Неточные совпадения
Казалось бы, разговор князя
был самый простой; но чем он
был проще, тем и становился в настоящем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не
почувствовать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком.
— Мы приехали в Люцерн, и меня повезли по озеру. Я
чувствовал, как оно хорошо, но мне ужасно
было тяжело при этом, — сказал князь.
Наверно, у него ноги слабели и деревенели, и тошнота
была, — как будто что его давит в горле, и от этого точно щекотно, —
чувствовали вы это когда-нибудь в испуге или в очень страшные минуты, когда и весь рассудок остается, но никакой уже власти не имеет?
«Конечно, скверно, что я про портрет проговорился, — соображал князь про себя, проходя в кабинет и
чувствуя некоторое угрызение… — Но… может
быть, я и хорошо сделал, что проговорился…» У него начинала мелькать одна странная идея, впрочем, еще не совсем ясная.
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства, чтоб от матери не отстать; ну, а мамаша действительно… я уважаю. Да, я это уважаю и оправдываю. Даже Ипполит
чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала
было смеялся и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь начинает иногда
чувствовать. Гм! Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя не знает, а то бы назвал потворством.
Но хоть они и кричали, и готовы
были кричать, но многие из них, несмотря на всю странность обстоятельств и обстановки,
почувствовали, что декорация переменяется.
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и
чувствует, должно
быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают на свете характеры, Афанасий Иванович!
Генерал, хотя и
был в опале и
чувствовал, что сам виноват, но все-таки надолго надулся; жаль ему
было Афанасия Ивановича: «такое состояние и ловкий такой человек!» Недолго спустя генерал узнал, что Афанасий Иванович пленился одною заезжею француженкой высшего общества, маркизой и легитимисткой, что брак состоится, и что Афанасия Ивановича увезут в Париж, а потом куда-то в Бретань.
— Как бы всё ищет чего-то, как бы потеряла что-то. О предстоящем же браке даже мысль омерзела и за обидное принимает. О нем же самом как об апельсинной корке помышляет, не более, то
есть и более, со страхом и ужасом, даже говорить запрещает, а видятся разве только что по необходимости… и он это слишком
чувствует! А не миновать-с!.. Беспокойна, насмешлива, двуязычна, вскидчива…
С необыкновенным любопытством подходил он проверить свою догадку; он
чувствовал, что ему почему-то
будет особенно неприятно, если он угадал.
Он
был в мучительном напряжении и беспокойстве и в то же самое время
чувствовал необыкновенную потребность уединения.
Впрочем, в день переезда в Павловск, то
есть на третий день после припадка, князь уже имел по наружности вид почти здорового человека, хотя внутренно
чувствовал себя всё еще не оправившимся.
— Низок, низок,
чувствую, — неожиданно отвечал Лебедев, с чувством постукивая себя в грудь, — а генерал для вас не слишком ли
будет гостеприимен-с?
Ни малейшей иронии, ни малейшей рефлексии не выражалось в лице его; напротив, полное, тупое упоение собственным правом и в то же время нечто доходившее до странной и беспрерывной потребности
быть и
чувствовать себя постоянно обиженным.
«Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей собственной совести делаете!» Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности не
будет, так ведь и князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не
чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев делал добро для удовлетворения собственной совести.
Вот князь хочет помочь Бурдовскому, от чистого сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал, и, может
быть, один из всех вас не
чувствует к нему отвращения, и вот они-то и стоят друг пред другом как настоящие враги…
Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался
было ответить; он
почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился.
Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он
чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит и, может
быть, смотрит грозно, что в черных глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло.
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный вид, при таком разговоре, несколько удивил князя. Он
чувствовал отчасти, что ему бы надо
было про что-то узнать, про что-то спросить, — во всяком случае, про что-то посерьезнее того, как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она ни заговорила, ему в эту минуту
было бы почти всё равно.
Ни малейшего оскорбления не
почувствовал он при этом; по его мнению, так и должно
было быть.
Да и не может
быть, чтобы подумал, а так только
почувствовал, как и я…
Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения совести не
почувствует, потому что про себя каждый раз
будет думать, смотря на тебя: «Вот теперь я его измучаю до смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю…»
Зная и
чувствуя свою дикость и стыдливость, она обыкновенно входила в разговор мало и
была молчаливее других сестер, иногда даже уж слишком молчалива.
— Ну, хорошо, хорошо, — перебила вдруг она, но совершенно не тем уже тоном, а в совершенном раскаянии и чуть ли не в испуге, даже наклонилась к нему, стараясь всё еще не глядеть на него прямо, хотела
было тронуть его за плечо, чтоб еще убедительнее попросить не сердиться, — хорошо, — прибавила она, ужасно застыдившись, — я
чувствую, что я очень глупое выражение употребила.
Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и
чувствуете в то же время, что в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в вашем сердце; вам как будто
было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами; впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но в чем оно заключается и что
было сказано вам — всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить.
О, как горько
было бы мне узнать, что вы
чувствуете из-за меня стыд или гнев!
Я
был рад, я действительно
чувствовал к нему, и давно уже, горячую симпатию… ну, и кроме того, согласитесь, блестящий мундир, что для ребенка составляет многое…
Надо
было непременно что-то предупредить, он это
чувствовал.
Что именно
было в этой мысли такого захватывающего, он не мог бы и разъяснить себе: он только
чувствовал, что поражен до сердца, и стоял в испуге, чуть не мистическом.
Князь
почувствовал, что это
было одно из тех впечатлений, которые остаются навсегда и составляют перелом в жизни юноши навеки.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын! Я с ними не
буду ссориться, но у нас разные дороги с этой минуты! Ах, князь, я со вчерашнего очень много
почувствовал нового; это мой урок! Мать я тоже считаю теперь прямо на моих руках; хотя она и обеспечена у Вари, но это всё не то…
Так или этак, а дело
было решительное, окончательное. Нет, князь не считал Аглаю за барышню или за пансионерку; он
чувствовал теперь, что давно уже боялся, и именно чего-нибудь в этом роде; но для чего она хочет ее видеть? Озноб проходил по всему телу его; опять он
был в лихорадке.
Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет,
чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не
чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Крестьяне, как заметили, // Что не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает
пить! //
Пьем — значит, силу
чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем
пить!.. // Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну,
выпей с нами чарочку!
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце
чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то
есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его
чувствовала нет.