к таким словам и движениям. И вдруг вы начинаете читать целую лекцию об этаком мраке и об этих семидесяти пяти тысячах. Право, всё это как-то нелепо и
не может
быть.
— А я вас именно
хотел попросить,
не можете ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем
не знаю, как войти. Я
был давеча представлен, но все-таки
не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
— Господа,
не хотите ли
пить шампанское, — пригласила вдруг Настасья Филипповна. — У меня приготовлено. Может
быть, вам станет веселее. Пожалуйста, без церемонии.
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины; дело устраивается по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень
не хочет, тот, разумеется,
не рассказывает, но ведь надо же
быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь
будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет, то я тотчас берусь напомнить!
— Представьте себе, господа, своим замечанием, что я
не мог рассказать о моем воровстве так, чтобы стало похоже на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я и
не мог в самом деле украсть (потому что это вслух говорить неприлично),
хотя, может
быть, совершенно уверен сам про себя, что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
Право,
не знаю,
было ли у них что-нибудь, то
есть, я
хочу сказать, могла ли у него
быть хоть какая-нибудь серьезная надежда?
—
Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при людях»? Разве мы
не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно
хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала;
не хорош разве? И почему вы говорите, что «
не серьезно»? Разве это
не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете, так и
будет»; сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— Всех, всех впусти, Катя,
не бойся, всех до одного, а то и без тебя войдут. Вон уж как шумят, точно давеча. Господа, вы, может
быть, обижаетесь, — обратилась она к гостям, — что я такую компанию при вас принимаю? Я очень сожалею и прощения прошу, но так надо, а мне очень, очень бы желалось, чтобы вы все согласились
быть при этой развязке моими свидетелями,
хотя, впрочем, как вам угодно…
Что же касается Афанасия Ивановича, то, конечно, он себя компрометировать в таких приключениях
не мог; но он слишком
был заинтересован в деле,
хотя бы и принимавшем такой сумасшедший оборот; да и Настасья Филипповна выронила на его счет два-три словечка таких, что уехать никак нельзя
было,
не разъяснив окончательно дела.
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но
будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и
не настаиваю и вас
не удерживаю,
хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал в припадке рыцарского великодушия, — кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь теперь подле вас, и если, например,
есть какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того
хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и
не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, — так тысячу раз в пруд
хотела кинуться, да подла
была, души
не хватало, ну, а теперь…
Чтобы закончить о всех этих слухах и известиях, прибавим и то, что у Епанчиных произошло к весне очень много переворотов, так что трудно
было не забыть о князе, который и сам
не давал, а может
быть, и
не хотел подать о себе вести.
— Ну, этот, положим, соврал. Один вас любит, а другой у вас заискивает; а я вам вовсе льстить
не намерен,
было бы вам это известно. Но
не без смысла же вы: вот рассудите-ка меня с ним. Ну,
хочешь, вот князь нас рассудит? — обратился он к дяде. — Я даже рад, князь, что вы подвернулись.
— Изложение дела. Я его племянник, это он
не солгал, хоть и всё лжет. Я курса
не кончил, но кончить
хочу и на своем настою, потому что у меня
есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня
было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я
был так подл, так низок, что я их проиграл!
— Коля здесь ночевал, но наутро пошел своего генерала разыскивать, которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили. Генерал еще вчера обещал сюда же ночевать пожаловать, да
не пожаловал. Вероятнее всего в гостинице «Весы», тут очень недалеко, заночевал. Коля, стало
быть, там, или в Павловске, у Епанчиных. У него деньги
были, он еще вчера
хотел ехать. Итак, стало
быть, в «Весах» или в Павловске.
— «Я тебя, говорит, теперь и в лакеи-то к себе, может, взять
не захочу,
не то что женой твоей
быть». — «А я, говорю, так
не выйду, один конец!» — «А я, говорит, сейчас Келлера позову, скажу ему, он тебя за ворота и вышвырнет». Я и кинулся на нее, да тут же до синяков и избил.